Вышел из лифта, прошел по коридору направо, потом повернул налево, потом еще раз налево, потом снова направо.
Особенности советского монументального конструктивизма, ничего не поделаешь…
Зашел в приемную главного, поприветствовал секретаршу, кивнул выразительно в сторону обитой темной кожей начальственной двери.
– На месте, на месте, – вздыхает, – для тебя он всегда на месте. И чем ты его только приворожил, мальчик-мажор? Раньше Игорь Вячеславович таких обалдуев, как ты, никогда не жаловал. Привет, кстати…
– И я вас тоже люблю, – хмыкаю, – Вероника Эммануиловна. Посетители, случаем, какие особо важные не ожидаются?
– Да нет, – жмет плечами устало, – не ожидаются. А неважных он велел гнать взашей, как только ты появишься.
– Понятно, – киваю. – Так я пошел?
– Иди, – снова вздыхает, – общайся. Вам чаю-то хоть занести? Или тем, что покрепче, обойдетесь?
– Я за рулем, – морщусь, – а у Игоря вы лучше сами спросите.
Она усмехается.
– А что тут спрашивать-то? – кривит уголки губ. – Он в одиночку не пьет. Значит, пойду чай приготовлю. Тебе, как всегда, без сахара?
– Ну вы же знаете, – улыбаюсь в ответ. И – неожиданно подмигиваю.
Даже для себя неожиданно.
Что уж о ней-то говорить, о бедной.
Она у нас – тетушка старой школы, натуральный цербер.
Таких уже больше не делают.
Еще при коммунистах в редакцию пришла, ее в газете больше чем весь редакторат, вместе взятый, всю жизнь боялись.
А тут, блин, – такое.
…Так и ушел к Игорю в кабинет, оставив бедную грозную Веронику в состоянии полного и окончательного изумления.
Пустячок, а приятно.
И – не говорите, что называется.
Растем, значица, над собой потихонечку.
Жаль только – с самим Игорем такой трюк ни фига не прокатит.
Никогда.
Ни при каких обстоятельствах.
Вот и сейчас он, заметив мое появление, только очки слегка поправил.
Вяло протянул руку для пожатия, ленивым кивком направил к выбранному для меня стулу.
– Садись, – говорит, – рассказывай.
Делать нечего.
Сажусь.
Рассказываю.
Он – слушает.
Внешне – даже не очень внимательно.
Ага.
Так я уже и расслабился.
Расслабившихся имеют.
И в этом самом кабинете мне эту неприглядную картину приходилось, увы, наблюдать… хм… как бы это помягче сказать… неоднократно…
И, к сожалению, даже участвовать.
В качестве имеемого, разумеется.
До имеющего я еще не дорос пока что.
Но – быстро учусь, и важные для себя вещи быстро усваиваю.
А Игорь у нас не злопамятный.
Просто злой.
И память хорошая.
Закончил.
Сжато, информативно.
Вроде как докапываться господину главному редактору и не до чего.
А все равно как-то беспокойно.
Но он только вздохнул, снял свои очки с толстыми диоптриями и начал их неторопливо протирать аккуратной бархатной тряпочкой.
Удивительно, думаю.
С его-то вечной, даже немного нарочитой расхлябанностью и неряшливостью – и такие, всегда аккуратные, ухоженные тряпочки для этих чертовых линз.
На фоне грубых растянутых свитеров, вечных поношенных джинсов, растоптанных, хоть и дорогих, башмаков, одержимого огня в маленьких злобных свиных глазках.
И откуда только что берется?
…Наконец процедура протирки диоптрий была закончена, очки оказались на носу, а тяжелый, немигающий кабаний взгляд сосредоточился на моей скромной и старающейся стать как можно более неприметной персоне.
– Водку, – спрашивает, – пить будешь?
Я вздыхаю.
Кажется, думаю, пронесло.
– Нет, – жму плечами, – к сожалению. Я за рулем, а на персонального водителя пока что не заработал.
– А вот это ты брось! – хмыкает. – Когда это еще редактор отдела информации моей газеты каких-то там сраных ментов боялся?! А если у тебя принципы – так бросишь машину у редакции, на стоянке, никуда она отсюда не денется…
Я снова жму плечами.
– Ну, – говорю, – если вопрос так стоит – тогда буду. От вас же все равно, блин, не отвертишься…
Он согласно кивает.
– Молодец, – говорит, – понятливый. За это и ценю…
И нажимает кнопку громкой связи.
– Вероника Эммануиловна, – ревет, – водки нам принеси! Любой, лишь бы похолоднее! И закусить чем сообрази! У тебя там вроде яблоки мои любимые всегда в наличии имеются…
Я морщусь.
– Игорь, – говорю, – по телефону, даже по громкой связи, можно и потише разговаривать. А то у меня даже на стадионе так громко орать не получается.
Он неожиданно смущается, и маленькие красноватые глазки за толстыми стеклами очков вдруг становятся совершенно беззащитными.
