Кроме рассказа, на свет появился рисунок двух сидящих рядом замечательных кошек, выполненный красным карандашом.
Слева — недоумевающе уставившийся в какую-то точку пространства, несколько ошарашенный крупный котяра с «эрегированными» (ее выражение) ушками. Справа — изящная, самодовольно улыбающаяся кошечка (собственную улыбку она ухватила прекрасно, да и вообще портретное сходство с нею несомненно). Подпись под котом гласит: «Это, Миша, ты». Под кошечкой: «А это я».
Если бумажку перевернуть на другую сторону, то можно обнаружить, что это выписка из истории болезни № 16794 Горбольницы № 15 Федотовой Ирины Михайловны, 22-х лет.
Диагноз: начинавшийся выкидыш 7/8 недель беременности. Когда я спросил, не могла что ли она найти другой листок бумаги, то получил ответ с ухмылочкой: «Будешь меня помнить!» И оказалась права.
Итак, два слова, как и было обещано, о том, что нынче именуется экстремальным сексом. Вот случай из семидесятых годов.
Когда-то раз я шел откуда-то и куда-то в призрачной тишине белой ночи. Район был новым, окраинным. Спальным. Но, видимо, спалось в нем отнюдь не всем. До меня все ближе доносились странные глухие звуки неясного происхождения. Очередной поворот — и открылась следующая картина.
В телефонной будке стояли двое. Низенький пузан в шляпе, расстегнутом плаще, полурастегнутой нейлоновой белой рубашке и галстуке набок. В руке портфель. Напротив, лицом нему, чуть согнув ноги в коленях, располагалась крепкотелая молодая деваха пэтэушного типа (учащейся этого заведения она и оказалась). Парочка настолько вошла в раж, что допустимая амплитуда их фрикций превысила тесные габариты помещения, где им довелось осуществлять чувство. И они колотили своими яростными задницами о стеклянные стенки будки. Как уже догадался сметливый читатель, трах шел встояка.
Полюбовники как раз заканчивали и нисколько не смутились моим появлением.
Мужичок, завершив дело, подзастегнулся, вышел из будки и представился Петровичем. Оказался на редкость общительным. Он руководил строительной практикой группы отделочниц. «Вот и Валька из этой группы, — кивнул он на свою недавнюю партнершу. Валька была выше своего наставника на полголовы.
„А вообще, — его вдруг осенило, и он обратился к отделочнице, — зря мы Светку отпустили. Сгоняй-ка за ней, а если закемарила уже, разбуди. Скажи, выпить еще появилось. У тебя ведь есть? (это ко мне). Нету? Ничего, добудем. Главное, телку тебе высвистать. Общежитие-то их — вот оно!“
Я тогда, помнится, от продолжения знакомства и от Светки отказался. Теперь сожалею об этом. Вышла бы заспанная теплая Светка с арбузными грудями, родом из-под Пскова-Новгорода. И чего я в молодости всё так выламывался?…
Мы с Ирой занимались любовь в парке неподалеку от моего дома — средь бела дня. Укрывались подстилкой для загорания и занимались. В ее лаборатории — по окончании рабочего дня, но при незапертой двери. Среди колбочек, пробирочек, змеевиков и прочих приспособлений ее остекленевшей науки. Но самый важный эпизод принадлежит другому замечательному месту. И тут линия экстремального секса сходится с линией Набокова.
Большая Морская, 47. Дом, в котором он провел детство и которым грезил в эмиграции. Когда некий доброхот в 60-х годах передал ему фотографию современного вида здания, он сетовал — зачем насадили перед фасадом эти нелепые чахлые тополёчки.
… Она сидела рядом со мной на вечере поэзии — время от времени я таскал ее на подобные мероприятия. В этом городе всегда было полно стихотворческого гумуса, но, к сожалению, порождает он всё более чахлые, хотя и всё более амбициозно-цепкие гибриды.
Я украдкой любовался ею: свитерочек, джинсики, сидит прогнув спинку, на лице — чуть насмешливое выражение, столь для нее характерное.
Едва дождавшись перерыва, мы сбежали. Стояла середина марта, снег в центре города был уже сероватым, слежавшимся, испещренным собачьей и человечьей мочой („заплаканный“ Анненского тут никак не подходит). Мы шли, держались за руки, и я определенно чувствовал, как ток в этой цепи бурно нарастает по амплитуде и частоте. Тут мы поравнялись с домом Набокова, и бросок атомов, который, согласно учению античного материалиста, и есть шальная мысль, ударил мне в голову.
