— Да с отцом-то в порядке всё…
Иеремий вытер скатившуюся по щеке слезу.
— Мамка твоя померла.
— Как?!
Дмитрий, поражённый этой страшной вестью, качнулся и схватился за дверной косяк.
— Как?! Как узнали? Откуда? Да что ты несёшь, гад! Откуда тебе про маму мою знать?!
— А чего не знать? — искренне удивился Иеремий. — Я её давно знаю. Почитай, лет двести…
«Что несёт?» лихорадочно думал Дмитрий. «Что он опять несёт?! Зачем он пришёл? Чёрт, он же опять врёт! Врёт! Они, видно, с другого краю заходят…»
— Говори же! — прикрикнул он на затихшего было Иеремия.
— Феклиста… — Иеремий махнул рукой в сторону гостиной. — Матушка твоя горемычная… Померла!
И карлик горько заплакал.
— Слава тебе господи! — и Дмитрий облегчённо перекрестился. — Я то и впрямь спросонья дурость твою за чистую монету принял. Думал, и взаправду мамка моя померла. А ты вон с чем пришёл… Да что ревёшь-то, убогий? Не мамка она мне! Понял? Сколько раз тебе говорить, что я её только сегодня увидел. В первый раз в жизни. И хорошо, что в последний.
— Ой, не надо! — заголосил карлик. — Не надо так! Она же мамка тебе, родная кровинушка! Родила тебя, купала, пеленала…
— Идиот, — прошипел Дмитрий и обессилено опустился на кровать. — Я и так еле хожу, так ты мне и выспаться не даёшь с глупостями своими. Поднял чуть свет…
Утирая потоком льющиеся слёзы, карлик подошёл ближе и, всхлипнув, присел рядом с Дмитрием.
Минуты две они сидели молча.
Потом карлик осторожно тронул Дмитрия за плечо и тихо спросил:
— На похороны-то пойдёшь?
— Это как это? — удивился Дмитрий. — Я бы с радостью… То есть, конечно, с самыми что ни на есть соболезнованиями… И там, со слезами даже… Но меня из квартиры не выпускают. Вы же, небось, и не выпускаете. А за окном голодные… марме… В общем, твари какие-то. И мне, вроде, с господином Кло…
— А никуда ходить и не надо, — прервал его Иеремий. — Всё здесь.
— Чего здесь? — не понял Дмитрий.
— Похороны, — ответил Иеремий.
«Ни хрена ж себе!» и Дмитрий едва не присвистнул от крайнего изумления, чуть было не нарушив трагическую торжественность момента.
— Не может быть!
— Может, — спокойно и твёрдо сказал Иеремий. — Прямо здесь. В квартире.
— Прощание? — попытался вывести разговор в более разумное русло Дмитрий (хоть и знал уже по опыту, что при общении с карликами такие попытки ни к чему хорошему не приводят).
— И прощание, — согласно кивнул Иеремий, — и похороны…
— Где?
— Сказал же, здесь. Прямо здесь. В квартире.
«Нет, что-то совсем херовое они задумали!»
— Невозможно! — решительно заявил Дмитрий. — Вы там хоть пятьсот, хоть тысячу комнат напридумывайте, хоть какие пространства насотворите и хоть какую чушь мне тут рассказывайте, но прямо в доме, в квартире человека похоронить нельзя! Невозможно!
«Да это и не человек вовсе!» одёрнул Дмитрий сам себя.
И засомневался.
А вдруг и впрямь возможно?
Ведь эти твари на многое способны. На многое.
— Это почему это? — Иеремий как будто был даже обижен неверием Дмитрия. — Испокон веков именно так и хороним. И ничего, получается. Очень торжественно, красиво. Трогательно даже. Родственники завсегда довольны остаются.
— Где ж вы могилу копаете? — с иронией спросил Дмитрий. — Прямо в полу?
— А вот пойдём, — Иеремий встал и поманил за собой Дмитрия. — Посмотришь. Заодно и с мамкой попрощаешься…
«Любопытно» подумал Дмитрий. «Очень любопытно. Прямо не знаешь, что от них ожидать. И в самом деле… Пойти, что ли?»
— Хорошо, — сказал он. — Пойдём. Пойдём с мамкой этой… прощаться…
В комнате горели свечи.
Они расставлены были повсюду: на столе, на шкафу, на полках серванта, на стульях и даже на полу.
От сквозняка свет их был неровен. Язычки их пламени подрагивали. Потрескивал воск.
Тени прыгали по стенам в такт движениям пламени.
Тяжёлый запах воска плыл по комнате.
К удивлению Дмитрия, похороны были для столь ограниченного в пространстве места весьма многолюдны (конечно, едва ли те существа были люди, но собралось их немало… с десяток вроде, не меньше).
Карлики (с седыми бородами до пояса и ниже) и карлицы (с узкими, далеко выступающими, трясущимися от еле сдерживаемого плача подбородками), в длинных и широких шёлковых халатах (таких же, как и у Иеремия) ровной шеренгой выстроились у выдвинутого на самый центр комнаты стола.
