Там играл Лестер Янг незадолго до смерти и, бывало, сиживал между отделениями в задней кухне. Мой приятель поэт Аллен Гинзберг зашел туда и встал на колени, и спросил, что он будет делать, если на Нью-Йорк упадет атомная бомба. Лестер ответил, что разобьет витрину в «Тиффэни» и все равно сопрет какие-нибудь драгоценности. А кроме того, спросил, «Ты чего это делаешь на коленях?» не сознавая, что он великий герой битого поколения и ныне преклоняем. «Пять точек» освещены темно, там жутенькие официанты, всегда хорошая музыка, иногда по всему заведению из своей большой тенор-дудки ливнем разливает свои грубые ноты Джон «Трен» Колтрейн. По выходным все место под завязку набито компаниями прилично одетых жителей северных районов, трещащих без умолку – никто не возражает.
О на пару часиков, хотя бы, в «Египетские сады» в Челсийском районе греческих ресторанов на нижней Западной стороне. – Стаканчики узо, греческой выпивки, и прекрасные девушки, танцующие танец живота в блестках и лифчиках с бисером, несравненная Зара на полу и вьется, как таинство, под флейты и дзыньдзяновые ритмы Греции – а когда не танцует, сидит в оркестре с мужчинами, что плюхают себе по барабанам у животов, в глазах грезы. – Громадные толпы, похоже, пар из Предместий сидят за столиками, хлопая качкой Ориентальной идее. – Если опоздал, придется стоять у стены.
Потанцевать хочешь? «Садовый бар» на Третьей авеню, где можно исполнять фантастические расползающиеся танцы в тусклом заднем зале под музыкальный автомат, дешево, официанту все равно.
Хочешь просто поговорить? «Кедровый бар» на Юниверсити-Плейс, где тусуются все художники, и 16-летний пацан там как-то днем брызгал красное вино из испанского бурдюка в рот своим друзьям и вечно промахивался…
В ночных клубах Гренич-Виллидж, известных под названиями «Полу-нота», «Деревенский авангард», «Кафе Богемия», «Деревенская калитка», также играет джаз (Ли Кониц, Дж. Дж. Джонсон, Майлз Дейвис), но тебе нужно мучо[10] денег, да и не столько дело в мучо денег, сколько в прискорбном коммерческом духе, что убивает джаз, и джаз сам себя там убивает, потому что принадлежит джаз открытым радостным десятицентовым пивнухам, как вначале.
В мансарде какого-то художника идет большая пьянка, на фонографе дикое громкое фламенко, девушки вдруг все сплошь бедра и каблуки, и народ пытается танцевать среди их мятущихся волос. – Мужчины с ума сходят и давай ставить всем подсечки, поддмокрачивать и метать через всю комнату, мужчины обхватывают мужчинам колени и отрывают на девять футов от пола, и теряют равновесие, и никого не зашибает, блямк. – Девушки уравновешиваются руками на коленях мужчин, их юбки отпадают и приоткрывают кружавчики у них на бедрах. – Наконец все одеваются расходиться по домам, и хозяин очумело говорит: «Вы все так респектабельно смотритесь».
Или у кого-то премьера только что, или поэтическое чтение в «Живом театре», или в «Кафе Газосвет», или в «Кофейной Галерее Семь Искусств», все вокруг Таймз-сквер (9-я авеню и 43-я улица, потрясное местечко) (начинается по пятницам в полночь), где потом все выскакивают в старый дикий бар. – Или же огромная балеха у Лероя Джоунза – у него новый номер журнала «Югэн», который он печатает сам на разболтанной машинке с ручкой, и в нем у всех стихи, от Сан-Франциско до Глостера, Масс., а стоит он всего 50 центов. – Исторический издатель, тайный хипстер ремесла. – Лерою вечеринки осточертели, все постоянно сымают рубашки и давай плясать, троица сентиментальных девиц курлыкает над поэтом Реймондом Бремзером, мой друган Грегори Корсо спорит с репортером из Нью-Йоркской «Пост», утверждая, «Но ты ж не понимаешь Кангарунского плача! Отринь ремесло свое! Сбеги на Энченедские Острова!»
Давайте выбираться отсюдова, тут слишком литературно. – Пошли напьемся на Бауэри либо поедим той длинной лапши и чаю в стаканах у Хун Бата в Китайгороде. – Чего это мы все время жрем? Пошли перейдем Бруклинский мост и еще аппетиту себе нагуляем. – Как насчет окры на Сэндз-стрит?
Тени Харта Крейна!
«Пошли посмотрим, получится найти Дона Джозефа или нет!»
«Кто такой Дон Джозеф?»
Дон Джозеф потрясный корнетист, который бродит по всей Деревне в своих усиках, руки по бокам болтаются с корнетом, который поскрипывает, когда он играет тихо, не, даже шепчет, величайший сладчайший корнет после Бикса и даже больше. – Он стоит на музыкальном автомате в баре и играет под музыку за пиво. – Похож на симпатичного киноактера. – Он великий сверхблистательный тайный Бобби Хэкетт джазового мира.