– Да я все понимаю, – говорит, – Данила. Только вот привыкнуть к этому неприличному начальственному положению все равно никак почему-то не получается. Потому и ору в селектор, как будто мне яйца прищемили.
Я хмыкаю.
Все-таки – я его достал.
Причем – с совершенно безопасной позиции и расстояния.
Даже если захочет что в обратку прислать – ни фига не дотянется.
Маленькая, но победа.
А победой над таким противником гордиться можно всегда, какой бы маленькой и потешной она со стороны и не выглядела.
Вероника появилась почти мгновенно.
Словно под дверью ждала, заранее приготовившись.
С подносом, украшенным замерзшей бутылкой водки, порезанным на дольки кислым зеленым яблоком и маленькой тарелочкой маслин.
Шеф в этом отношении был человеком глубоко прагматичным и, придя однажды к весьма справедливому выводу, что закуска крадет градус, намертво разделил эти два процесса.
В смысле, процессы еды и питья.
Так что всякого вида бутерброды, канапе и прочие вкусности, а также малейшие намеки на их существование в природе, для людей, употребляющих с ним водку, были, к сожалению, совершеннейшим образом недопустимы.
Под страхом немедленного и пожизненного исключения из круга его ближайших собутыльников.
А это, вообще-то, могло и на успешности карьеры, так, чисто случайно, отразиться.
Игорь – я уже говорил об этом – вообще перец злобный, по жизни.
И память у него отличная.
Ну его на фиг.
Я вздохнул и в очередной раз пожалел, что так еще и не перекусил.
Причем даже пытаться объяснять это Игорю было совершенно бессмысленно.
Потому как сам он вообще никогда не завтракал.
Пил кофе и мчал в редакцию.
Я у него как-то пару раз ночевал после вечерних возлияний, так он даже меня умудрялся в семь утра расталкивать.
Чашку растворимого кофе в зубы – и арбайтен, вплоть до самого посинения.
Обедал же шеф бутербродами с вареной колбасой, стаканом томатного сока и соленым огурчиком, а ужинать ехал на какую-нибудь очередную деловую встречу, где тут же, естественно, начинал выпивать свою любимую русскую водочку и есть, соответственно, прекращал, – опять-таки из-за своих неизменных дурацких принципов.
И так – все четыре с лишним года нашего с ним весьма интенсивного знакомства.
Как он при таком режиме умудрялся оставаться не только живым, но и вполне себе здоровым физически и психически человеком, лично для меня до сих пор остается совершенно неразрешимой загадкой.
Я бы уже давно умер.
А этот вон даже и не заморачивается…
Отпустил взмахом руки секретаршу, сам разлил водку по маленьким, аккуратным стопкам.
Вздохнул.
– Ну что, – говорит, – за Ингино везение. Не у каждого так получится, чтобы, считай, без единой царапины…
– Может, – сомневаюсь, – сначала Серегу Патлатого помянем? Ну, штурмана ее погибшего. Да и о везении я бы говорить в этой ситуации поостерегся. Ничего себе, по ее вине считай, – один человек на тот свет отправился! Другой – на больничную койку. Машина любимая опять-таки, в дребезги. Да к тому же еще и уголовка серьезная нависает. Срок, возможно, корячится в полный рост, причем немаленький. Какое уж тут, извини, на хрен везение…
– Ну, – кривится мой мудрый шеф, – Патлатого я вашего не знал, так что помянуть-таки конечно, могу, но только чисто из вежливости. Выпьем, объясню почему. Следующим тостом. И обо всем остальном попозже поговорим, после того как Ингино везение отметим. Жива-таки, здорова относительно, остальное – херня. Выберется. Так что – давай за нее. И за ее ангела за правым плечом…
И – тянется через стол чокаться.
Дзинькнули.
Опрокинули.
Я маслинкой закусил, он – долькой своего любимого, кислого, как уксус, зеленого яблока.
Одновременно поморщились.
Непростое это дело – водку с утра пить.
Не тривиальное.
Ничего.
Прорвемся.
Первый раз, что ли?
– Так, – напоминаю, – ты что-то про гибель штурмана хотел сказать? И про прочие привходящие обстоятельства Ингиного «везения»? И еще – тост какой-то у тебя странный был: за ангела за плечом. Это к чему?
– А о чем тут говорить-то? – удивляется. – Ну погиб парень. Сколько их гибнет-то в ежедневном режиме на дорогах Москвы и Московской области? И что теперь? Не пить?! Или пить за каждого?! Я ж его даже не знал, в конце-то концов. А насчет ангела за правым плечом – это байка такая есть старая, еще библейская. Точнее – притча. А то я что-то, как только с тобой общаться начинаю, сразу же на ваш этот сленг дурацкий перехожу. Если не слышал, то потом как-нибудь обязательно побеседуем. Но – не сейчас, сейчас – некогда.
