Я смешиваюсь.
– Да ладно, – бурчу, – какой там, на фиг, косяк. Решил же? Вот если бы сам решить не смог, тогда бы и обратился…
Али медленно мотает головой и не спеша раскуривает очередную сигарету.
– И думать, – говорит, – забудь о том, чтобы мне что-то об этом деле не рассказывать. Это – мой личный проект и мой личный трабл, усвой вот это вот все, пожалуйста. Ты – всего-навсего мне помогаешь, запомни. Причем – добровольно. Это, кстати, ни в коем случае не отменяет того медицинского факта, что на мне долг. Тебе, Игорю, Мажору. Всем. Но это – потом. Сейчас – только дело. А в конкретном деле, за которое я отвечаю, – я должен быть в теме полностью, иначе начну спрашивать. И очень серьезно спрашивать, ты меня знаешь, мальчик. Так что – еще раз и больше ни разу, все понятно?!
Я киваю.
– Теперь, – говорю, – все. Только вот про слово «долг» забудь, пожалуйста. Иначе я сам тебе сейчас щщи подправлю, пусть и буду знать, что ты меня потом разорвешь, как Тузик грелку. Не только у тебя понятия о правилах этой игры имеются. У меня они тоже есть, пусть и не во всем с твоими совпадающие…
– Какой же ты все-таки мальчишка, Дэн, – неожиданно широко улыбается снова распрямившийся Мажор. – Решать, должен он тебе или нет, все равно будешь не ты. А только он сам. А вот спросишь ты с него когда-нибудь этот долг или нет – зависит только от тебя. И я бы на твоем месте – не зарекался, а то шарик он, сцуко, круглый, а жизнь – непростая и, сцуко, тревожная. Ладно, есть такая чуйка, что все всё поняли. Давайте убивайте носовые перегородки. А Дэн пусть пока параллельно рассказывает, что у него там вчера было, да и пойдем к людям, а то неудобно уже как-то становится. Там же все-таки не просто бойцы собрались, которые подождут, потому что знают, почему они ждать должны. А равные. И, как ты Али правильно говоришь, – свободные…
Когда мы вернулись, народ опять сделал вид, что не обратил внимания на наши перемещения.
Только подъехавший за время нашего отсутствия Лысый наклонился к моему уху и, с присущей ему особой тактичностью, громким шепотом поинтересовался, остался ли у нас еще порошок.
Таким громким, что можно было и не шифроваться, а просто, никого не стесняясь, вслух спрашивать.
Идиот.
И это – мой друг.
Офигеть можно…
…Я кивнул в сторону Мажора, Лысый понимающе наклонил голову.
И – все.
Будто мы в этой уютной комнате и не отсутствовали…
…Постепенно народ начал потихоньку переглядываться и сваливать, и через некоторое время остался ближний круг, включая осознавшего значимость ситуации серьезного и молчаливого Жеку.
А что?
Когда все понимается без слов, то зачем они нужны, спрашивается?!
Я бы и сам в такой же ситуации точно так же поступил.
Свалил, в смысле.
Иначе в нашей среде просто не выживешь.
Так что тут, если хочешь играть, – играй по правилам.
И все дела.
Понятно же, что людям еще кое-что важное между собой обсудить потребуется, так зачем встревать-то, спрашивается?!
Правило насчет знаний, печали и хорошего сна еще пока что в небесной канцелярии вроде как отменять никто и не собирается…
…В результате остались только уж совсем ближние.
Я, Али, Мажор, Игорь, Валерка, Олигарх с женой, Лысый с неизменным и неотключаемым ноутбуком.
Жека с Никитосом, разумеется.
Плюс недавно подъехавший к Инге и прилично в последнее время раздобревший, Андрюха Депеш, по кличке Банкир, – чел из самой старой и самой уважаемой основы, сейчас на постоянку рассекающий не на SI, Burberry или, скажем, Fred Perry, а на дорогом классическом костюме и сверхстильных и сверхконсервативных очечках в тонюсенькой золотистой оправе.
От него, кстати, так и веяло большой властью и очень, очень серьезными деньгами.
Даже не веяло, а, как однажды ехидно прикололся его бывший однокурсник Мажор, – откровенно воняло.
Член правления одной из самых влиятельных российских естественных монополий, чего уж тут поделаешь.
Он даже на сегодняшнее дерби не пошел из-за какого-то там важного совещания.
А нам-то какая разница?!
Мы-то знаем, что если понадобится для движа, Андрюха скинет все это дерьмо, плюнет на всю свою мегаблестящую карьеру, натянет поглубже клетчатую кепку, всосет традиционные триста грамм сингл молта, заменит дорогие очки простыми, но куда более удобными в бою контактными линзами, и – встанет в первый ряд, без вопросов.
А что?!
Где бы он ни был и чем бы ни занимался, он – свой.
И уже очень давно всем и все по этой жизни доказавший.
Полностью.
Он может всегда рассчитывать на нас, а мы на него.
И – все дела.
