Ты выделяешь странные будоражащие мозг окружающих флюиды. Я не могу находится рядом с тобой, но еще более невыносимым становится отделенное от тебя существование. Не превозмочь. Слабыми капельками дождя ты вливалась в полость моего изнеможенного ожиданием организма. Жалея меня, ты старательно укрывала мои глаза и спасала виски от внедрения радиации своего не знающего усталости кровавого потока вырождающихся мыслей.
Впечатления, эмоция, рождение, какое чудо.
И опять рвутся внутрь моего безразличия голодающие камешки девятилетнего ребенка. Осознаваемые камешки, бессознательно голодающие камушки[1]. Классика жанра. Жанровая классика. Еду в ночь. В ночи еду. Езда в ночи. Точность езды. Ночная езда. Ничье задание. Чайное здание. Здание из чая. Отчаянная ночная езда. Езда в отчаяние. Нечаянная езда ночи. Никчемная тщательность ночного чтения. Пройденный этап. Патовый исход. Доходный дом. Модный сервиз. Сервисный центр. Вестник стен. Исток историй. Чинность мистерий и истерий. Бесчинство сна. Изнеженность снежности.
Как я могу любить твою любовь? Чистые голые слова о ней? Использованные и используемые сейчас? На разных языках? Слова, значащие не «ты» и «я», а «ты» и «ты», разделяемые со мной. Бездомные слова. Бездонные… Крошащиеся в моих руках. Дрожащих… Сошедшие с ума слова. Почему им нет замены. Они крадутся взглядами и прикасаниями и растекаются по поверхности эрогенного тела. Слова в запястье. Крики… кошмарные… мольбы. Как обретение самой сути бессловесности. Как беспомощность. Как призыв. Картины и образы. Как мне не любить твои слова? Слова обо мне, используемой для признаний, обращенных тебе, направляемых внутрь, в самую глубину сердца, и дальше, в почти верное ощущение постижения непостижимого.
Как много всего я должен тебе сказать…
Как часто я все это слышу от тебя…
Вы заискивающе улыбнулись. Просто так по-доброму, но заискивающе. Желая, видимо, превратить улыбку в чистое послание неподдельного стремления завоевать внимание. Вы воскресили во мне эмоции, давно забытые, возникающие вследствие нестойкого и пугливого желания нравиться. Вы закашлялись, и я подбежала и поднесла вам платок к губам. Вам. Так деликатно вы посмотрели на меня, отрывая мои руки и выдавливая мои глаза. Подчиняющим взглядом. (СЛЫШИТЕ… Ничего потом, вы были не в себе. Во мне. Слышите. Я же приняла вас всем своим существом, а вы…) Потребовали от своего «я» невозможного. Чтобы оно стало мной. Страшно подумать… Сейчас их уже две, тех половинок, которые могли быть одной, они скрещиваются странно, никогда не знаешь, что там, вместо, за этим двуполым сочленением. Кроется ли истина безмерного порока. Там. Заспанные глаза, открывающие мир заново, уплывая в дождливое утро безымянного города.
Он накрасил губы помадой с самым ярким цветом. На его волосах блестит лак. Он пытался угадать желания своих неуязвимых подруг, утраченных, казалось бы навсегда. Найденных в едва открытых гробницах фараонов доегипетских цивилизаций. Ринувшихся в паутину воспоминаний, рвущих целостность моментов. Обучающих тебя правописанию в практически закрытых школах. Говорят, одинокие люди слишком много говорят… Но их слушают лишь тогда, когда они говорят не для себя, а не тогда, когда они говорят, желая, чтобы их хотя бы услышали.
Спрятавшись от всех смысловых начал, бестактные хозяева своих желудков, нервно цепляющиеся за свою паскудную жажду покрыть своей имущественной важностью проблески интеллекта, направленного на вычленение слабостей человечества и осознание мощи истины как таковой, испугались окончательно моей откровенности. Я им говорил, как упадочны и жалки они в своих склепах, как далеки они от края земли, где я танцую с таинственными колдуньями, где я бросаюсь в пучину образов и красочность фантазий. Я им пытался истолковать, насколько неподвластна им ни одна клубничная девочка. Лишь серые повседневности с мусоросборниками вместо глаз.
Цветы.
Апрель — рыбная ловля.
Все, что следует помнить, зная привычки людей.
Я упустил тебя, любуясь собой. Ты замедляла шаг. Ты говорила: подойди. Неужели не чувствуешь? Ты же сам настроил меня на негласное общение с тобой… Я уже почти с тобой рядом, слегка касаюсь тебя своими зрачками. Ты вот-вот должен мне что-то сказать и закружить вихрем нашего соединения. Но ты…
Я любовался собой. Предполагал, что все должно произойти само собой. Было ли ей так же жаль упущенного? Винила ли она себя за что-то? Думала ли она о том, что сделала что-то не так?
