Под зоной уже бэтээры стояли.
Лето было. Солнце долгое.
Слодатам, что на вышках поприседали, внутрь периметра стрелять запретили, если только кто в явный побег намерился. Но таких практически не было. Разве что те, кто от страха в предзонник прыгал и сразу на землю ложился с криком: "Не стреляй!". В таких не стреляли. В промзоне мастера вольнонаёмного с крыши шпоночного цеха в предзонник сбросили, а солдат, не вникая особо, шмальнул по нему. Не убил, копыта отстрелил только. Так вольняшка этот по запретке ползал, истекал… И тут же — грузчики на поддонах сидят, чифир гоняют.
Несколько вертухаев, нарядчик и ларёчница в санчасти замуровались. Там терпимо — окна за решёткой и вода в кранах. А санчасть — желаемый объект. Спирт. Попытались их запалить, но решётка частая — факела не пролетают. Сумашедший один начал в эти окна дерьмом швыряться, но его самого другие сумашедшие скрещенным электродом закололи. Так просто, по ходу движения. Убивать-то — душа не нарадуется…
Там же, в санчасти, капитан — начальник 5-го отряда, Козак фамилия. Переклинило. Возле окна встал. В него арматуры летят, заточки, факела — он даже не вздрагивает. Голос хриплый, мокрый, орёт обезумевшим: "Всё, уроды! Пизда вам!"
У него жена врачевала в этой санчасти. Капитан был уверен, что жена ещё утром из зоны выбралась, потому что как раз в начале заварухи медикаменты на первой вахте получала. А первая вахта — это выход на волю.
Из наших окон было видно, как фуфлыжник один — Феликс, молодой такой гандон из Георгиу Дежа — от нашего барака к третьему сектору метнулся…
Никто теперь не объяснит, как врачиха внутри лагеря оказалась. Чёрт знает. Томой её звали. Кудрявая. С прыщиками на лице. Коротконогая. Смешная. Была.
Феликс, как оказалось, за ней кинулся. Догнал. Поволок её к петушатнику, там вообще кипеша не было, петухи все попрятались — кто в помойный бак, кто прямо в парашную яму нырнул… И крапивы большие заросли с торца барака. Феликс девчонку эту напильником в живот пырнул и прямо в рану ебать её начал. Картина, шени дэда… А у нас стена от факела пошла гореть.
Со мною в бараке двое верующих были, два брата, близнецы, Саша и Аркаша. Баптисты. Каждый по два года колонии получил, за отказ от службы в армии. Они просто бойню пересиживали в бараке, вообще ничего не хотели, друг друга за руки взяли и молились. Лица у них такие чистые были, я на них смотрел и страх проходил. Так вот эта сцена с Феликсом и мёртвой докторшей прямо перед их глазами происходила.
Аркаша не выдержал. Со второго этажа в окно выпрыгнул и к Феликсу побежал. А силу братья имели чудовищную. Особенно Аркаша — как-то в шутку автопогрузчик руками удерживал. Так вот этими руками он принялся Феликса пиздошить. Замкнуло баптиста: долбит монотонно, как механический молот. Феликс сдох уже, а Аркаша подолжал и продолжал размеренные удары наносить. Кровавую гущу из… (как Феликса назвать?) короче, мясо с дерьмом из хуесоса этого сотворил. Потом девчонку мёртвую на руки поднял и на вахту понёс…
Уродливая рожа этой жизни проявилась тогда, когда зону усмирили, припёрлись комиссии, строгие мужчины с животами, судилища начались… И на Аркашу труп медички повесили — десять лет добавили. До конца срока им с братом оставалось меньше месяца. Ни брату, ни мне, ни другим, кто всё видел, не поверили. Справедливость умерла. Капитан Козак — муж её — четыре часа у меня подробности выяснял, в деталях, по секундам, в глаза глядел, и я видел, как он с ума сходит… Козак поверил. И когда Аркашу на этап вели, подошёл к нему, перед всеми, и пожал руку… Обещал добиться отмены приговора. Все думали, что капитан рехнулся.
Но всё это позже произошло.
А в тот день…
К восьми вечера, когда кровавый кураж скисать начал, в зону вошли солдаты с собаками, с железными щитами и отрезками электрокабеля вместо дубинок. Позади них двигались какие-то типы в афганских комбезах и, что бросилось в глаза, в кедах. Тогда никто из отсидентов не знал, что в тюремном ведомстве существует собственный спецназ. Масок и шлемов на бойцах не было.
Содаты оцепляли бараки, а спецы врывались внутрь и ебошили всё, что шевелилось. Ебошили до бесчувствия. Затем переходили к следующему корпусу. За ними, уже местные прапора, выволакивали усмирённых в сектор и складировали стонущими кучами. На мечущихся одиночек спускали собак.
