Плач постепенно затих и уборщица подняла голову.
— Чего?
Ангел встал. Я тоже. Застолье явно подошло к концу.
Ангел поманил пальцем алкаша.
— Пойдём, друг любезный, дело для тебя есть.
Алкаш поспешно вскочил (явно предчувствую продолжение халявного ужина), не забыв при том засунуть в карман брюк непочатую бутылку водки.
— Это ты бля… не по делу, — заметил ему мужик. — Куда из-за стола тянешь?
И попытался схватить алкаша за штаны, но тот довольно ловко увернулся.
— Чмо ты — и всё, — резюмировал мужик.
Уборщица же всё это время молча и неотрывно смотрела на Ангела, и впрямь ожидая от него каких-то особых, заветных слов.
И дождалась.
— Заповедь новую даю я вам, — возгласил Ангел, выходя из пивной.
— Да ебите друг друга!
И мы ушли.
По пути к гостинице мы зашли в городской парк. В это позднее время он был тёмен, пуст и мрачен.
Воздух стал холодным и влажным. И то ли от сырости и холода, то ли от предчувствия очередного кошмара меня охватил озноб.
Дрожь моя не скрылась от внимания Ангела. Он улыбнулся, словно страх мой и дурные мои предчувствия доставили ему какое-то особое удовольствие, и приостановился на секунду, поджидая отставшего от нас алкаша.
— Мрачноватое местечко, не правда ли? — спросил меня Ангел. — Заброшенное.
— Тут, похоже, и столбы имеются, — ответил я. — Для пикников.
— Столбы есть везде, — сказал Ангел. — Не сомневайся.
— Днём то тут ещё так себе, — отозвался догнавший нас алкаш. — А вечером да… Лучше не соваться.
— Это ничего, — успокоил его Ангел. — Со мной можно везде ходить без опаски. Я же ангел-хранитель. По профессии.
И снова улыбнулся.
Но на этот раз улыбка его была больше похожа на хищный оскал.
Под порывом ветра кусты зашумели и ветви их дёрнулись к нашим ногам.
Алкаш отпрянул в сторону и испуганно перекрестился.
— Царица небесная… Плохое место, проклятое…
— Почему плохое? — поинтересовался Ангел.
— Плохое, — повторил алкаш. — Каждый год тут… «подснежники».
— Что? Чего тут? — переспросил Ангел.
— Трупы тут, — пояснил алкаш. — Каждый год мертвяков находят. Как снег сойдёт. Да и летом тоже.
— Тебя не найдут, — сказал Ангел.
И заметив, что алкаш задрожал пуще прежнего, успокоительно произнёс:
— Ладно, ладно… Шучу. Юмор у меня такой.
Но видно было, что спутника нашего ссылка на специфический «чёрный» юмор нисколько не успокоила. На нас он посматривал с подозрением и, похоже, начал сознательно приотставать, и, чем дальше мы углублялись во тьму не вечерних уже, а самых настоящих ночных аллей, тем опасливей косился он в нашу сторону.
Мне же, знавшему, что Ангел нисколько не шутит (а мой опыт вполне мне позволял с большей или меньшей степенью вероятности предугадать дальнейшие действия небесного моего спутника), было уже не страшно, не интересно и не противно. Вся эта гамма чувств (страх-любопытство-брезгливость), испытанная мною во всевозможных комбинациях накануне, изрядно сдобренная порывами самой низкой, грязной и отвратительной страсти и закончившаяся к тому же отупением, онемением, равнодушием — вымотала меня до предела, полностью истощив мои эмоциональные ресурсы.
И потому полная эмоциональная отстранённость от происходящего, некое состояние, которое я мысленно окрестил «синдромом мясника» полностью овладело мной. Возможно, это было частью особого эволюционного процесса, в который вовлёк меня Ангел (вот только какая это была эволюция? морально — нравственная? или чисто биологическая?). Или просто формирующийся профессионализм серийного убийцы.
В общем, состояние вполне можно было описать простым и ёмким словом: «наплевать!».
— Не, мужики, дальше совсем хреново! — решительно заявил алкаш.
Как видно, усилившийся страх придал ему храбрости и даже победил корыстолюбие.
— Дальше не пойду!
Ангел остановился. Посмотрел по сторонам.
— Не пойдёшь?
Алкаш остановился и при мутно-жёлтом свете фонаря заметно стало, что дрожит.
— Испугался? Я же говорю — со мной везде можно ходить. Смело и без опаски.
Ангел поднял руку и начертил в воздухе какой-то знак. Какой знак — я понять не смог, но мне показалось, что это было сочетание пересекающихся квадратов и треугольников.
— Видишь? Энергетическая защита. Хрен кто сюда теперь сунется!
И Ангел подошёл к алкашу.
— Всё равно боишься?
— Экстрасенс хуев… — пробормотал алкаш. — А, может, здесь и допьём? Чего там… Вон, и скамейка рядом.
Скамейка и впрямь была рядом. Метрах в десяти от нас.
Она стояла в стороне от аллеи, в заброшенном, диком месте.
Пожалуй, когда-то там была вполне симпатичная поляна, возможно — место прогулок и свиданий. Давний, старый, навеки ушедший мир смеха, поцелуев, признаний в любви, маленьких, трогательных людских тайн и откровений.