Я должен был сделать этот шаг, но когда я уже победил в себе любовь к себе, дверь закрылась. Осталось лишь досадовать на все несправедливости, собранные воедино.
Мы теперь в городе без любимых маршрутов. Мы в западне неподвижности. Нам сложно выбрать, по какому пути пойти. И вдвоем ли… Ты легкая, как пух. Моя голова тяжела. Твоя сладкая, как материнское молоко, ладонь, прижимается к моей голове, наполняя ее кожу теплом, проникающим и в ткань черепной коробки, и в мозг, расширяющийся от повышения температуры.
Клетка. В ней я и ты. Я продолжаю идти с тобой рука об руку, а все еще в клетке, и проникаю еще дальше в ее тайники. Клетка сжимается, душит. Сокращаются наши тела. Мы все равно умудряемся умещаться в клетке.
Твой хриплый голос.
Мой разбитый в кровь нос.
Твой белый, впитывающий кровь, платок.
Мой несмелый поцелуй.
Твое принятие моих губ.
Моих соленых от слез губ.
Твоих свежих, как море.
ГДЕ ТЫ!!!!! ЧЕРТ ВОЗЬМИ!!!!! КАК НАЙТИ ТЕБЯ, ТАКУЮ НЕНАХОДИМУЮ И НЕОБХОДИМУЮ? СМЕРТЬ МОЮ..
Сарказму — нет! У вас паранойя. Рисковый вы человек. Бесконечно очаровываете меня и покидаете каждый раз, когда я прижимаюсь щекой к вашей груди. Мокрая, бежала за тобой, уходящим, оставляющим меня в беспомощности, не церемонясь со мной. Однако все было не так. Ты лишь не хотел ранить меня. Спасал меня от себя и себя. Ты терял энергию. Я была юридически не права, претендуя на часть ее.
Я влюблялся во всех, но в тебя не смог. Ты взяла и взглядом убила попытку всего лишь влюбиться. Ты — проектор. Ты решила истерзать мои ненависти и любви к некурящим женщинам. Что-то всегда остается неразрешенным и частично эротичным. Я в душе радостнее тебя раз в двести или миллион! Да? Теперь загляни в свою душу, и пойми во сколько раз я радостней тебя… Это диктат! И дикость какая-то! Дикая ось. Кость. Ее бросили, но некому было ее обглодать, ее дали, но очень дальновидными оказались сновидения костного мозга.
Пригласить ее что ли на съемки, для участия в фотосессии? Пьяный человек способен перевернуть на мгновение мир. Может ли он сделать мир вечной войной, или его засасывает неопределенность конвульсий его мозжечка, последней инстанции?
На границе опять допрос! Спрашивали, сколько лет я живу без отца, во сколько лет меня родила мать, и не пришлось ли при этом прибегнуть к кесареву сечению. Спрашивали и удивлялись тому, как быстро я давала ответы. Потом ответы долго проверяли, копались в базах данных и купались в банных ваннах, в реестрах, ресторанных меню и архивных записях. Мне было восемнадцать лет от роду, и родилась я в рубашке. Я никогда не знала своего отца, но знала, что больше всего на свете я хочу найти такого же человека, как он, и стать его возлюбленной, лежать у его изголовья и подчиняться его капризам. Читать ему свои безграмотные стихи и наслаждаться его смехом, которым будет сопровождаться это чтение.
Потом еще меня в другой стране заставляли пройти стоматологический осмотр на случай провоза взрывоопасных веществ под видом обычных пломб в зубах. Мне распотрошили рот, и я потеряла былую красоту лица, когда были изуродованы мои ровненькие и беленькие зубки, которые раньше подчеркивали классические изгибы носа и положение губ, легкую и естественную опухлость щек и мои беспокойные ровные волосы.
А еще меня спрашивали, как бы я хотела назвать своих детей, не зная, что я бесплодна, и что сама рождена бесплодной женщиной. Не зная, что у меня у самой нет имени.
А когда у меня не оказалось при себе формы, подтверждающей правильность работы кишечника, все чаще требуемой на границах, меня завели в полуосвещенную комнату два контроллера и попытались отобрать у меня самое дорогое, что было у меня тогда, камушек аметист, в котором отражается будущее. Мне пришлось сделать вид, что я готова отдаться их грязным помыслам и удовлетворить их постоянно грязные насильнические желания, и, когда они расслабились, я устроила выяснение их будущего и кричала им в уши громом Харибды и впивалась в глаза их змеями Горгоны.
Я вышла одна, переодевшись в их одежду, размеры которой мне не подходили, но меня приняли за новенькую, которой еще не подобрали амуницию. Мне даже подмигнул командир. Все оказалось так просто.
Я добралась сюда, стряхиваю с себя пыль дороги. Меня действительно чуть не расстреляли по пути из синагоги в минарет. А католик воткнул шип в мою грудь.
