Миша залезает на табуретку, и вытащив от усердия кончик языка, собственноручно обрезает обе брючины по колено.
Слезает, возвращает инструмент расторопному дневальному и удовлетворенно цокает языком:
— Ну совсем другое дело!
Снова расхаживает по сушилке. Проходя под укороченными брюками, задирает голову и довольно улыбается.
— Миш, это чьи? — спрашиваю я.
— А я ебу: Да мне по хую… — сержант вскидывает руку и смотрит на часы: — Чего расселись? Домой не хотите? Ну щас тогда я вместо вас поеду! А ты, Кица, на, подежурь, подмени меня!
Нархов делает вид, что стягивает с рукава повязку дежурного.
Кица вздрагивает и торопливо поднимается.
Нархов заливисто смеется.
Мы с ним крепко обнимаемся и хлопаем друг друга по плечам.
— Ну, давай!
— И тебе тоже! Давай!
***
Инструктаж. Получение военников и проездных. КПП.
В кунге связистов доезжаем до Токсово. Провожающие нас лейтехи предлагают по пивку у киоска. Неожиданно холодает и начинает валить снег. Лейтехи оба в бушлатах, им тепло. Я в шинели, мне тоже нормально. На хохлов и Гончара в их парадках смешно смотреть — синие губы прыгают по краю кружки. Не лезет в них ледяное пиво.
— Че-то жарко, бля, — отдуваюсь, расстегиваю пару крючков и отворачиваю лацканы шинели. — Тебе как, Мишань? — заботливо спрашиваю Гончарова.
Мишаня беззвучно матерится.
Кица заботливо прикрывает кружку ладонью, сердито поглядывая на небо.
Костюк смахивает с фуражки снег.
От пива нас начинает колотить дрожь, даже меня и лейтех.
Закуриваем в надежде согреться. Хуй на-ны.
Вот тебе и апрель.
— Да ладно, дембель ведь, дома девки согреют! — говорит один из лейтех, Вечеркин.
Мишаня вполголоса бубнит:
— Д-д-дембель-хуембель, д-дома-хуема, согреют-хуеют… Когда вы съебете-то…
Лейтехи, наконец, сваливают на кунге обратно в Лехтуси. Мишаня и хохлы бредут к остановке рейсовых. Ближайший автобус в сторону части будет минут через сорок. Электричка на Питер — через пять.
— Поехали, — говорю им. — Два года ждали, дни считали. Хули вам эта парадка сдалась, папуасы, бля. Поехали в город.
Хохлы с сочувствием смотрят на меня.
У Кицы, я знаю, в чипке спрятаны сапоги со шнурками. У Костюка — комплектов десять белья, спизженых еще зимой и парадка с аксельбантом.
Про Мишаню и говорить нечего. Генеральская фуражка — чистая правда.
Вот наши дороги и расходятся.
Жмем руки, обнимаемся.
Бегу на платформу.
Снег прекращает идти и неожиданно выглядывает солнце. Весна, весна, как бы там ни было. Весна, дембель. Домой.
Подъезжает электричка, с шипением раскрываются двери. Не оглядываясь, захожу. Пшшшихххх… Дерг. Лязг. Поехали.
Всю дорогу до Питера стою в холодном тамбуре и курю беспрестанно, одну за одной, до горечи на языке. Вглядываюсь в серый пейзаж за мутным окном. Он ничуть не изменился за эти два года.
Изменился ли я?..
Не важно. Пока — не важно.
Домой, домой, домой.
***
Поезд мой в двадцать два сорок. Сейчас около двенадцати дня, и я стою, сильно пьяный, на Дворцовом мосту в ожидании выстрела пушки. Нева безо льда, жутковато-свинцовая, медленно ворочает своим холодным телом. Я выбрасываю в воду допитую «чекушку». Всплеска почти не видать. Слева от меня шпиль Петропавловки и ее уныло-желтые стены, точь-в-точь как у нашей казармы. Ветер пытается сорвать с меня фуражку. По небу, торопясь и обгоняя друг друга, летят тяжелые облака, на ходу превращаясь в медведей, слонов, ботинки и носатых старух.
Качается на волнах маленький катер, попеременно задирая то нос, то корму.
Почти неподвижно висят в воздухе грязные чайки. Неожиданно резко уходят вниз и в сторону.
Свежо.
Медь, латунь, олово, свинец — цвета Питера. Военные цвета.
Зачем-то снимаю фуражку и подкидываю вверх..
Ветер подхватывает ее, швыряет туда-сюда и забрасывает куда-то под мост.
Мысль о патрулях даже не приходит в мою счастливую голову.
Вдыхаю полной грудью тугой, наполненный ветром воздух Невы.
— Ветер свободы, — пьяно и торжественно говорю сам себе. — Прощай, армейка, бля. Прощай. Здравствуй, гражданка!
Выстрела пушки я почему-то не слышу.
Я еще не знаю, что через год с небольшим, серым октябрьским утром, буду бежать от Останкино, и то, что было предназначено мне, пройдет чуть в стороне и наделает дыр в киоске «Союзпечати».
Еще не знаю, что буду годами скитаться по съемным углам, пытаться закончить универ и шарашиться по стремным конторам то грузчиком, то охранником, то рубщиком мяса…
Еще не знаю, что буду валяться мертвецки пьяным в сильный мороз возле дома бывшей жены, и если бы не какая-то спешащая по утру в магазин старуха, что вызовет «скорую»…
Еще не знаю, что увижу разные города и страны. В одной из них меня глухой ночью на промерзшей улице чуть не убьет компания негров.
Еще не знаю…
Еще не знаю…
Я молод, счастлив и пьян. Вся жизнь — впереди.
Я еду домой.
Домой, домой, домой.
© Кирзач