Дело в том, что еще год назад редакция еженедельника, в котором я трудился, занимала здесь две комнатенки первого этажа. Второй и третий этажи оккупировал недавно образовавшийся под эгидой горсовета (как собственный рупор оного) газетный монстр, поименованный „Невское время“. Название, если вдуматься, нелепо до крайности — ну, нет такого времени — „невского“. Пиво есть, а времени нет.
На первом этаже с нами соседствовали разношерстные организации: дирекция каких-то „книжных выставок“ (в Петербурге с грехом пополам проводится одна в год), редакция издания, печатавшего исключительно документы, исторгнутые мэрией. Но главное — как зародыш грядущего музея имелся мемориальный зальчик семейства Набоковых с фотографиями петербургского периода. Вот и сам герой: длинная шея, стоячий воротничок, надменно-птичий взгляд… Этакий юный англоман.
Подойдя к вахте, я с некоторым нажимом попросил ключи от бывшей редакции еженедельника. И хотя издание почило в бозе, старушка-вахтерша, помнившая меня, поколебавшись, ключи выдала. Но затем, взглянув на наши с Иркой лица (думаю, в тот момент на них было написано всё ) снова засомневалась:
— Но там два дня назад начался ремонт…
— Вот я и уполномочен забрать наши последние папочки, — скрыв дьявольскую улыбочку, веско заявил я.
И, наконец, мы очутились в одной из комнат. Поцелуи нам уже не понадобились. „Что мне делать?“ — без обиняков спросила Ирка. Вопрос был не праздным.
Посреди помещения торчал единственный оставшийся стол с грязными следами на столешнице. Я узнал его. Мой бедный письменный столик! Сколько за ним вышло из-под пера!..
В углу была свалена груда запыленного бумажного хлама. Пол — в мелу, усеян кусками отбитой лепнины (трудовой процесс начался, естественно, с потолка). В общем, обстановочка, будоражащая самые смелые сексуальные фантазии.
„Лицом к столу, спусти джинсы и трусики, наклонись, возьмись за углы стола!“ — дал я толковые указания моей девочке. Она исполнила их моментально и в точности.
О, этот упругий живой мрамор ягодиц, прохладных с мартовского морозца! Я пал на колени во прах строительный прижался к ним щекой, провел языком, ощутил пальцем, что изваяние буквально истекает соком.
„Ну же!“ — поторопила Ира. Я изготовился, но тут вспомнил, что дверь комнаты не запирается изнутри — такая уж особенность была у замка. Что предпринять? — тут проходной двор, а не полузаброшенная лаборатория пустынного химинститута. И рывком я придвинул к двери массивный канцелярский шкаф-стеллаж, казалось бы, приросший к одной из стен. Это был второй и последний объект сохранившейся меблировки, и благоразумные ремонтники, видимо, решили с ним пока не связываться на предмет удаления из помещения.
Ирка распрямилась и удивленно оглянулась на звук передвигаемой мебели (быть может, подумала, что я таким образом снимаю излишне напряжение?). Но дверь уже была подперта. Я подскочил к Ирке, вновь наклонил ее и погрузился, погрузился, погрузился… И даже поднявшаяся пыль стала золотой.
Почти одновременно с нашим бурным взрывом кто-то требовательно задергал треклятую дверь, затем раздался грозный стук. Уж не тень ли великого писателя вознамерилась нам препятствовать? Поздно! „Подождите секундочку!“ — выкрикнул я, окинув взглядом мою уже пришедшую в себя партнершу, застегивающую „молнию“ джинсов, и с величайшим трудом отодвинул шкаф от двери сантиметров на тридцать. Вот он, яркий пример: с одной стороны, мощная концентрация внутренних резервов организма (придвижение шкафа); с другой — вялое их расслабление (какие-то жалкие сантиметры через не могу).
Дверь приотворилась, и в образовавшуюся щель в наше любовное гнездышко протиснулась полная дама лет сорока в очках с толстенными стеклами.
Все-таки, вахтерша сочла за благо доложить в дирекцию выставок (а именно в их пользование передали наши комнаты) о том, что некий сотрудник еженедельника в сопровождении девицы истребовал ключи, от которых был уже давно отлучен. И проникшая к нам толстушка, оказавшаяся заместителем директора этой самой дирекции, немедленно отправилась на операцию по выяснению обстоятельств.
Конечно, все она поняла с первого взгляда. Но даже будучи припертым к стенке… Я поспешно наклонился к одному из приоткрытых отсеков шкафа, выдернул оттуда первый попавшийся скоросшиватель и радостно сообщил заместительнице:
— Наконец-то нашел!
На пожелтевшем от времени картоне красовалась крупно выведенная плакатным пером надпись: „Договоры на поставку мясопродуктов“. Должно быть, это канцелярское чудовище не опорожнялось десятилетиями. Впрочем, чиновница была изрядно подслеповата.
