собаки, не покидавшие места, где их оставили, а на дне ущелья, в лесу, где неизбежен был бы пожар, женщины, вооруженные колотушками для отпугиванья зверя.
Темь окончательно наступила, пошли зажигать костры, и не было еще и полуночи, а кряжи гор, встающие над невыговариваемой деревушкой, запылали. До утра били женщины в жестяные тарелки. Вот небо стало гранатовым, и мужчины переходят в центростремительное наступление, гикая и улюлюкая. Уже передают, что там выгнали лисицу, тут встретили туров. Лисица имела глупость быстро спрятаться в нору и была выкопана живьем, а тур – дичь для большой охоты неподходящая. Потом долго не было новостей, точно зверь, во множестве покидающий перед охотой ущелье, спасся на этот раз поголовно. Крик сторожа пастбищ доносил, что пара случайных волков, после того как охотники спустились, выскользнула из лесу, попробовала уйти на лед, но была взята собаками. Эта новость никого не забавила.
Но вот горцы прошли полосу елей и сообщали отовсюду, что вступают в лиственный лес. Сведения начали поступать значительные, волнующие. Сначала один медведь, молодой, пытался сбежать, но вынужден был обернуться и заслужил пику в живот, погиб, но искалечил охотника, и тот взвывал о помощи. Другому охотнику, открывшему медведицу с потомством, видимо, еще менее повезло, так как от него никаких указаний, кроме того, что, мол, медведица нападает, не поступило.
Медведей в этот день было много, особенно часто пошли бои, когда охотники стали соединяться в пары и тройки. Приходилось радоваться, что меньше винограда в году перепорчено будет. Но оленя почти не было, только снова встречен Распятье, что превышало остальные события по важности.
Распятьем горцы прозвали старого самца, невиданного по величине рогов, за которым гнались долгие годы и безуспешно. Были охоты, когда Распятье не показывался, уходя в соседние леса, но через год или другой неизменно возвращался дразнить охотников. На этот раз предстал одному из них внезапно: горец пересекал лужайку в туманах, туманы разорвались, и неуловимый был в каких-нибудь тридцати шагах от него. Палка оленю попала в бок, оцарапала, несколько капель воды и крови.
Только с оленем начинается настоящая охота. Надо бежать часами, не останавливаясь, и достаточно быстро, чтобы не терять окончательно из виду; уметь понимать, когда зверь собирается хитрить и, вернувшись, пропустить охотника вперед; знать, где назначить встречу свежим силам, чтобы, выдохнувшись, передать им преследование. В противоположность сражениям с медведем или барсом, а отчасти и волком, это действительно общая охота, где удача зависит от умелого руководительства и строжайшего согласия.
Получив известие, что Распятье обнаружен и движется на северо-северо-восток, к верховьям ущелья, председатель тотчас распорядился прекратить всякую прочую слежку ради охоты за Распятьем. Тем, что занимали выходы из лесу на востоке, и наступавшим с севера приказано было остановиться, тогда как западные части должны были, до потери сознания, бежать за зверем, шедшим в гору, южные же – спешить с фланга к ним на подмогу. Олень шел без хитростей, но очень медленно, поминутно останавливаясь, давая себя нагонять, точно какие-то опасения заставляли его не доверять верховьям речонки. Но опасения ли? Он и не поворачивал, и поведенье его было столь странно, что старому приходилось переспрашивать, правильны ли указанья. Один из преследовавших донес, что Распятье должен быть утомлен, хотя потеря крови и незначительна. Утомлен, уже?
Но недоумение зобатого сменилось тревогой, когда крики сообщили, что олень подпустил к себе так близко, что охотник не промахнулся бы и разбил ему острием голову, если бы не увидел, что олень несет между рогами дерево смерти. Дерево смерти? Не значит ли это, что каждому из преследующих зверя грозит гибель? Но разве кто откажется от охоты?
Речка, протекающая через деревушку, берет начало не из ледников, прочим подобно, а из озера ртути, свергаясь тончайшим водопадом, и образует внизу водопада тоже нечто вроде озера, но болотистого, поросшего травой, окруженного трясиной и березовыми рощами. К болоту охотники и гнали Распятье, который не менял пути, но перемещался все медленнее.
Наконец олень выбежал на опушку у водопада и остановился. Навстречу, вперерез между ним и водопадом, бежала восточная часть охотников. Увидев неуловимого, они остановились, не смея двинуться дальше.
Рога оленя были высокие, выше его самого, и в виде креста, и непонятно было, как может нести такой кривой крест. А крест обвило, опутало ветвями в розовых почках, костлявое разлеглось на нем скелет-дерево.
И вдруг олень издал зов, и в ответ послышался неясный гул, не то грохот, не то топот. И сколь вид смерти ни был опасен, опаснее был смысл топота, быстро разгаданный охотниками: надвигались зубры.
Зубр почти перевелся в горах, подобно барсу. Иногда еще в глухих северных ущельях бродят стада, достигая дюжины голов, и случается даже, что стада, объединившись, покидают ущелье ради соседнего, в поисках лучшей пищи или избегая каких-нибудь неприятностей. Говорят, однако, что в годины великих несчастий зубры переправляются с северного склона на южный, увеличивая своими вторжениями размеры бедствия. Впрочем, никто не помнит, когда это было в последний раз.
Если одного зубра можно одолеть, то что поделаешь против лавины, даже с ружьем, не говоря о палке. Бежать на попятную? Но можно быть трусливым в жизни, а не на большой охоте, на большой охоте не отступают.
Заслышав топот, западная кучка охотников также остановилась. А потом бросилась на лужайку, мимо оленя, навстречу товарищам. Все ждали. Было слышно, <что> стадо ломает лес, приближаясь. Всякий знал: будет загнан в болото или растоптан. А олень?
Животное вновь испустило крик, точно насмешливый, и исчезло, словно растаяло. И с Распятьем затих тотчас же топот, и стало горцам ясно, что нет никаких зубров, что это выходка духов, оленя оберегающих.
Сколько неистовства и досад было в криках охотников! Но зобатый, узнав об исходе преследования, не рассердился, а забеспокоился еще больше. И хотя не мог не разрешить неудачникам обшарить ущелье, убивая надокучивших медведей, и довел до удачного конца погоню за кабанами, спугнутыми в низовьях, поплатившись столькими же людьми, хотя в виде особого приложения среди трофеев оказалась и рысь, история с топотом не переставала заботить. Шалости оленя? Нет, пророчество общей гибели! Но какой, откуда?
Восход луны положил конец охоте. Пользуясь прекрасной ночью, горцы без устали тащили со всех концов добычу к стоянке зобатого. И когда настал полдень, около председательского шалаша уже высилась груда звериных трупов, и ряд трупов человеческих, каковые предстояло хоронить, завернув, отомщенных, в шкуры зверей-убийц или той же породы. Если же убийцы не было и породы его также, охотник хоронился временно, до
