– Что будешь говорить?
– В смысле?
– Сейчас к дознавателю поведут. Что будешь говорить?
– А что надо говорить? Друг перешел на шепот:
– Правду! – Он подмигнул. – А правда будет такая: мы знаем друг друга много лет – вместе росли в одном городе – вместе поступали в университет – потом дороги наши разошлись – сегодня утром я позвонил тебе – сказал, что купил машину, а прав не имею, и попросил тебя покатать меня по моим делам – что за дела не знаешь, куда ездили – не помнишь, потому что Москву знаешь плохо... Сам журналист, зарабатываешь статьями в газетах. Это ведь так?
– Почти.
– Забудь это слово, оно для протокола неудобное... Понял, какая правда?
– Понял. Она в том, что я добропорядочный. Юра серьезно покивал.
– Ништяк. Остальное я сам исполню, потому что у меня больше опыта. А ты – упирай на свою добропорядочность.
– Упру.
Неправды в речах Юры содержалось не более десяти процентов. Уже несколько месяцев я не писал ни статей, ни очерков, ни репортажей. Нигде никто за это не платил. Охотно брали и печатали, в том числе уважаемые столичные газеты и журналы, – но никто не платил. Хвалили, жали руку, просили еще – но никто не платил. Уважали, давали дельные советы, подсказывали интересные темы, делились сплетнями – но никто, блядь, не платил. И я решил искать другую профессию.
Своего друга Юру я возил по городу не с сегодняшнего утра, а уже три недели. С того самого дня, как он вышел из Бутырки.
Вдруг он заскучал, уронил голову на руки, запустил пальцы в волосы и глухо простонал:
– Ах, как неохота... Ей-богу, так туда неохота – обратно... Правду говорят: первый раз туда идти не страшно, страшно – во второй... Знаешь, как неохота?..
– Сам говорил – бояться не надо.
– Да не боюсь я. Неохота, понимаешь? И, кстати, ты прав. Нечего сопли жевать...
Он встал, сильно пнул ногой решетчатую дверь и громко, с кошмарными заискивающими интонациями, завопил:
– Слышь, старшенький! На два слова!
Появился, вразвалку шагая, недовольный дежурный.
– Чего тебе?
– Бумагу, ручку давай. Заяву писать буду.
– На тему?
– А что, сам не видишь? – Юра показал пальцем на собственный разбитый нос. – Телесные повреждения! Где эти, которые нас повязали? Я, конечно, все понимаю, но сапогами по лицу – согласись, старшой, это перебор. Я вам что, мальчик, что ли? Зови врача. Побои снимать будем. Если со мной по-плохому – я тоже буду по-плохому. Давай ручку, бумагу.
– Угомонись, – вяло сказал дежурный, глядя мимо. Потом он повернулся и двинулся прочь. – Скоро все будет.
– Старшенький, – вторично крикнул Юра в удаляющуюся сизую спину, – в туалет выведи!
– Скоро все будет! – не оборачиваясь, громко повторил мент и исчез.
Но он наврал: до конца дня так ничего и не произошло. Дознаватели, следователи и прочие начальники не пожелали нами заниматься. Изнывая от скуки, голода и неизвестности, мы просидели в клетке много часов. Очевидно, злой майор из автоинспекции отдал на наш счет распоряжение типа: «Пусть денек посидят и подумают о своем поведении». Не исключено также, что свою роль сыграло желание Юры написать кляузу относительно разбитых носов и губ. Так или иначе, для нас все обошлось без последствий. Периодически подсаживали других задержанных, в основной массе – нетрезвых мужчин средних лет. Но мы с Юрой не уважали алкоголиков и клошаров и в разговоры с ними не вступали.
В семь, в восьмом часу вечера, нас отпустили с миром.
Машина оказалась в целости.
– Высади меня где-нибудь на Новом Арбате, – попросил Юра. – Я куплю пива и возьму такси. Хочу съездить в гости к Иванову.
Я разозлился.
– Лучше заплати мне то, что собираешься заплатить таксисту. Я сам отвезу тебя к Иванову, а потом домой.
Юра вдруг тоже разгневался и более того – исполнил презрительную мину.
– Ты не будь халдеем и извозчиком. Ты будь серьезным человеком.
С этими словами он достал деньги, отслюнявил несколько купюр среднего достоинства, протянул мне.
– Отдашь с прихода.
Я шмыгнул носом.
Вдруг этот дьявол рассмеялся и хлопнул меня по плечу, очень крепко.
– Деньги будут, не волнуйся. Вопрос одного-двух дней. После тюрьмы я стал очень умный. Я всегда знаю, где и как взять деньги. Большое дело сделаем – и они будут обязательно. Будь уверен. Езжай домой. А по дороге помечтай о чем-нибудь хорошем. Дома – лед к губе приложи, иначе за ночь распухнет...
