class="p1">— Да, папа, попугайчик дает лапку.
Окончательно разбудил его удар холодным угрем по лицу. — Что такое, учитель? Полиция?
— Нет, дьявол собственной персоной! Не задавай вопросов. Мне нужна помощь, а не долгие разговоры. Держи спичку, а когда она догорит, зажжешь другую…
Хромец последовал за Виньясом к куче рыб, и дон Непомусено с нечеловеческой яростью стал рыться среди трупов морских обитателей. К его удивлению, чем глубже он зарывался в зловонную массу, тем слабее становилась вонь. В дальних областях его памяти зажегся огонек и стал понемногу приближаться, высвечивая какой-то образ; Виньяс узнал свою мать в накрахмаленной одежде. Толстая — поперек себя шире, — белокожая, стыдливая, она показывала только лицо и руки, пряча остальное при помощи высоких воротников и шерстяных чулок. Женщина эта жила ради других. У нее была целая коллекция фартуков — каждый день повязывался новый. Каждое утро она тщательно мыла лицо и руки; прочие участки тела оставались немытыми, поскольку были скрыты от чужих глаз. Так, год за годом, она не принимала ванну, не меняла панталон, лифчиков и нижних юбок. Запах, исходивший от нее при малейшем движении, был примерно таким же, что и в этом вагоне. Ну да, ведь его друзья так и прозвали мать: «Китиха». Виньяс искоса взглянул на своего соратника, опасаясь, как бы столь неаппетитный образ не передался ему при помощи телепатии. Но воспоминания удалось подавить, откашлявшись и пообещав самому себе, что.
что в один прекрасный день он напишет стихотворную сагу о Моби Дике правильным пятисложником. А ты знаешь, Вальдивия, что Уолт Дисней был посвященным? Пиноккио, с ослиными ушами и хвостом, став из безжизненной куклы умным животным, погружается в китовое чрево Космической матери и обретает все, что давно искал: Вселенского Отца, Джепетто [22], геометра, Божественного Архитектора. И когда он прикасается наконец к своему создателю, растворяется в нем, становится Человеком с большой буквы, он принужден очистить материю посредством огня.
Пока Виньяс бредил, не переставая копаться в куче рыбьей плоти, Вальдивия, задремав, перестал следить за спичкой. Возник пожар, что подвигло Виньяса бредить еще сильнее.
— Видишь, хромоногий? Вот подтверждение! Когда поэт говорит об огне, разгорается пожар!
— Конечно, дон Непо. Но когда рисовальщик вывесок кричит: «Спасайся кто может!», надо уносить ноги…
— Я не могу, ведь моя ода.
— Напишете другую, учитель. «Оду к оде к оде».
— Нет! Она — символ, а утрата символов означает разлад, конец пути, вечную ночь!..
Вдруг Вальдивия безо всякой причины обратился к наставнику на «ты»:
— Хватит, засранец! Если не спрыгнем с поезда, окажемся в дерьме!
— Что это за слова, господин секретарь?
— Уже не слова!
И он залепил председателю Поэтического общества прямо в челюсть, вырубив его. Пробивая себе путь через огонь и клубы дыма, Вальдивия дотащил тело поэта до двери — та, к счастью, оказалась открытой. Пейзаж снаружи с головокружительной скоростью убегал в прошлое при зловещем свете пламени. Вальдивия прижал к себе друга и прыгнул в неизвестность.
Он так и не узнал, выросли у него крылья или же музы превратили скалы в песок. Но остается фактом: пока поезд удалялся, объятый пламенем, оба они лежали, целые и невредимые, на берегу Тихого океана.
Хромец набрал соленой воды в один из своих башмаков и вылил ее на лицо председателя. В рот Виньясу попал застрявший в ботинке много лет назад кусок носка, из-за чего дон Непомусено стал хрипеть и отплевываться. Молча, поглаживая огромный синяк на лице, он сидел и при свете луны глядел на того, кого еще недавно называл своим подручным. Вальдивия, пожав плечами, пробормотал со снисходительным видом что-то вроде «В литературе — талант, в натуре — сила», и, взобравшись на песчаный холмик, различил вдали огни селения.
— Сколько у вас с собой денег? — спросил он поэта. Тот принялся усиленно моргать, после чего, порывшись в карманах, униженно вынул руки и разжал ладони. Они оказались пустыми.
— Нисколько.
Вальдивия достал из тайника в каблуке второго, сухого ботинка бумажку в десять песо.
— Раз так, теперь командовать буду я, — председатель дон Э. Вальдивия. За мной, секретарь Непомусено Виньяс!
Поэт попинал воздух, воображая, что холод — уличный пес, который после этого перестанет кусать его кости, — и последовал за хромоногим.
Рядом с национальной автодорогой, где проносились грузовики, пребывавшие в ином измерении, недоступные для касания, мрачные, управляемые неведомыми сущностями, под громадным, враждебным звездным небом, были рассыпаны скудные огоньки Кобкекуры: деревня напоминала паука, дрожащего от страха перед космической лапой, которая, согласно велению высших сил, должна его раздавить… Чтобы согреться, хромец неистово заплясал, ежесекундно рискуя потерять равновесие и рухнуть наземь. Бензоколонка подстерегала одинокие машины, сломавшиеся или оставшиеся без топлива.
— Уважаемый прислужник, — сказал Вальдивия, стуча зубами, — если мы не найдем гостиницу, то заледенеем и умрем.
— Не менее уважаемый предводитель, поскольку вы держите в руках бумажку, в свернутом виде отдаленно напоминающую маршальский жезл, воспользуйтесь же своей материалистической властью и найдите убежище, которое — как вы провозгласили в своей речи, не подлежащей обсуждению, — является для нас жизненно необходимым.
У заправки, стоя возле огня, разведенного в ржавой банке, играли в шашки двое: темноволосый человек с огромным зобом, напоминавший из-за этого пеликана, и карабинер в латаной форме. Рисовальщик вывесок не осмелился выйти из темноты на свет. Просить помощи? Виньяс рехнулся! Или уважаемый дон забыл о том, как они выглядят, забыл о тошнотворном запахе, въевшемся в их кожу?
— Послушайте, секретарь Виньяс, я полагал, что вы — поэт. Теперь я вижу, что вы еще и придурок. Что я могу сказать? Наш вид и запах сразу же наведут на мысль о проверке документов. У вас есть, например, паспорт? Нас посадят за бродяжничество и антиправительственные настроения…
— Может, я и придурок, если употребить вульгарное слово, порожденное вашим зачаточным интеллектом, но, тем не менее, я способен вывести вас из затруднения, хотя, впрочем, главное ваше затруднение заключается в том, что вы вообще родились. Если вы считаете, что именно я — тот из двоих, кому суждено обратиться к нашим соотечественникам, дайте мне десять песо, и пусть сапожник возвращается к своим сапогам!
Хмурый Вальдивия вручил ему бумажку.
— Отлично, — не без коварства усмехнулся дон Непомусено, — а теперь иди следом за Председателем, секретарь хренов.
И, раскинув руки, он пошел к игрокам: один держал в руке ружье, другой — маленькую собачонку. Шашки, как выяснилось, были бутылочными пробками. При виде Виньяса и Вальдивии брови обоих начали сдвигаться.
— Стоять! Документы! — прокричал карабинер, потрясая своим оружием, от которого отлетали кусочки ржавчины.
— Осторожно, злая собака! — предупредил пеликан, опустив свою
