Танюшка ухватилась большим и указательным пальцем левой руки за сосок правой груди и с силой дернула дважды, затем повернула против часовой стрелки. Тотчас же на заросшем светлой шерстью животе ее открылся тот самый проход.
Опустив глаза долу, девушка села на место и принялась безучастно поглощать салат-оливье, зачерпывая пригоршнями из судака.
Небывалый оскалился и принял позу РО. По этому знаку, двое дюжих молодых специалистов из Средней Азии, подхватили обмякшую Агафью Любомирц и разбежавшись ударили ее макушкою о мраморный столб с начертанными на нем знаками Тота. Голова женщины раскололась, подобно спелому арбузу. Молодцы, чеканя шаг, подошли вплотную к Василию Федоровичу, волоча за собой тело женщины.
— Неплохо, — отметил Василий Федорович и гости восторженно ахнули. — Не хватает, впрочем, выправки.
Обратив голову к потолку он застонал от внезапного анального спазма.
— Ведь не простит же, — пронеслась в его голове мысль, — Не даст забыть!
Он громко хлопнул в ладоши отгоняя морок и уставился на слесаря Банникова. Но последний и так уже, подчиняясь звукам флейты, остервенело выл, комкая в руках салфетку.
Несколько человек взобрались на стол. Одна женщина предсказала будущее на сто лет вперед и тут же сгнила заживо, оставив после себя лишь дымящуюся лужу зловонной жидкости. Кое-кто, небезызвестный в деловых кругах организовал крысиные бега, но на эту неслыханную вольность никто не обратил внимания. Вахтер Триумфатов, согнувшись в три погибели, ел собственный пенис-из окровавленного рта его доносились жуткие звуки, в которых с трудом можно было узнать замогильное слово «Голуби».
— Хватит! — рявкнул внезапно Небывалый. Гости застыли в нелепых позах.
Василий Федорович приветливо улыбнулся и жестом указал на стол. Все тотчас же заняли свои места. Тело Агафьи Любомирц тоже усадили на стул. Голова ее, вся в черно-красных трещинах и расколах нелепо болталась из стороны в сторону.
— Споем, — заявил Небывалый. Гробовая тишина была ему ответом. Этого не ожидал никто.
— Василий Федорович, — робко дотронулась до его руки Анечка Тихонова, — может не стоит?.. Зачем вы так?
— Милая моя! Вам бы все по луна-паркам шляться! А как до дела доходит, так голову в песок! Я вас уволю завтра же!
Тихонова побледнела и не произнесла боле не слова. На затылке ее, под тугим пучком волос, нечто дышало и ухало.
— Итак, господа, — Небывалый поморщился, — споем на последок.
— Чтож, споем. — дружно ответили гости и закрыли глаза.
Тотчас же раздался гул и пол под стариком провалился, исторгая из себя миллиарды мух. Василий Федорович был мгновенно съеден без остатка. Мухи разлетелись по залу, а гости без устали ловили их и глотали, запивая крепким чаем.
Само собой разумеется, никого из семьи Небывалого не пощадили.
Евгений Степанович Мазур, почетный пенсионер, воспитанник Нахимовского училища, заболел. Заболел неожиданно и страшно, болезнью редкой, если не уникальной, мало того-позорной.
Дело в том, что в свои 73 года, Евгений Степанович, уж давно не живущий с женой своею, Марфой, половой жизнью, вдруг ощутил в себе небывалый прилив мужских сил. Каждое утро теперь, он просыпался с мощной эрекцией, что не спадала, но возрастала в течении дня. Под вечер, часов эдак к девяти, наступала развязка, гнусная в своей откровенной пошлости. В такие минуты, Евгений Степанович суетливо бежал в туалет, повизгивая, где и запирался часа на полтора.
— За что же это мне? — пищал он, стирая трусы, — что же это, как же так?! Неприлично все же! Какое, однако, безобразие!
Безобразие, тем временем становилось все более и более очевидным для домочадцев. Уже и внучка Дуняша посматривала на деда с большим недоумением, сын Артем несколько раз порывался поговорить по-мужски, а жена, жена….
— Послушай, Женек… — приперла как-то она старика к кафельной стенке туалета, — Что то ты разошелся не на шутку, на старости лет! И не совестно тебе?
— Не понимаю даже о чем ты говоришь… — фальшиво кипятился Евгений Степанович, заливаясь краской.
— Все это нужно прекратить! Перед детьми совестно! Как подросток прыщавый, ей богу!
— Что такое? — заискивающе лебезил старичок. Штаны его при этом предательски надувались в районе ширинки.
— Значит так! Не хочешь к доктору обращаться-дело твое, но семью позорить перестань! Давай, лучше по старинке, раз на то пошло.