А что насчет парня по имени Тони Фрускелла, который сидит по-турецки на коврике и играет на своей трубе Баха, со слуха, а потом попозднее в ночь дует с парнями на сейшаке современный джаз —
Или Джордж Джоунз, тайный саван с Бауэри, который лабает отличный тенор в парках на заре с Чарли Мариано оттяга для, потому что они любят джаз, и вот раз у порта на заре они целую сессию сыграли, а парень колотил по причалу палкой для ритма.
Кстати, о саванах с Бауэри, взять того же Чарли Миллза, что бродит по улице с побродяжниками, хлещет себе винище из горла и поет двенадцатитоновую додекафонику.
«Пошли поглядим странных великих тайных художников Америки и обсудим с ними их картины и их виденья – Айрис Броуди с ее нежной желтовато-коричневой византийской филигранью Богородиц —»
«Или Майлза Форста и его черного быка в оранжевой пещере».
«Или Франца Кляйна и его паутины».
«Проклятущие его паутины!»
«Или Виллема де Кунинга и его Белое».
«Или Роберта Де Ниро».
«Или Доди Мюллер и ее Благовещенья в семифутовой высоты цветках».
«Или Эла Лезли и его полотна с великанскими ступнями».
«Великан Эла Лезли спит в здании „Парамаунта“».
Вот еще великий художник, его звать Билл Хайне, он на самом деле тайный подземный художник, который сидит со всякими зловещими новыми кошаками в кофейнях Восточной Десятой Улицы, которые и на кофейни-то не похожи совсем, а все как бы такие полуподвальные магазины подержанной одежды с Хенри-стрит, вот только видишь над дверью африканскую скульптуру или, может, скульптуру Мэри Фрэнк, а внутри крутят на вертушке Фрескобальди.
Ах, давайте вернемся в Деревню и постоим на углу Восьмой улицы и Шестой авеню да поглядим, как мимо гуляют интеллектуалы. – Репортеров «АП» шкивает до дому в полуподвальные квартирки на Вашингтон-сквер, дамы-авторессы редакционных статей с громадными немецкими полицейскими овчарками, рвущимися с цепей, одинокие коблы тают мимо, неведомые спецы по Шерлоку Хоумзу с синими ногтями подымаются к себе в комнаты принять скополамину, мускулистый молодой человек в дешевом сером немецком костюме объясняет что-то зловещее своей толстой подружке, великие редакторы учтиво склоняются к газетному киоску, приобретая ранний выпуск «Таймз», огромные толстые перевозчики мебели из фильмов Чарли Чаплина за 1910 год возвращаются домой с огромными кульками, набитыми чоп-суи (всех накормить надо), меланхоличный арлекин Пикассо, ныне владелец печатной и рамочной мастерской, размышляет о своей жене и новорожденной детке, подымая палец, чтобы поймать такси, спешат в меховых шапках пузатенькие инженеры звукозаписи, девушки-артистки из Коламбии с проблемами Д. Х. Лоренса снимают 50-летних стариков, старики из «Чайника рыбы», да меланхолический призрак Нью-Йоркской Женской тюрьмы нависает в вышине и свернут в безмолвии, как сама ночь – на закате их окна похожи на апельсины – поэт э. э. каммингз покупает упаковку драже от кашля в тени этого чудовища. – Если дождь, можно постоять под козырьком «Хаурда Джонсона» и поглядеть на улицу с другой стороны.
Битницкий Ангел Питер Орловски в супермаркете в пяти домах отсюда покупает «Сухое Печенье Юнида» (поздний вечер пятницы), мороженое, икру, бекон, крендельки, содовую шипучку, «Телегид», вазелин, три зубные щетки, шоколадное молоко (грезя о жареном молочном поросенке), покупает цельную айдахоскую картошку, хлеб с изюмом, червивую капусту по ошибке и свежие на ощупь помидоры и собирает пурпурные марки. – Затем идет домой банкротом и вываливает все это на стол, вынимает здоровенный том стихов Маяковского, включает телеприемник 1949 года на фильм ужасов и засыпает.
И вот такова битая ночная жизнь Нью-Йорка.
После всяких таких фанфар и даже больше я подошел к той точке, когда мне требовалось одиночество и просто остановить машинку «думания» и «наслаждения» тем, что зовут «житьем», я просто хотел лежать в траве и смотреть на облака —
К тому ж говорят же в древнем писании: – «Мудрость можно добыть лишь с точки зрения уединения».
Да и все равно осточертели мне все суда и все железные дороги, и Таймз-скверы всех времен —
Я подал заявление в Министерство сельского хозяйства США на должность пожарного наблюдателя в Национальном заповеднике горы Бейкер в Высоких Каскадах Великого Северозапада.