…Жека, естественно, еще не до конца понимал, что происходит вокруг него и с ним самим, но важность этого процесса для конкретно его собственной биографии, похоже, осознавал превосходно.
Внимателен, собран, предельно сосредоточен.
Нервничает только чуть больше, чем положено.
Но это только хорошо.
Значит, – осознает, куда попал.
И какие перспективы лично для него в настоящий момент времени, пусть пока туманно, но все-таки уже вырисовываются.
Что лично меня, разумеется, не могло не радовать.
Ведь это – первый мой, исключительно мой, человек в этом мире. Человек, которого сделал таким, какой он есть, – именно я.
Не Али, не Мажор, не кто-нибудь еще.
Я.
Ведь даже абсолютно, до глубочайших слоев костного мозга преданный лично мне и сверхнадежный по этой жизни Никитос, при всем при том – человек, созданный по лекалам Али никем иным, как моим старшим товарищем Гарри Мажором.
То есть – не мною.
А этот…
– Ну ладно, – Али решительно тушит сигарету в пепельнице, встает, с хрустом потягивается. – Теперь можно и о серьезных вещах поговорить. Инга, мы больше никого не ждем?
Она отрицательно покачала головой.
– Если, – говорит, – только Степашу. Но я даже не знаю, звали вы его или нет…
За столом стыдливо переглядываются и мрачнеют.
Все, кроме Жеки, разумеется.
Он пока что не в курсе…
Али подходит к Инге и легонько касается губами ее теплой макушки.
– Я, – говорит, – и забыл, что так и не рассказал тебе эту историю. Не стал грузить. Просто у нас с тобой и без этого все достаточно хреново было. Нет больше с нами Степы. Был, да кончился, такая вот, понимаешь, дерьмовая ситуация…
– Что? – поднимает на него круглые от ужаса глаза. – Толик тоже умер?!
За столом кто-то хмыкает.
– Да если бы, – жестко говорит, глядя в пол, Гарри, – умер, нам, наверное, всем бы легче было. Ушел. Полностью. Навсегда. Так и не смог себе простить, что сладким пьяным сном проспал, когда Дэна питерское карланье на Ленинградском вокзале ломало. Говорили, что спился вроде бы как, но у меня другая информация. Мир-то узок, а Москва – город маленький.
Гарри мотает башкой, шумно звеня кубиками льда, отхлебывает солидный глоток виски из широкого толстостенного бокала.
– В порядке он, – продолжает, продышавшись. – Развелся, снова женился. Собаку завел, здоровенную. Магазинчик у него в Зеленограде небольшой. Торгует так, ни шатко ни валко, но на жизнь хватает. Но нас он из своей жизни исключил навсегда. Вычеркнул. А значит – и для нас нет больше в этом мире этого человека. Обычный трусливый обыватель, живущий исключительно своей, частной жизнью. Неинтересно.
Инга вздыхает.
– Жестокий все-таки, – поправляет упрямый черный локон, – ты человек, Игорек. Ну, совершил парень ошибку, и что дальше? Может, он в помощи вашей тогда нуждался, он же все-таки ваш друг, а не какашка какая, неизвестно куда и зачем по воде плывущая…
Гарри вздыхает, поднимает на нее глаза. Взгляд его сейчас тяжелей могильной плиты, мне почему-то так кажется.
– Он. Больше, – говорит раздельно. – Не наш. Друг. Все. Закончили. Этот выбор – сделал он сам, и не надо об этом. Я его, может, больше всех здесь любил, и что дальше?! Его нет. Все. Забыли.
– Понимаешь, золото, – тяжело вздыхает Али, – любой из нас имеет право на ошибку. Любой. Это нормально, понимаешь?! Но если за тобой косяк, то твой долг попытаться его исправить. Хотя бы просто попытаться, а там как получится. О результате тут никто не говорит, всем понятно, что не все в этой жизни возможно. Но хотя бы что-то попытаться сделать ты просто обязан. А уйти и начать себя жалеть или там винить, головой о стенки биться – это как раз легче всего. Но это – и есть трусость и слабость, а они в нашем мире – не прощаемы. Такой вот мир. Тревожный и непростой. Но мы сами его выбирали, сами строили, самим тут и жить приходится. Вот так, без соплей…
Инга кивает.
– Я, – говорит, – кажется, тебя понимаю, Глеб. И Гарри тоже понимаю. Вполне. Хоть и логика у вас какая-то… ну… не очень человеческая…
– А кто, – поправляет очки и посылает в рот очередную порцию водки мой главный редактор, – тебе вообще сказал, что мы – люди?! Вот, мы все, здесь присутствующие, да? Включая, кстати, и тебя, моя девочка. Если какому-нибудь нормальному среднему человеку со стороны рассказать, чем мы живем, какие проблемы для себя решаем, какие вопросы нас мучают, то у него просто крышу сорвет к неизвестной науке матери. А если он еще и догадается, как и что мы любим, как умеем ненавидеть, зачем насилуем свой мозг порошком и что в своей душе глушим лошадиными дозами алкоголя, то он, в лучшем случае, решит, что мы опасные сумасшедшие. Разве не так?!