На столе стояло огромное серебряное блюдо с наваленным на него высокой и бесформенной горой винегретом.
Рядом с блюдом сидела большая, мохнатая крыса и, грозно посвёркивая глазами, тщательно, с причмокиванием, вылизывала себе хвост.
— Ты с ней осторожней, — шепнул Иеремий, показывая пальцем на крысу. — Это Эуфимия, любимица господина Клоциуса. Она такая знатная, такая важная… Ни с кем знаться не хочет, даже сама с собой не разговаривает. Вот такая важная!
«А крысы разве разговаривают?» удивился Дмитрий.
И тут же решил ничему больше не удивляться.
Здесь все явно не в себе. И он теперь с ними заодно — тоже не в себе. И крыса не в себе. Так что, может она и впрямь умеет разговаривать.
Но ни с кем не разговаривает. Потому что презирает.
Завидев Дмитрия, Эуфимия пискнула и, спрыгнув со стола, забилась в угол.
— Уважает, — почтительно прошептал Иеремий.
«Вона, смотри… пришёл…» зашушукались карлики и карлицы, многозначи-тельно переглядываясь и украдкой кивая на Дмитрия. «Сынок её… Проститься… Почтение, стало быть, оказывает…»
— И впрямь, — сказал Иеремий и легонько подтолкнул Дмитрия, — пойди, простись с мамкой.
— Да я, конечно, завсегда… — забормотал Дмитрий, удивлённо оглядываясь, — да только где?..
— Что? — уточнил Иеремий.
— Тело где?
— А, это вот…
Иеремий подошёл к столу и поманил Дмитрия.
— Подойди, не бойся.
«А чего бояться?» подумал Дмитрий и смело шагнул к столу.
— Ладони сложи, — скомандовал Иеремий.
— Как это?
— Вот так.
Иеремий показал.
— Корабликом. Или лодочкой. Одну к другой, только плотно.
Дмитрий послушно сложил.
— Теперь протяни ладони вперёд. Так, хорошо… Ещё ближе. Да, правильно.
Иеремий запустил руку в винегрет и, зачерпнув горсть, высыпал её Дмитрию в сложенные ладони.
— И чего теперь? — Дмитрий усмехнулся («во даёт! хоть бы ложку дал…»). — Есть это, что ли?
— Погоди, погоди… — озабоченно бормотал Иеремий, копаясь в винегретной горке, словно выискивая там что-то. — Погоди пока… Успеешь. Без тебя не начнём… А, вот!
Он докинул Дмитрию небольшую добавку…
«Тьфу! Ну и запах у этой стряпни!» с отвращением подумал Дмитрий.
…И тут тошнота тугим комком подкатила к горлу.
В неверном, плывущем свете свечей ясно, отчётливо увидел он скрюченную в предсмертной судороге кисть руки, торчащей прямо из разворошенного, раскиданного Иеремием винегрета.
— Блядь! — Дмитрий взвизгнул и отшвырнул склизкое месиво прочь, угодив прямо в халат Иеремию. — Мудаки! Заразы!
Иеремий смотрел на него недоумённо и с некоторой обидой.
— Ты чего это? Такой момент торжественный…
— Вот оно!.. — кричал Дмитрий, пятясь и показывая пальцем на блюдо. — Вот оно, тело! Вот оно!
— Оно, — спокойно подтвердил Иеремий, стряхивая с халата прилипшие куски мелко порезанной свёклы. — А как же! Какие ж похороны без тела…
И карлики с карлицами заголосили, завыли протяжно, жалобно:
Вот помру я, помру,
Похоронят меня
В винегрете прокисшем, вчерашнем!..
— Ёбнулись! — кричал Дмитрий, пятясь к выходу. — Трупоеды!
Голова закружилась, огоньки свечей расплылись в бледно-жёлтые пятна и ед-кая, жидкая рвота полилась у него изо рта.
Испуганная Эуфимия с писком заметалась вдоль стены.
— Эх, сынок, — укоризненно сказал Иеремий. — Не о том мечтала мамка твоя.
— Бл-л-л-л-ля! — замычал Дмитрий, тряся головой.
«Любит мамку» зашептала одна из карлиц, взмахивая руками. «Прямо убивается весь…»
Дмитрий, качаясь, побрёл по коридору в сторону ванной, стараясь держать замаранные ладони как можно дальше от лица.
Локтём нажав на выключатель, зажёг в ванной свет.
Зажав зубами кран, повернул его, открывая воду.
И новая порция рвоты плеснула в бегущую по краю ванной струю.
«Нет, не выдержу» обречённо думал Дмитрий, отмывая ладони. «Не выдержу… С ума сойду. Точно сойду!»
Красный свекольный сок казался ему кровью.
Из комнаты доносилось чавканье и весёлый смех.
— Сыну кусок оставьте! — кричал Иеремий. — Нечего по второму разу лапы тянуть!
Желудок тянуло спазмой. Казалось, он вот-вот вывернется перчаткой наизнанку.
— Не могу! — простонал Дмитрий.
Ноги его подкосились.
