Ознакомительная версия.
Как уж там мирилась Los-Angeles police county band с пэдэшностью Элвиса, с его, мягко говоря, странной внешностью кстати, на него жирной слабой копией похож Филипп Киркоров) сексуального девианта, мы не знаем. Элвис Пресли любил фотографироваться с полицейскими, обычно он сидит в центре, а все эти жирные розовые шерифы окружают его по периметру. Таких фотографий у него много в Преслилэнде.
Он безутешно оплакивал свою мамочку. Преувеличенно может оплакивал, как-то не по-людски. Какие-то провода в нем явно были включены не так. А мамочка - типичная советская тетка, в платье в старомодный респектабельный горошек. Отец также похож на советского работягу, на слесаря высокого разряда. Мальчику Элвису купили гитару и он выдрачивался дома перед зеркалом. Позднее пошел попробовался в студию звукозаписи. Мамуля первая четко распознала запах денег исходящий от родного чада и его гитары. И Элвис талантливо забубнил:
"O, baba Louly she's my baby
O, baba Louly say me may be... "
А "Love me tender...", вообще неподражаемый шедевр любовной песни. Отделить авторов и исполнителя невозможно, как разрезать сиамских близнецов, потому для удобства лучше считать, что это все целиком и полностью Пресли.
Любимой его цветовой гаммой было сочетание розового, зеленого и черного. Сейчас в такое сочетание цветов любят раскрашивать свои отели японцы (имеется в виду - хозяева отелей японцы предпочитают почему-то оформлять свои международные отели в эту гамму). Странный, конечно, парень был этот Элвис. Щедрый, особенно он любил дарить друзьям и даже просто знакомым, которые ему приглянулись, кадиллаки. По слухам, он подарил не то 28, не то 42 кадиллака. Возможно, он не умел выбирать подарки? Так мой отец из года в год дарил матери на дни рождения духи "Красная Москва".
Усадьба, которую Пелвис соорудил себе в родных местах, этакий Элвислэнд поражает посетителей своим китчевым стилем. Нарочито дурной и аляповатый вкус господствует во всем. В значительной мере вкус этот - народный, так как множество экспонатов Элвислэнда - подарки, присланные любимому Элвису американцами.
Под конец жизни Пелвис чудовищно разбух. Он много жрал, потреблял галлоны алкоголя и пригоршни таблеток. Умерло это чудовище в 1977 году, когда я жил в Нью-Йорке. Интересно, что смерь его тогда не вызвала национального траура. Американцам потребовалась изрядная временная дистанция, чтобы осознать, кто умер. Было даже такое впечатление, что последние годы его замалчивали. Во всяком случае, со времени моего прибытия в Штаты в феврале 1975 года, до кончины его в 1977 о нем едва вспоминали.
Но кто же умер в 1977 году? Простой американский причудливый парень, талантливый и вульгарный, жирный, немудрящий, актер, игравший в плохих фильмах роли спасателей, всяких пляжных сторожей или капитанов спасательных катеров. В фуражке капитанке, голые ноги, гавайские рубашки с пальмами, бесстыжие шорты, Элвис снимался в еще более глупых "курортных" фильмах, чем Мэрлин Монро в сельскохозяйственных. Умер плохой актер. Одновременно умерли еще двое: высокого класса профессиональный певец и американский самодур-помещик. Самодур-помещик не последний из трех: американский Ноздрев дарил кадиллаки и позировал с родными розовыми свиньями - американскими полицейскими. Носил низкие обильные баки, отсылающие прямо в 19-век, к Гоголю, в "Мертвые души". И как негр в жаркий день на пляже Лос-Анджелеса, на Венис-бич, носил на шее полотенце. Утирая им пот с мясистого, пористого лица и огромной туши. Как какой-то допотопный кит прошлых времен, он лежал в 1977 году мертвый в своем Прэслилэнде, когда по Нью-Йорку уже дохаживал свой последний год Сид Вишес - самая трагическая фигура панк-рока.
"Good american boy, с индейскими щечками, одевавшийся как педераст, ему плохо везло с женщинами", - вот что я написал бы на его могиле.
А в его пользу я скажу, что даже лучшим русским бардам современности не хватает, в сравнении с ним, оригинальности, самодурства, и даже этой позорной двусмысленности. Лучшие русские поют позорных гоп-сосмыком для аудиторий с мозгами кошки. Жидкие песенки мелких торговцев гнилыми звуками. Ни у одного в жизни нет даже намека на трагедию. Ни святых, ни гермофродитов, ни злодеев среди них - тусклое племя. Элвис-Пелвис лучший.
Высоченный с узкими плечами и широким тазом, с растопыренными усами. Головка маленькая (тут прав мой друг Шемякин) - складной, несуразный человек. От его времени нам осталось множество документов, так что, судить о нем возможно.