К утру всё было закончено.
С августа и до своего освобождения в декабре из карцера я так и не вышел. Вертухаи прижигали окурками наколки на моих пальцах. Им тогда всё позволили. Оттуда, с кичи, меня и выволокли под руки — освобождаться. Передвигаться самостоятельно я практически не мог.
Там-то, на киче, ближе к зиме, когда административный пресс чуть приослаб и в карцере стало спокойней, волгоградский босяк, отзывавшийся на кличку Тепловоз, набил на моём плече череп в гривастом шлеме и "спартанку" на ляжке — участник типа…
Жжёнку, самопальную тушь то бишь, изготавливали так. От кирзового сапога отрезали кусок подошвы, поджигали и собирали копоть на дно тарелки. Затем смешивали сажу с водой и — заточенной тетрадной скрепкой — долбили рисунок под кожу.
Дохрена тогда "спартанок" и "спартанцев" на шкурах появилось. А количество свечей указывало на число тех, кого зек завалил собственноручно. Но это понты фрайерские. Тут проверить невозможно. Я такие эрмитажные канделябры у некотрых пижонов встречал, будто обладатель этой портачки в Воркуте майору Кашкеткину пулемётные ленты подносил, когда тот репрессированных шеренгами разменивал.
Позже вообще выяснилось, что на Северных зонах бунтари эполеты кололи.
Чёрт… Дописал, а девка эта, врачиха, перед глазами зависла, не сморгнуть. Вспомнил, чёрт, чёрт…
И прапора местные радиоволну переключили. Теперь какая-то "современная" шлоебень завывает. И время сообщили: "В российской столице тринадцать ноль-ноль". Скоро вёдра с баландой загрохочут… Баланда навсегда.
Некий чиновный миллионер, совершенно оскотинившийся и покрывшийся гнойными волдырями в Лефортовском изоляторе, с презрением чванил о том, что мол молодежь уже не та… что вот в его времени… куда, господи, мир катится…
Не знаю, какие подвиги это животное совершило в пору своей юности, но под арестом оно оказалось за вымогательство миллионной мзды у такого же романтика.
Одна сука оказалась более ссученной и донесла на своего оппонента, попутно уладив с правоохранителями свои прошлые коммерческие проказы.
Оппонент уселся на нары. Борьба … с коррупцией.
На вид этой камерной жабе было лет семьдесят.
По паспорту — 45.
Вот эта, и ему подобные твари, создали ту атмосферу, в которой молодежь уже не та…
А вот — 22-летний пацан по имени Наиль, которого я встретил на этапе в Ростов. Его забросили в столыпинский вагон в Рязани, а выгрузили в Воронеже. Шел он на воронежскую тюремную больницу — в хирургию.
Рука его напрочь была сломана в плече, с зазором между костями в полтора спичечных коробка. В общем, рука болталась как варежка, но пальцы все же слабо шевелились.
Родом он был из Ульяновска. Между прочим, первый настоящий земляк, встреченный мной за всю отсиженную двадцатку.
Такой татарин натуральный, обжигающий.
Срок его изначально измерялся четырьмя годами общего режима. На этот самый «общий режим» он и попал, в Волгоградскую область…
Первая судимость.
Печальное это место — Волгоградские лагеря.
Как-то очень быстро для первохода Наиль понял, что жить в том козьем удушье, где в лагерную столовую ходят строем под барабан, ему невозможно. Нечем дышать.
Не то что бы он мечтал провести жизнь за решеткой… Просто однажды согласившийся с тем, что его шагом будет руководить барабанщик, промарширует в принудительном ритме не только срок, но и всю оставшуюся жизнь. Потому что сломленный дух утрачивается раз и навсегда. Если он вообще есть, дух — как показатель личности.
У Наиля дух присутствовал.
Сразу из карантина он попал не в строй дружно марширующих, а в карцер. Затем — в ПКТ. Затем в СУС. Это всё внутрилагерные карательные предприятия, перечисленные по степени возрастания административного негодования.
В течение двух последующих лет на парне и на таких же несмирившихся тренировался внутриведомственный спецназ — избивали просто так, в качестве профилактики, имея в виду отказ от строевого барабана. Лупили каждую неделю, по выходным. При том, что передач и свиданий «нарушители» были лишены.
Короче, спецназ, ОМОН и маскированные лагерные активисты с дубинами — это всего лишь обывательский ужас, не более чем страшилка для подписчиков «Новой газеты».
Этот пацан с окраины родины Ленина предельно отчётливо понимал, что издеваются над ним и ломают его те, которые как раз и стремятся превратить весь этот несчастный мир в гигантскую зону счастья с различной радостью режимов. И если ты против такого мироустройства, то неизбежно будешь подвергнут ломке.