И, привалившись к нему дряблым своим венозным телом, она принялась задирать подол халата.
— Давай же, Женек, давай! — пыхтела Марфа, елозя по лицу его жирными губами, — Как в молодости!
К сожалению, как в молодости Евгений Степанович не хотел, а посему и не мог. Семяизвержения его носили регулярный и мотивированный характер, однако вызваны были вовсе не жаждой женского тела, а желанием, чудовищным и непостижимым, что поселившись единожды в его сознании, не оставляло его боле ни на секунду.
Дело в том, что Евгений Степанович, с самого начала вышеописанного «казуса», в мыслях своих видел Марфу, как она есть, одетую в старый ее халат, однако без панталон, сидящую у него на лице, в самой что ни на есть тесной близости. И не просто сидящую, а, пардон, справляющую большую свою нужду прямо ему, Евгению Степановичу, на выдающийся, крючковатый нос. Он при этом, всенепременнейше мнил себя в деловом костюме, да при галстуке.
Просыпаясь по утру с этой мыслью, он отходил ко сну с нею же, каждодневно страдая от оргазма..
Просто так, заняться с Марфой стариковским непотребством он не желал, ибо нечто черное, гадкое и голодное, в глубине его сознания, просило исключительно одного.
Постепенно, посредством сублимации, Евгений Степанович, узрел возбуждающие факторы не только в жене, за которой с некоторых пор подглядывал каждый раз, когда она справляла свои естественные физиологические потребности, но и в своем костюме. Так, по утрам, он стал появляться за столом к завтраку, исключительно при параде, с красным лицом, глазами навыкате и мощной эрекцией. Пялясь на седую, полную жену, он нелепо шутил и то и дело оглядывался, словно представляя себе, что все уже ВСЕ ПРО НЕГО ЗНАЮТ. Поллюции его участились-теперь он пропадал в туалете часами, совершенно забыв и о стариковской привычке посидеть на завалинке и неизменном полуденном сне. Все чаще, ошалевшая Марфа, слышала доносящиеся из туалета утробные звуки, а когда однажды ночью, проснувшись, обнаружила старика, лежащим на полу, в галстуке и жалобно поскуливающим, окончательно уверилась в том, что муж ее сошел с ума.
Отпрыски Мазуров постепенно перестали посещать чудаковатого дедушку, соседи уж не заходили на чаек как прежде, даже окрестные кошки не жаловали Марфу, когда она выходила поутру в магазин.
Развязка наступила неожиданно и скоро.
Как-то ранним воскресным утром, Евгений Степанович вышел к столу в пижаме, что в последнее время было для него нехарактерно, и веселым, приветливым голосом, сообщил, что чувствует себя превосходно. Бросив подозрительный взгляд на пижамные штаны мужа, Марфа не обнаружила и следа былой эрекции (ах, если б она знала, что хитрый старик примотал свой неугомонный орган к ноге изолентой!). В честь своего выздоровления, Евгений Степанович, предложил жене приготовить праздничный ужин, и пригласить на него все семейство. С радостью, старушка согласилась.
К вечеру собрались гости. Артем, сын Мазуров, пришел не один, но с рыхлой своей женою и дочкой Дуняшей. Брат Евгения Степановича, Борис Степанович, человек большого ума, также прибыл с супругою, и с бутылкой дешевого коньяку. Также присутствовала соседка Варя и еще несколько человек, чьи имена в этой истории слишком незначительны, а потому и называть их не следует.
Гости собрались в назначенный час. Евгений Степанович встречал каждого из них у порога, жал руку, обнимал и даже несколько раз прокатил брата на закорках как в былые времена. Одет он был в футболку с растянутым воротом и тренировочные штаны.
За столом много шутили и пели. О былом недомогании Евгения Степановича, старались не упоминать.
Хозяин же стола без устали балагурил. Смех его, веселый и такой молодой разносился по квартире, вселяя в сердца гостей задор и бодрость.
Ближе к концу застолья, старик, впрочем, помрачнел и о чем-то задумался…. Вскоре, встал, и похлопывая родственников по плечу, принялся бочком семенить к своей комнате.
— Ты куда, Женек? — забеспокоилась Марфа.
— Надо. — сурово ответил муж и потусторонняя улыбка озарила его уста.
Ужом проскользнув в спальню, он закрылся изнутри на ключ, но вскоре вышел, красный как помидор.
Марфа ахнула! Старик переоделся в костюм, нацепил зачем-то пенсне в золотой оправе, взгляд имел блуждающий и дикий. Нос его находился в постоянном шевелении, лицо искажала глумливая гримаса.
