И она грациозно показывала на грудь, где тайно трепетало сердце. Томно она имитировала трепет маленькой перепончатой лапкою. И нечего было сказать жабе.
А лягушка секретно от всех ходила к прозрачному пруду, чтобы преодолеть последнее несовершенство.
Она склонялась над зеркальной гладью и принуждала себя сложенными бантиком губами произнести одно лишь слово — "морковь", но в последний момент все равно широко выкрикивалось: "морква".
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 04.1989г.)
Заяц увидел медведя и растопырился от зависти. Медведь сидел на берегу реки, блаженно раскинув короткие мохнатые лапы и ласкал чурбан. Приблизившись к медведю, заяц окончательно растаял: колода с мёдом без видимых признаков пчёл благоухала в медвежьих объятиях.
— Вкусно? — очень вежливо спросил заяц.
— Попробуй, — вальяжно ответил медведь.
— Боюсь, — трепетно взалкал заяц.
— Чепуха, — облизнулся медведь.
— Тебе-то "чепуха", ты спрячешься в воде и хоть бы что, а я не могу в воду, мне всё одно, что от пчёл погибнуть, что в реке утонуть.
— Ну что же, — рассудительно сказал медведь. — Кто, брат, взыскует, тот обрящет. А на том свете мёд ещё слаще.
— Да?! — изумился заяц.
— Там, брат, всё есть, — степенно стал поучать медведь. —
Там мёд слаще, потому что мёд есть, а пчелиности нет. Там один только мёд.
— А кто же тот мёд собирает, без пчелы как же? — недоумевал заяц по простоте.
— По милости, мой юный друг, по милости божией.
Заяц готов был плениться, однако трепет страха никак не превращался в благоговейный трепет.
— А есть там пчелиность без мёда? — вдруг сиганул заяц от безысходности в схоластику.
— Там, брат, всё есть, — обнадёжил медведь зайца.
— Как же так?! А если я не к мёду, а к пчёлам?! — ужаснулся заяц.
Медведь отставил колоду с мёдом, гедоинистически облокотился на неё и поучал:
— Должен тебе сказать, брат, что всё зависит только от твоего желания. Слово это хлипкое, но то, что за ним стоит — монументально. Нет силы сильнее желания. Всё в нём. Однако желание надо выращивать и копить, оно должно быть одно и в нём, единственном, будет копиться вся твоя сила. И тогда ты будешь попадать туда, куда захочешь. К мёду или к пчелиности.
А безусловно одно — и мёд, мой юный друг, и пчелиность — внутри тебя. Всё, что вокруг и вне тебя — оно и внутри тебя. И прежде всего внутри тебя.
Зайчик смутился, а затем очнулся и прошептал:
— Морковки бы.
Медведь ласково взирал на опустевшее место. Заяц исчез, словно растворился.
Между нами ничего не должно быть
Нынче еж был особенно не в духе. И потому всем говорил правду. Нынче еж был правдивее, чем всегда, когда он прежде был не в духе. Лисе он уже растолковал мелкость ее привычки к своекорыстию. Муравья он обвинил в безнравственном служении племени. Нравственно, по нынешнему мнению ежа, было служение драгоценной перед ликом жизни индивидуальности. Причем не какой-нибудь показушной индивидуальности, а скрытой, сокровенной и внутренней. Самую чудовищную правду еж выплеснул своему ближайшему другу, ужу. Уж еще не понял степени раздраженности приятеля и потому излил свои чувства попросту:
— Я так давно тебя, еж, не видел. Я, еж, без тебя соскучился. Я люблю тебя, еж.
Еж посмотрел на ужа деревянно и чуть-чуть игольчато. А затем потребовал:
— Убери свою любовь. Я не хочу, чтобы она мешала нам оставаться хорошими друзьями. Ты загораживаешь себя от меня своей любовью.
Ужа скрутило от недоумения, и на вдохе он просипел:
— Не понимаю.
— Уж, — ответил еж, — сколько я помню, ты все время говоришь о том, что между нами прочная, надежная любовь. Я долго молчал, полагая, что ты поймешь сам нелепость своего признания. Теперь я хочу сказать тебе по этому поводу всю правду: мне нестерпимо знать, что между нами что-то может находиться. Мне кажется, что между друзьями должно быть непосредственное общение. Меня оскорбляет постороннее между нами. Пусть даже то, что ты называешь... "любовь".
Дорогой уж, я хорошо знаю тебя. Я всегда рад тебе, но я первый и последний раз прошу тебя: не преломляй наши ощущения через "любовь, которая между нами". Пусть твоя любовь греет тебя, моя — пусть греет меня. Пусть любовь, может быть, будет в одном из нас. Но между нами... Нет. Это противоестественно.
