Но времечко, оно не бежит, а катится, и что будет, то и будет, — пускай, как в песне поется, судьба-злодейка, медная копейка, рассудит. А суд ее скорый, всегда правый, без адвокатов и предварительного расследования.
Как-то однажды кент всунул ПФ в солянку вместе с жонглерами, оперными дивами и прочими клоунами.
Всё было как всегда: купили пару галлонов разливного пива и чекушку, дюзнули по маленькой, Баррет скрутил себе козью ножку, оторвав на закрутку передовицу из „Москау ньюс“, и сидел втишка в углу, наигрывая свои рулады, как вдруг объявился один из знакомых кента и с брызгами у рта что-то там залепетал про своего дружка, любящего баловаться по пьяному делу с кинокамерой. „Ну наснимал, ну наснимал“ — заклинило протеже. Лучшей рекомендации, пожалуй, трудно было придумать. Терять, решили, нечего, с дебитом тоже не в друзьях, постановили крутнуть фильму на задник сцены, тем паче пленка была обыкновенненькая, любительская. Сюжетец был незамысловат: путешествие инвалида по Лондону. Ноги, колеса машин, трещины тротуара, канализационные люки, мусор. Камера повторяла зигзаги движения инвалидной коляски, ракурсы открывались странные и в пленке что-то эдакое присутствовало, что-то цепляло.
Флойдовцы спонтанно импровизировали, для пущей выразительности момента крутили у микрофона детской табакеркой, тири-динь-ля-ля, зажигали новогодние шутихи, ухали, гукали, там где не нужно, возили гитарой по микрофонной стойке, подносили их к динамикам раскачивая обратную связь, выкручивали ревер на полную и нагромождали звуки друг на друга. Баррет, по своему обыкновению, играл в другой тональности, но все подумали, что так и задумано.
У зала ехала крыша.
Пожалуй, со времен Мейерхольда, такого себе еще никто не позволял.
А не замахнуться ли нам, друзья, на Метро Голдуин, понимаете ли, наш Мейер, мелькнуло в мозгу у кента? Ведь вот оно, только что, у всех на глазах, две музы счастливо совокупились. По крайней мере присутствующие в зале прекрасно это поняли, а у кента неожиданно зачесалась правая пятка, что бывало только при сверхудачной раздаче в покер.
Сами же музыканты еще ничего не поняли, но всё происходившее не оставило их равнодушными. Всё любопытней, чем ходить гусиным шагом с гитарой наперевес.
Чтобы понять что происшедшее значило для окружающих, стоит немного оглянуться и попытаться хоть что-нибудь рассмотреть сквозь туман так не хило изображенный на картинах Тернера.
Надо сказать, времечко тогда было забавное. Доза ЛСД стоила менее фунта, да и сам фунт пошатывался, инфляция была не то, что на носу — она была реальностью и физиономия у британского лёвы была довольно кислой, но Англия стала чемпионом мира по футболу и это давало повод для стаканчика виски с кока-колой; на улицах стали мелькать полосатые брюки-дудочки, вельвет почти вытеснил фланель, а бакенбарды а-ля Элвис уже никого не раздражали, поскольку красовались у каждого второго.
Лондон того времени был, казалось, пропитан духом экспериментаторства и новомодных увлечений. Кроме того, была опровергнута сама королевская идея: что положено столице, не положено провинции — галереи искусств, магазины модной одежды, дансинги открывались в каждом городе. Периферия гордо задирала нос, при всяком удобном и не удобном случае щеголяла верным козырем — вселенским успехом пацанчиков из никому неведомого доселе заштатного Ливерпуля. Появлялись новые журналы и газеты, освещавшие всё, что интересовало тех, кому пока еще не за тридцать. Снимались фильмы и ставились абсурдистские спектакли.
Даже чопорная аристократия не осталась в стороне: первым франтом Лондона был Тейр Браун из клана Гиннесов, по совместительству владелец магазина модной одежды. С ним якшались „Битлз“, а Леннон, собезьянничав, разрисовал свой роллс-ройс ну точь в точь, как у столичного денди.
Конечно, времена „Роллинг Стоунз“, „Холлис“, „Энималз“ и всего того, что называлось мерси-битом еще не прошли, но в воздухе пахло если и не грозой, то чем-то… Скорее всего тем, что уловили шустрые ливерпульские мальчики, написав психоделический гимн шестидесятников — „Один день из жизни“, — тут же запрещенный для ротации на Би-Би-Си.
Правда, сие случилось чуть позже. А в это время, как пишут в немых фильмах, вышел „Револьвер“, записанный на 16-дорожечной аппаратуре с использованием экзотических ситара и табла, уже появилась несравненная „Элинор Ригби“ в сопровождении струнного октета, и уже булькала, бормотала, звякала корабельными склянками „Желтая субмарина“. В топе были „Битлз“ и фильм „Помогите“.