И мир этот, оплетённый травой, сгинул навеки. А на этом месте, месте напрасной гибели человеческих страстей, месте, сквозь которое прошли (подчас вовсе не обратив на него никакого внимания) тысячи человеческих судеб, сохранилась лишь одна эта скамейка, словно была она с самого начала мира сотворена Господом и поставлена на том месте, чтобы стоять так до конца времён.
Старомодная, на литых чугунных ножках, глубоко ушедших в землю, с изогнутой и далеко откинутой назад спинкой, почти сокрытая от глаз широкими листьями лопухов, в темноте она казалась сказочным ложем Пана, владыки лесов и рощ, повелителя трав, кустов и деревьев, мохнатого северного Пана, что отдыхает порой на месте этом под покровом ночной тьмы, вдали от людских глаз, с дудочкой, бутылкой самогона и краюхой ржаного хлеба — и смотрит на звёзды, и почёсывает мохнатые свои лапы, и смеётся.
Смеётся над нами. Потому что знает — после нас останется лишь поросшая травою поляна. И скамейка, на которой будет лежать в час отдыха владыка трав, кустов и деревьев, повелитель лесов и рощ. Наш наследник Пан.
Правда, в тот час его на скамейке не было. Как видно, он все ещё обходил обширные свои владения и потому припозднился.
— Ну пошли, сядем, — сказал Ангел.
Брюки мои, со вчерашнего дня измазанные грязью, успели уже покрыться серой, плотной, трескающейся на сгибах, подсохшей коркой. Потому, наверное, я не сразу ощутил холод пропитанного ночною росой дерева.
— Как же тебя зовут, любезный? — обратился Ангел к нашему спутнику (который успел уже извлечь из кармана прихваченную им бутылку и, поджав от усердия губы, откручивал пробку).
Алкаш замер на мгновение (как видно, подобного вопроса он не ожидал) и поднял голову. В темноте (свет фонарей быстро слабел и растворялся в чёрном воздухе и место, где мы сидели, почти не освещал) его лицо походило на посеревший от времени, полуистлевший череп с пятнами вместо носа и глаз и выпирающими вперёд, искрошившимися зубами.
Существу, давно уже лишённому жизни, имя не полагалось. Но Ангел делал вид, что принимает его за живого. И спрашивал у него имя так, как будто собеседник его был живым.
И вновь была игра. Лицедейство. Обман.
Ритуал?
— Иван Семёныч я, — голос прозвучал как-то глухо и неуверенно.
— Иван Семёнович? — переспросил Ангел. — Чудесное имя. Просто замечательное. Рад, Иван Семёнович, что вы любезно согласились продолжить наше знакомство. Это, знаете ли, большая честь для нас. Не каждый, знаете ли, не каждый…
Что именно «не каждый» — Ангел не договорил, а лишь как-то неопределённо махнул рукой.
— Да я что… — пробормотал Иван Семёныч (как видно, ещё более насторожившийся от этих неожиданно-любезных слов). — С хорошим человеком… А вот стаканов, бля, не взяли! Из горла, что ли? Так вы первые, или как?
— Первые?
Сначала мне показалось странным то обстоятельство, что Ангел всё время переспрашивает собеседника, как будто не в состоянии понять смысл его слов. Похоже было на то, что Ангел специально затягивает разговор, чтобы…
Он внимательно осматривал место! Он оценивал обстановку.
Тогда мне ещё не были известны все детали его замысла, но уже по одному его тону было ясно, что несчастный спутник наш живым с этой поляны не уйдёт.
— Да уж ты глотни, Иван Семёныч, глотни первым. Оно и на душе полегчает. А то на тебя смотреть — тоска одна. А мне тебя весёлым видеть хочется. Радостным.
Радостным. Беззаботным. Череп плывёт в темноте, раскачивается из стороны в сторону. Челюсть трясётся, постукивают зубы.
Бульканье. Длинный глоток.
— Мне спать хочется, — сказал я. — Да и одежду постирать бы не мешало. И охота было на ночь глядя по пустырям этим таскаться? Ещё один эксперимент? Мне всё равно этого не понять. Мне уже вообще ничего не понять. Что я тут забыл?
— Ты живёшь, — ответил Ангел. — Просто живёшь. Ты получил ещё один день жизни. Это очень много — один день жизни. Ты даже представить себе не можешь, как это много. Ты слушал мои рассказы. Полагаю, внимательно слушал. Самое страшное в моих рассказах то, что они правдивы. Но даже и выслушав их, ты всё равно до конца не в состоянии осознать, что может ждать тебя за гробом. Впрочем, я думаю, ты уже начал догадываться, что ничего хорошего. Только некоторым из вас, избранным, даётся возможность умереть окончательно и безвозвратно. Только некоторые из вас в качестве особой милости избавлены нами от загробного существования. Теперь и у тебя появилась редчайшая возможность добиться этой милости для избранных. И это ведь помимо того, что я избавил тебя от неминуемого ареста и весьма утомительных и неприятных следственных процедур. И многолетнего гниения заживо в каком-нибудь мордовском лагере.
