В буфете концертного зала алкоголь ощутимо дороже, к тому же образовывается очередь, состоящая, очевидно, из меломанов. Все же мы успеваем пропустить по пиву и, реагируя на энергичные призывы Сильви, идем искать свои места. Публика не предвещает ничего хорошего. Сцена находится внизу, посреди зала, с потолка к ней свисает несколько десятков микрофонов, как душевые краны в общей бане; Сильви говорит, что здесь очень хорошая акустика, один из лучших залов в Европе, именно здесь и надо слушать атональную музыку. И новый джаз — прибавляю я, и Сильви соглашается.
Медленно стали выходить музыканты. Кто-то в джинсах, кто-то в свитере; в спортивных костюмах не было никого, и на том спасибо. Последней вышла дирижер. Женщина. Это был хороший признак. Впереди предполагался антракт, но до этого надо было выслушать минут сорок забойного атонального саунда, Сильви действительно ориентировалась в такой музыке, она вся напряглась и выстукивала пальцами по невидимой клавиатуре. Ей проще — она пианистка. Но народ преимущественно парился, по правую сторону от меня мужик просто заснул, честное слово, во время атональных пауз его сопение рельефно проступало в общей тишине. Акустика все-таки.
Ночью мы снова оказываемся на дождливой улице. После концерта одна меломанка успевает предупредить нас, что на самом деле фестиваль еще не кончился, что последняя акция (она так и сказала — «акция») сейчас начинается в залах ожидания бывшего Гамбургского вокзала, которые теперь переделаны в большой культурный центр — захуячили туда кучу бабок, теперь забавляются там, как хотят, — поэтому, если мы настоящие меломаны, мы просто обязаны туда поехать, выбора у нас опять нет; сама она, к сожалению, поехать не может, так как у нее проблемы со сном и в это время она должна принимать снотворное — зачем-то рассказывает она, и впечатление складывается такое, что свое снотворное она уже приняла и этим не ограничилась. Вокзал находится там — показывает она рукой куда-то в дождь и машет нам на прощание той же рукой. Возможно, мы ей уже снимся.
Гашпер снова садится за руль и начинает отчаянно его выкручивать в поисках Гамбургского вокзала. Недалеко от Бранденбургских ворот, прямо под болотного цвета русским Т-34 стоит чувак с дипломатом. Гашпер притормаживает возле него и высовывается в окно. «Мен, — спрашивает, — не подскажешь, где здесь Гамбургский вокзал?» Чувак активизируется. «Вам надо завернуть за Рейхстаг, — отвечает, — проехать мимо парка, потом через мост и направо, там через две автобусных остановки надо наоборот, то есть налево, а там уже сложно, там я объяснить не могу». «Давай, поехали с нами, — предлагает Гашпер, — покажешь, а потом мы тебя привезем обратно». «Нет, не могу, — чувак прижимает к груди дипломат, — жду друга». «Он у тебя что — танкист?» — спрашивает Гашпер, видимо, чтобы поддержать разговор. Чувак озирается на размокшую дьявольскую бронемашину и счастливо смеется: «Нет, он инженер». «Супер!» — кричит Гашпер и оставляет чувака наедине с Т-34. Странный народ берлинские инженеры, думаю я, засыпая на заднем сиденье.
— Серж, вставай, — говорит мне Сильви.
— Где мы?
— На вокзале.
— На каком вокзале? — пугаюсь я.
— На Гамбургском.
— А который час?
— Первый. Пошли.
Я вылезаю наружу и послушно иду за своими друзьями. Им можно доверять, они не тусуются в полночь под советскими танками и не жрут снотворного перед концертами атональной музыки. Платформы и залы бывшего вокзала действительно переоборудованы в большой музей, мы идем длинными пустыми коридорами, которые напоминают скорее корабельные доки, в одном из них в конце стоят дежурные, вы куда, спрашивают, мы, говорим, на концерт, меломаны мы, а, ну тогда идите — безразлично пожимают плечами дежурные, демонстративно проявляя отстраненность; какие-то они неприкаянные, думаю я, наверное, и в предыдущей инкарнации были дежурными, причем на этом же самом вокзале.
Было уже около часа, и из всех экспозиционных залов открыты были лишь сортир, бар и еще одна — довольно просторная — комната, в которой и происходила акция. Гашпер еще попробовал поторговаться за билеты, но наконец это прекратил, мы заплатили, сколько от нас требовали, и, минуя бар, вошли в наполненную меломанами комнату. Возле стены справа стояла женщина с радиомикрофоном и пела. На стену рядом с ней проецировался мультипликационный фильм ее производства. Музыку и слова, как я понял, написала тоже она. Думаю, что и к перестройке вокзала, а заодно и к свержению Берлинской стены она тоже руку приложила. Женщина пела под фонограмму, в то время как на белом холсте киноэкрана тяжело двигались какие-то животные, появлялась безобразной внешности бумажная принцесса, потом такой же принц, между ними что-то там происходило; женщина пела долго и упорно, и в какой-то момент мы просто не выдержали и пошли в бар. Гашпер негодовал и требовал вернуть ему деньги. Но пара билетеров, всучивших нам перед этим билеты, уже предусмотрительно упаковалась и исчезла в недрах Гамбургского вокзала. Мы были их последними клиентами. Оставалось вернуться в бар, где уже сидели с два десятка разуверившихся, как и мы, меломанов и печально бухали.
— Хорошо, что она не танцует, — продолжает негодовать Гашпер. — И кто все эти мудаки, которые ее слушают?
За соседним столиком смеются. Мы оглядываемся и видим седую женщину, которая держит в руке стакан сухаря и, похоже, целиком нас поддерживает. Два пустых стакана уже стоят рядом на ее столике.