Своеобразный сын полка для иностранных дипломатов, обитавших в Москве, будущий царь ошивался с иностранцами все свое детство, юность и, впоследствии, всю жизнь. И правильно делал. Русская жизнь того времени была стоячая, гнусная и застойная, как и сегодня. Даже жизнь боярская. Собственно как всегда, рыба гнила с головы, с бояр. Перестав еще за два века до этого быть феодальными бандитами, контролировавшими во главе вооруженных дружин свои регионы, бояре теперь сидели и парились в шубах на государевой службе: чиновники. Сплетничали, ссорились, жирели и воровали. Мальчик Петр был травмировал и помнил (говорила мне в классе харьковской школы № 8, рыжая длинная учительница, погоняло у нее было "Швабра") травму - как стрельцы, натравленные боярами, убили у него на глазах его родственников, прямо в Кремле, на царском крыльце и в царских покоях, так что Петр имел личные счеты и к стрельцам и к боярам. Стрельцов он потом развешает на кремлевских и Новодевичьего монастыря стенах, перед светелкой своей сеструхи-царевцы Софьи. А бояр поунижает вволю.
Петр Алексеевич понял твердо, еще мальцом, что для всякого нового государства нужны новые люди. Потому он вербовал в свои "потешные" полки крестьянских пацанов из деревень Семеновки и Преображенки. Лучшим другом и помощником сделал простого пацана Алексашку Меньшикова. И дружил и набрал в свою команду огромное количество иностранцев. Любимым его дядькой, авторитетом для Петра был Франц Лефорт, швейцарский подданный, долгое время игравший при нем роль соответствующую роли Великого Визиря подле султана. Военная крепость, в которой я волею случая пишу эти строки, называется "Лефортовский замок". Внутри оно построено в виде буквы К, положенной на бок. Так, где он широкой спины (в середине) отходят еще два крыла, и сижу я в камере номер двадцать пять. Пишу, испросил на то милостивое разрешение администрации замка. Поминаю Франца Лефорта. Петр плакал на его гробе, и видел как радуются пришедшие, якобы, поклониться телу, бояре.
Без Петра Россия осталась бы даже не Индией, каким-нибудь неумытым Кашмиром, одетым в грязные шубы. Он собрал у себя все отбросы Европы, тех, кто еще не уехал в Америку, авантюристов, военных наемников, отпетых мерзавцев, лгунов и просто преступников. Но именно такие и были ему нужны при строительстве нового государства: алчные, наглые, дерзкие, беспардонные эмигранты. Ни один современный лидер не может себе позволить собрать весь европейский сброд и с их помощью создавать новое государство. Петр использовал формулу всех без исключения революций: "Кто был ничем - тот станет всем". И собрал тех, кто "ничто" -ничтожеств.
Разумеется, и это уже стало общим местом - он ездил инкогнито в Голландию и учился там корабельному делу, жил у матроса и спал в шкафу. Побывал он и в Париже и даже понравился местным дамам. Впечатление же французских кавалеров, принимавших Петра от русского посольства было хуже некуда: пьяницы, скандалисты, патологические грязнухи, Петру на самом деле было положить на мнение хозяев, что французов, что голландцев, он до конца дней своих остался скандалистом, жестоким чудилой, пьяндыгой, недоученным даже по-русски, он на всех языках писал с чудовищными ошибками, русский не исключение. Петру было положить на мнение аборигенов, он ездил обучиться, как сейчас бы сказали, новым западным технологиям. Чтобы потом, построив с негодяями державу, побеждать своих учителей с помощью их же технологий, теснить и уменьшать Запад, заливая его с Востока Востоком. Теснить и уменьшать Турцию на юге. Брать себе все, что лежит плохо.
Еще раз повторим, дабы в головах засело. Для строительства нового государства нужны всякий раз совсем новые люди. Потому преуспел Петр I и преуспел Ленин, что они набрали совсем новые контингенты. Если новобранец не подходил, Петр его безжалостно изгонял. Многие подходили, сражались и работали храбро, добывая себе судьбу. В человеке Петр ценил не происхождение, не место в Бархатной книге сословий, но энергию, силу воли, профессиональность. Гнусная Москва и гнусная российская действительность: бороды, нищета, шапки, шубы, пот, срань, юродивые - вся эта неисправимая Русь достала Петра очень быстро. Он по-европейски брил щеки, рубил бороды боярам и, в конце концов, бросил Москву и основал Санкт-Петербург - город своих снов. На манер Голландии, только лучше и больше. Так как я бывал не раз и в Амстердаме и в городе Петра, то мне и судить. Как должно быть ему был отлично заложить город-столицу нового государства в 1703 году, на ветру, у реки, а как было здорово глядеть на него, разросшийся 20 лет спустя. Отстроив свою столицы на крайнем западе империи он как бы порывал с толстой бабищей Москвой, боярыней толстожопой. Петр I это наш первый Чаадаев, только куда более нигилистический и страшный отрицатель. Как должно быть он ненавидел бояр и стрельцов, эти бородатые оскаленные хари, с каким удовольствием работал топором, разрубая им шеи. Потому у него все отлично получилось с его царственной Революцией, европеизировавшей Россию. А это таки была самая настоящая революция.
Ознакомительная версия.
