Моим первым сексуальным партнером стал тридцатисемилетний мужчина. Филип. Мне было четырнадцать. Я выбрала его потому, что он был женат. Потому, что у него была хорошая машина, и он носил голубой адидасовский джемпер с капюшоном. Потому, что у него был несчастный вид. Потому, что он жил в конце нашей улицы, но самое главное — потому, что он был папиным приятелем. Я знала, что это не затянется. Никто ничего не обнаружит. О потере девственности я смогу врать что угодно. Мое имя не будет прибавлено к длинному списку шалав, покрывавшему пять с половиной дверей в мужском туалете. Еще мной двигало то, что он будет сражен моим податливым юным телом. Его жена представляла собой жертву брака — жирная, некрасивая и зачахшая от материнства — и я сочла само собой разумеющимся, что Филип будет, ну скажем, признателен. Однако, если он таковы и был, он этого не показал. Расплакался, пока лишал меня невинности, а потом игнорировал мои звонки и пригрозил рассказать все папе, когда в один прекрасный вечер я нарисовалась у его работы. А потом он окончательно избавился от меня. Перебрался в Манчестер, и я больше его не видела, не слышала, лишь на мое семнадцатилетие он прислал мне посьыку с его голубым джемпером с капюшоном. Он хранится сложенным в коробке в загашнике моего шкафа вместе с парой шелковых перчаток, которые мама носила на свадьбе, и я испытываю к нему гораздо более сентиментальное чувство, нежели он того заслуживает.
После Филиппа у меня были отношения с мальчиками моего возраста. В обоих случаях — мимолетные, прозаичные встречи. Первый раз с парнем по имени Джои. Мы познакомились в «Стейте». Он танцевал с обнаженным торсом, взобравшись на колонку. Я протянула ему бутылку воды, и он притянул меня танцевать с ним и сунул мне «калифорния-санрайз».
Это был один из лучших экстази-вечеров в моей жизни.
По тому, как он двигался, я поняла, что он хорошо трахается. Он был неподражаем, один из самых классных мог их любовников, но он был глуповат. Я очень стыдилась знакомить его с мамой и папой, и через неделю я решила, что узнала от него все, что хотела… Для разрыва с ним я избрала подлый способ: письмо. Другого парня, Роберта, я встретила у О’Мэлли. Вот этот-то был интеллигентный. Вдобавок, воспитанный. Я представила его родителям и позволила ему встречать меня у ворот школы. Он обращался со мной как с леди — баловал, души не чаял. Возил меня в Корнуэлл, просто чтобы посмотреть полнолуние. Давал мне деньги на покупку рождественских подарков родителям, и надевал резинку, потому что утверждал, что таблетки мне пить вредно. Но ему не хватало сексуального магнетизма Джои. Он был осторожным и внимательным, меня это напрягало, и я возненавидела его. Как я только ни намекала, он ни разу не смог взять и выебать меня. Он находил мою жажду жесткого, примитивного секса чем-то, что следует исправлять, но не удовлетворять, а я в свои пятнадцать считала это непростительным пороком. Иногда я забегала в квартирку Джои и позволяла ему выебать меня — затем съебалась от них обоих.
А потом пошли девушки. Что получилось вроде как само собой. Этому не предшествовали ни тернистый путь самопознания, ни болезненное решение, ни принесение жертвы, ни внутренний конфликт. Ничего подобного. Так сложилось. Просто так сложилось в тот вечер, когда мама уехала, в тот вечер, когда я убежала к Кили — но временное совпадение не имело значения, нисколько, совсем нет. Просто так срослось, что именно в тот вечер я наткнулась на двух девчонок, ласкавших друг друга в порножурнале. Конечно, сексологи возразят, что обязательно присутствовало некая биологическая латентная потребность, ждавшая повода проявить себя, а порнография послужила катализатором. Может оно и так, но я знаю только, что до того, как я вытащила тот журнал из-под кровати Джеми, до того, как я попала на двадцатую страницу, у меня не было влечения к женщинам. Кто знает, если бы я никогда не наткнулась на Лару с Даун, я, вероятно, проскочила бы через этот момент самопознания, и выросла бы здоровой, незамороченной гетеро. Возможно, сейчас бы я лежала, свернувшись клубочком в кровати вместе с подобием Пола Ньюмена, попивала колу и курила бы на пару с ним косяк. Составляя планы тоскливых выходных.