— Коллективная мастурбация, — говорит ей Гашпер, как бы здороваясь, — не правда ли?
— Правда, — говорит женщина, встает и, нетвердо двигаясь, пересаживается к нам.
Зовут ее Нина, она говорит, что попала сюда случайно, что попробовала было досмотреть мультик до конца, но ничего не вышло. Мы ей нравимся, говорит она. Особенно ей нравится Сильви. Нина ее откровенно клеит, поддерживая одновременно разговор из Гашпером, из которого просто прет бурная лекция на всяческие отвязные темы, Гашпера хлебом не корми — дай потрындеть, ему не художником надо было стать, а лектором, читал бы лекции люблянским студентам, скажем, об атональной музыке.
— А это Сара, — говорит Нина, — мы с нею дружим.
Сара подходит от барной стойки, держа в руках еще два стакана сухаря. Она младше Нины вдвое или даже втрое, похожа на одну мою львовскую знакомую, у нее чуть припухшее от бессонницы и алкоголя лицо, зеленые глаза и длинные светлые волосы. Нина начинает ей объяснять, что вот, мол, юные представители славянской культуры, меломаны так сказать, тоже обломались и не смогли до конца досмотреть этот чертов мультик, как и мы с тобой, девочка, но они клевые, говорит она и показывает на Сильви. Гашпер продолжает болтать, и в какой-то момент Сара теряет ход его мысли, оборачивается ко мне и говорит, что очень устала, так как в последние два дня делала что-то такое очень важное и потому почти не спала. «Я тоже занимаюсь искусством», — говорит она. «В самом деле? — спрашиваю. — А чем именно?» «Ну, я делаю всякие проекты, — говорит она неуверенно. — А как тебя зовут?» «Серж. То есть Сергей». «О, у вас это очень популярное имя!» «Да, — говорю, — у нас там каждый второй — Серж». «Нам нужно еще раз встретиться, например в Вене». «Оставь адрес, — говорю, — я могу написать тебе письмо». Сара долго копается в карманах своей джинсовой куртки, наконец находит какой-то клочок бумаги, с одной стороны на нем размещена реклама курсов катехизиса, другая сторона чистая, там она и начинает писать. «Ага, — говорит Нина, — я тебе тоже оставлю адрес». И дает свою визитку. Я читаю адреса на карточке и на бумаге, исписанной Сарой. В принципе, это один и тот же адрес, но фамилии разные. «Хорошо, — говорю, — я напишу вам два письма».
В это время соседние двери открываются, и оттуда выходит уже знакомая нам певица с радиомикрофоном, а за нею, как крысы из подземелья, косяком движутся зрители. Перед дверью, отделяя их от бара, где сидим мы все, стоит ширма. Певица заходит за ширму и приседает, зрители остаются с той стороны и, в отличие от нас, ее не видят, видят только ширму. Сев на корточки, певица поет в свой радиомикрофон еще минут десять. С этой стороны на нее смотрят двадцать пар осуждающих нетрезвых глаз. Публика с той стороны покорно ждет. Наконец она заканчивает, и ее начинают поздравлять. Кое-кто с ней даже целуется, хотя она сильно вспотела от продолжительного пения и, думаю, целовать ее неприятно. Впрочем, как и слушать.
Было уже около трех, и Нина предложила поехать куда-нибудь поесть, все вяло согласились и стали пробираться сквозь толпу меломанов, оставляя их наедине с певицей среди пустых перронов бывшего Гамбургского вокзала.
По ночному Берлину снует огромное множество народа, туристы, японцы, скинхеды, студенты. У «Хилтона» большая пробка — копы на мотоциклах перекрыли все подъезды к отелю, видно, как возле центрального входа останавливается несколько массивных «мерседесов» и из них выходят какие-то сильно официальные персоны. «Вишь, друг, — говорит Гашпер, — самого товарища Йошку Фишера увидели». Мы стараемся не отстать от Нининого авто, которое петляет перед нами. Нина садилась за руль уже в хорошем состоянии; похоже, в теплом салоне она вконец разомлела — во тьме уже пару раз появлялись красные вспышки, копы отслеживают и фотографируют всех, кто превышает скорость. И если Гашперу все равно — через пару дней его уже здесь не будет, — то Нину безусловно ждут неприятности. Минут через двадцать мы находим итальянский ресторанчик, кварталы вокруг утрамбованы машинами добропорядочных берлинцев, свободное место можно найти только на соседней улочке; ночь наконец подходит к концу, и к ресторану начинают сползаться постоянные посетители, уж не знаю, кто они, но с ними здесь все здороваются. Они тоже со всеми здороваются, с нами в частности, похожи на рабочих после ночной смены, однако вряд ли итальянские рабочие ходят в четыре утра по ресторанам, уж очень понтово, скорее всего тоже какие-нибудь меломаны. Или сутенеры. Следующий час заполняется разговорами Гашпера, Нина с ним печально во всем соглашается, я постепенно засыпаю, а Сара откровенно клеит нашу чешскую подругу. «Встречаются два боснийца», — начинает Гашпер, и я просыпаюсь, дело движется к концу, надо ехать домой, Сара тоже собирает все свои очки, непроплаченный мобильник, арабский платок, записную книжку, всю в губной помаде, засовывает все это в свою сумку и собирается идти домой. Ее соседка на это не реагирует. «Вызвать тебе такси?» — спрашиваю я и иду к официанту. Официант, молодой итальянец, подмигивает мне обоими глазами, вызывает по телефону такси и весело сует мне презерватив.