Но жизнь диктовала свое и интересы потихоньку стали перемещаться в иную плоскость. Четыре красивых мальчика с открытки стали частью истеблишмента, они покупали недвижимость и шикарные машины, они завели счета в оффшорных банках, они стали далеки, порой раздражительно малопонятны и даже скучны. Их солнце, казалось, заходило за низкие тучи. А из-за океана, с равнин города святого Франциска потянуло дымком тлеющей травы, послышался звон колокольчиков и тихое бряканье бус.
Начиналась Эра Прекрасных Людей, Мира Цветов и Любви.
Тут же, как розы на навозной куче, появились поэты, музыканты и писатели, соответствующие духу перемен. Начиналось героическое время. Молодежь, будто в омут головой, бросилась во всё манящее.
Чуткие к миру чистогана дельцы настроили нос по ветру и сначала в столице, а затем и на периферии, стали появляться клубы для флауэ пипл. И если в клубе „Ад Либс“ ошивались снобы — аристократы от поп музыки, то в „Мидл Эрб“ и „УФО“ народ веселился не хуже, чем в гашишне Марокко. Но наиболее крутым и родёмым стал столичный „Марки“, где каждое воскресенье стали проводиться вечера, называемые „Спонтанное подполье“. Для тех, кому лень доставать с пыльной полки словарь иностранных слов, растолкуем вот эдак: „Делай, что хочешь, когда хочешь и с кем хочешь, но в душу никому не лезь“. Почти как на вратах Телемской обители.
Дадим же слово очевидцу. Вот что описал некий бумагомаратель, представитель племени, которое, как известно, перещеголяют представительниц первой древнейшей по способностям забираться в любую задницу. Откроем журнальчик „ОЗ“ десятилетней давности на сорок второй странице.
С РАЗРЕШЕНИЯ НАЧАЛЬСТВА!
Последняя гастроль!!
Проездом из Гондураса в Гваделупу!
Особо выдающееся представление
Принимает участие настоящий русский!
Лучшие номера североазиатского турне
Анонс: силач Пивофф — вырывание зубами гвоздей
Играет группа Пайде Флайде
Этот аляповатый листок у клуба „Марки“ заставил меня остановиться и зайти. Программа, судя по времени, должна была быть в самом разгаре, к тому же, скажу откровенно, не каждый день на нашей стрит можно увидеть настоящего русского.
Народу в зале было, что говорится, негде зеленому киви упасть. Уже с порога пахнуло конопляным листом. Куда смотрит Скотланд-Ярд? Такое впечатление, что все работники местного РОВД в это время уткнулись в телевизор, следя за мыльными пузырями очередного мексиканского сериала. И при этом они еще имеют наглость заявлять о низкой зарплате?
На сцене кривлялось наманикюренное оно под аккомпанемент виолончели, саксофона и нескольких транзисторов, настроенных на разные радиостанции. Одна из них точно была „Азия-минус“, которая всегда на сто. Из этого бедлама я тут же выловил не прожеванную дикцию их спортивного комментатора. Век бы его слушал — повышает настроение. Идея с приемниками, скажем, не нова. Кейдж это делал, дай Бог памяти когда, и выглядело у него поостроумней. Ну да что теперь? остается только банальность про новое, которое хорошо бы поскорее забыть.
Зритель, однако ж, не скучал. В первом ряду лицеистки резали устрашающего размера портновскими ножницами упаковки, подобранные на помойке у диетического магазина напротив, тут же склеивали нечто в духе Дали и завернувшись в „это“ дефилировали между рядами на всеобщее восхищение.
Вокалист(стка) закончил(а), а на подмости выбежал некто суетливый в рясе и начал вынимать из рукавов: мясорубку, шумовку, живую курицу, которая, недоуменно озираясь, беспокойно забегала кругами, томагавк, спиртовку, кастрюлю, — короче всё необходимое для приготовления бульона, включая специи и „Донское солнечное“.
Наконец приготовления были окончены, фокусник, состроив зверскую рожу взмахнул было топориком, но курица, не иначе как почуяв неминуемую беду, вдруг вырвалась из рук мучителя и резво вспорхнула под потолок, где и села на арматуру освещения, нервно вскрикивая и топорща перья. Подпрыгивания и метание реквизита в беглянку ни к чему не привели, если не считать два ответных пятна, которые булькнулись сверху.
Неудачливого мага проводили хохотом, а на сцену вышли гопники в армейских гадах и загнусили на четыре голоса „Пайнт ин блак“ роллингов. О, боже!