В то утро, когда Джеми с Билли ушли на работу, я сделала то, чего никогда не делала, и устроила шмон в их комнате. Под кроватью Джеми я обнаружила коробку, и мир распахнулся передо мной. Беззаботно, скорее ради прикола, чем возбужденная содержанием, я пролистала номер «Клаб Интернэшнл». На первой странице была какая-то телка с необъятными буферами, выскакивающими из футболочки детского размера. На ее лице было написано: поимей меня. Я закрыла дверь и перевернула страницу. Над следующими фотографиями я хихикнула. Там была рыженькая теха с бритой писькой, распластанная на кухонном полу — по ее роже блуждала широкая идиотская лыба, китаянка, одетая в ботинки «кэтерпиллар» и ковбойскую шляпу, а затем множество страниц с костлявыми подретушированными моделями, строящими глупые морды. Во мне шевельнулось секундное разочарование, каковое затем быстро испарилось, оставив мне тусклое волнение облегчения. Мое путешествие в таинственное альтер-эго мужской сексуальности свелось к нескольким бурлескным телкам со среднестатистическими физиономиями, рекламировавшими свою доступность так, словно от этого зависела их жизнь. Что это такое? Порнография? Мужской клуб, осмелившийся не впустить меня. И к чему все свелось? К девочкам, к которым я испытывала одновременно уважение и страх? Я громко засмеялась и перевернула оставшиеся страницы, недоумевая, какое удовольствие Джеми во всем этом находит.
А потом я нашла Лару и Даун. И все изменилось.
Даун была стройной девушкой с кошачьими глазами, высокими скулами и каменным характером восточноевропейской проститутки. У Лары были огненные волосы, а сама она бледненькая, казавшаяся нахальной из-за неуправляемой армии веснушек, усыпавших ее носик-пуговку. У нее была молодая и упругая грудь, но жесткие соски сильно выступали вперед, что происходит только когда младенец чересчур жадный. Она была восемнадцатилетней студенткой факультета моды в Гулле «… которая устаивала лесбийские оргии с подругами и правильными девочками, которые делают все…»
Если Даун приставила пушку к моей пизде, то Лара нажала на курок.
Целых шесть страниц показывали их игры друг с другом в гостиной, которая может принадлежать только студентке. Я мастурбировала прямо там на полу, а когда я кончила, почувствовала, как будто все мышцы в моей пизде взорвались.
Остаток времени я провела то размышляя, то мастурбируя, и когда я вернулась домой, мне было тяжело писать. Клитор настолько онемел и перенапрягся, что я решила, что чего доброго повредила его. Я побрила пизду, совсем как у Лары, так что от моей густой блестящей гривы осталась еле видимая полоска посередине, идеально разделившая мне пизду на равные голенькие половинки, и я непрерывно фантазировала о встрече с ней. Даже собиралась обойти столовые разных колледжей моды в Гулле. Вскоре меня так захватила мысль о сексе с женщиной, что я больше не могла сдерживать свои фантазии в мире мастурбации, и они просочились в мое повседневное существование. Неожиданно я стала смотреть на женщин глазами порнографа. Мои школьные подружки, учительница английского и молоденькие кассирши в «Тескос» вдруг стали кандидатками в «Эксорт», «Мэн Онли», «Мэйфэйр» и самый-самый мой любимый — «Клаб Мэгазин». И все женские действия, вплоть до самых безобидных, нагрузились сексуальными значениями. Улыбка, взгляд, манера девушки причесываться. Осанка. Все это были сигналы, сознательные или бессознательные, выражавшие сексуальные пристрастия. Можно было отличить Марий от Магдалин но одному тому, как девочка носит школьную форму. Голые ноги в разгар зимы; броский кружевной лифчик под прозрачной блузкой; тонны косметики и пальцы в пятнах от «Ламберт — энд-Батлер», закованные в детские кольца — именно такие гарантированно сделают все. Я воспринимала в девушках одно только тело или его части. Для меня существовали только их сиськи, ноги и жопа. Я раздевала каждую встреченную мной девушку, обращаясь с ними, как с пластилином — так и вот так, во всех мыслимых позах. Ни одна не избегла оценивания и классификации.
Правда, саму себя я никогда не воспринимала как объект. Не идентифицировала себя ни с женщинами, которых я представляла, ни с мужиками, которые представляли их. Самой себе я виделась чем-то совершенно иным, вроде сексуально-озабоченного бесполого фрика.
Мой любовный роман с порнушкой и стрип-барами продолжался целый год, и теперь я, в общем-то, рада, что он завершился. Оглядываясь назад, я понимаю, насколько искаженный взгляд на мир он мне дал. Я не догоняю всю эту общепринятую феминистскую мудрость насчет того, что порнуха виновата во всем зле, что причинили женщинам мужчины, но несомненно то, что порнография посягнула на мое осмысление реальности. Неотъемлемая причина ее привлекательности кроется в посылке, что все девушки только о таком и мечтают, что они жаждут, чтобы с ними обращались как с грязными неутомимыми блядьми, столь же сильно, сколь они жаждут, чтоб их баловали как принцесс. Эти гламурные модели и стриптизерши — они занимаются своим делом из любви к нему. Не из-за денег. Они жаждут секса. Я искренне верила в это год. А потом я обнаружила другое, и открытие убило меня.