Лучше уколись об мои иголки или придуши меня в своих завитках объятиями, но пусть сохранится в нас непосредственное общение.
Во-всяком случае, непосредственное общение со мной. Если бы ты знал, как оскорбляет меня, когда есть нечто между тобой и мной...
Еж долго еще излагал ужу свою правду, однако все меньше придавал значения своим словам. А уж томился от слов друга и не понимал ежа.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1993г.)
Голубь страдал от собственной изношенности. Поблекшее оперение его на себе смущало, но на полуоборванный хвост внимания он уже не обращал. И даже призабыл: колеса ли машины лишили беднягу хвоста или любознательный малыш придержал птицу на взлете. Что там — хвост? Полетности давно уже не было, скорби не было от одичалости. Оставалось полусознательное воспоминание. Оно-то и грело, оно-то и покрывало всю безысходность умаляющейся самозначимости. "Это оно" мерещилось из времен оных. Голубь не гордился своим воспоминанием. Ему мерещилось, что почтительно и торжественно он сделал круг над рекой иорданистой, следуя движению незримого Перста. Он тогда едва не ошибся. Пославший был нем. А голубя влек к себе более тот, лохматый одичалый, а не рослый русый, с намокшими от крестильной воды волосами. Они были сверстниками, но лохматый и дикий казался стариком рядом с тем юношей, в сиянии глаз которого светилась торжественная готовность и кротость агнца.
Да, голубь едва не перепутал. Он, белый, словно сама чистота и светимость, голубь-вестник не видел перед собой ничего — ни народа, которого было, как потом оказалось, множество, ни ангелов, он, словно суть вещей, летел к цели не собою, в нем не оставалось ничего, что позволяет летать, ничего, что полет делает торжеством бытия - он, сколько себя помнил в тот момент, нес в себе одну лишь неразменную всепоглощающую знаковость. Он чувствовал себя высошхим сучком, парящей над землей буквой. И чем дольше он потом пытался осознать свое состояние и свою миссию, тем дряхлее и угрюмее становился его полет. А потом стала дряхлеть его судьба. И все, что ему даровано было: как плата за исполненный долг, таяло и забывалось.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 01.1993г.)
Время имеет привычку раскалываться на каскад разно-рваных облачных недоумений. И Спрусник — нежный умом и чистый сердцем — часто оказывался пострадавшим. Тогда с ним случались вопросы, как яйца. Но он не высиживал их, откладывал. А чаще всего нес, как околесицу, своему другу и наставнику. Спрусник считал своим другом и наставником филина. Это он, всеведающий,
показал Спруснику, где земля и где небо, где благо и где раки зимуют. И еще многое другое, что сам не знал филин, откуда ведал. Филин терпел Спрусника из-за невменяемой природы ученика.
— Можно мне приблизиться? — спросил однажды Спрусник у филина, приблизившись.
— Ух-х, — вздрогнул от неожиданности филин.
— Я в недоумении, — сказал Спрусник и замолчал.
Филин подождал и спросил:
— В недоумении или в недоумии?
— Как это?
— Недоумелок не умеет решить задачу, а недоумок не способен ее решить, — объяснил филин.
— Я принес тяжелый вопрос. — От тяжести вопроса у
Спрусника закрылись глаза.
— Принес, — отстраненно отметил филин.
— Вот какой: ты не первый, я не первый. И все, кто прежде были — не первые. Где же первый?
— Мир условен. И в этой условности тебе выпало счастье расставить акценты, вехи, если угодно. Для тебя могу быть первым я, но, может быть, тебе больше понравится воздвигнуть свое я. Это правомерно, но обязывает. Есть еще вариант, ты такой ненормальный, что можешь утверждать, что недоумение — колыбель жизни, в которой возрастал Великий Ос. И все мы — производные от Великого Оса, маленькие усложненные и нелепые Вопросы. Впрочем, жизнь со временем тебе ответит на вопрос безукоризненно.
— А лиса мне сказала, что то, что я есть, — совсем не то,
что я есть. И все мы есть не то, что мы есть. Мы на самом деле другие. И делаем все наоборот.
— Нет никакого "на самом деле". Мир условен.
— Лиса сказала, что волк ест ягнят, потому что внутри он есть не-волк, потому что он сам ягненок тайно. И волк ненавидит свой образ волка. Не-волк имеет иную судьбу, что если бы он отдался своей не-волковости, то стал бы самым сияющим, самым совершенным ягненком.