– Что будем делать завтра?
Друг отвел глаза в сторону и задумался, потом улыбнулся.
– В музей пойдем. Любил сходить в музей?
Мне нравится, что я женат. И всегда нравилось.
Я женился, когда пришло время. Наличие жены как таковой придавало мне веса в собственных глазах. Забежав вместе с другом Юрой каким-нибудь вечером, в гости к тому или иному сверстнику-приятелю, я всегда имел возможность с добрым сарказмом пронаблюдать, как после нескольких доз выпитого, часам ближе к восьми, начинается бесконечный процесс звонков нежным подругам, невестам, а чаще всего – блядям. С кем провести ночь? Куда вставить свое молодое и твердое? Как правило, поиски увенчивались успехом. Считалось, что я должен завидовать. Мол, скован узами брака, всякий вечер обязан спешить домой, а мы тут меняем женщин, как перчатки, чередуем школьниц с продавщицами и делимся захватывающими подробностями. На самом деле, наоборот – все завидовали именно мне, хладнокровно покидающему всякую веселую компанию ровно за полчаса до того, как будут постелены простыни и начнется самое интересное.
И действительно, завидовали. Часто – уже в сугубо мужском коллективе – уважительно вздыхали: тебе хорошо, ты женат. Я соглашался. Да, мне хорошо. Объективно. Я не только научился выживать в большом городе, не только прослушал курс наук у лучших в мире профессоров, не только мог себе позволить жить в отдельной квартире. Нет, я поднялся выше еще на ступень, я женился. Я серьезный, а вы – шалопаи. Однажды я поеду к жене, а вы – в венерологический диспансер.
Иногда сверстники-приятели проявляли бестактность и намекали, что женитьба – еще не повод к моногамии. Я презрительно посмеивался.
Если говорить о нежных подругах – а хоть и о блядях тоже – даже самую покладистую и нетребовательную деваху нужно как минимум проужинать и протанцевать, прежде чем приступить непосредственно к делу. Надо включать кавалера, рассказывать что-нибудь интересное и разворачивать хвост веером. Я же как-то не умел веером. Предаваясь со своей самой первой, еще школьной, дамой сердца всяким позволительным для девятиклассников шалостям, я однажды изобрел такое ноу-хау: ключевые слова анекдотов и смешных историй записывал авторучкой на ладони. В нужный момент украдкой бросал взгляд и восклицал: «А вот еще был случай!..»
Один такой спич имел большой успех. Как ловят мартышек на острове Борнео? В высушенной и пустой тыкве проделывают дыру, насыпают вкусных семечек и оставляют в лесу. Мартышка запускает руку в отверстие, сжимает семечки в кулаке, а кулак обратно вытащить уже не может. С другой стороны, разжать жменю и выпустить из руки еду мартышке жалко. Тут ее и вяжут... Смешно и с подтекстом.
А как же? Девочку надо развлекать.
Я ненавидел это все. Клоун я, что ли?
Травить анекдоты и грузить собеседницам уши я так и не научился. Это казалось мне ненужным и даже слегка унизительным. Однажды с трудом пройдя всю процедуру романа с собственной женой, тогда еще подругой, – от конфетно-букетного периода до альковного – я этим ограничился. Зачем мне много женщин? И одной-единственной бывает слишком много.
Кроме того, я женился, потому что мне было страшно одному. Жить в одиночестве – для меня значило быстро превратиться в отчаянного, забубенного бретера, которому нечего терять. Жить одному – значило однажды упиться до ступора и разбить себе висок об угол стола. Или задохнуться в астматическом приступе. Или дождаться какой-нибудь особенно темной полночью «гостей», готовых изувечить любого и всякого ради поношенной кожаной куртки и ста долларов. Жизнь одиночки только внешне выглядит красиво: захотел – выпил, захотел – женщину привел; изнутри же там плохо, страшно; человек не может быть один, потому что тогда его начинает пожирать его собственное подсознание.
Кроме того, я женился не просто так, а по любви, и это мне отдельный плюс.
Так я, репетируя возвышенный спич в адрес собственной супруги, в девять вечера возвращался домой. Небеса сулили дождь – набухли черно-фиолетовым пронзительно яркого тона. Воздух звенел. Казалось, швырни вверх камешек – и лопнет, треснет, рухнет.
Бывают в начале московского лета такие моменты, когда и непогода в радость человеку; он запрокидывает голову, смотрит, как собирается гроза, и улыбается. И думает: эх, как оно сейчас долбанет! Ну и потеха будет!
Ливень обрушился, и такой силы, что спустя минуту после того, как упали первые капли (самые увесистые, не капли – ядра), я уже вынужденно остановил машину у обочины. Лучше переждать. Изношенная резина могла подвести на мокрой дороге.
