Есть люди, которые вообще не любят спать в чужих квартирах, чувствуют себя там неуверенно, не могут заснуть, или — если уж засыпают — им снится разное свинство. Если бы кто спросил у меня совета, лично я не советовал бы доверять таким людям, они зациклены на каких-то неправильных вещах, ничего плохого, разумеется, в любви к своему жилью, к его цветам и запахам нет, но, с другой стороны, неизвестно еще, как поведут себя такие типы в более серьезных обстоятельствах, скажем в туристическом походе или на трансатлантическом лайнере, кто знает, что там в голове у человека, который не может заснуть в простом трехзвездочном отеле, возможно, в таких головах и вызревают самые кровавые идеи, потому что вся эта закрытость, самоизолированность, думаю, как раз и воспитывает фашистов, либералов, хакеров и прочих отморозков, которые заправляют всем в нашей вконец разъебанной реальности. До утра я мог бы многое рассказать по этому поводу и пел бы гимны тем отчаянным и отважным современникам, что таскаются по поверхности этой действительности, не принимая близко к сердцу то позорное безвременье, в котором приходится проживать отпущенную нам жизнь, я мог бы восторженно говорить о тех меланхолических романтиках, что продолжают находить последние, пусть немногочисленные, но все такие же пьянящие радости за парадными ширмами цивилизации. Я мог бы рассказать про них много интересного, тем более, это едва ли не единственная социальная группа, которая не вызывает у меня отвращения, однако как бы я выглядел, если бы пел гимны и выступал с речами в честь всех аутсайдеров объединенной Европы — в мокрой одежде посреди темной комнаты, тишина в которой густая и холодная, и пахнет застоявшейся в кувшинах водой для цветов и глиняными распятьями на пустых стенах?
С утра хозяева зашли ко мне попрощаться. Было еще совсем рано, и в сумерках их очертания терялись и расплывались. На них была походная одежда, армейские ботинки и странные туристические шлемы, в которых они были похожи на двух безумных геологов, ищущих на задворках баварских квартир нефтяные скважины, или на двух миссионеров, чьи запасы провизии, а разом и коней с погонщиками сожрала стая тупоголовых, лишенных чувства юмора аборигенов, и они теперь продираются назад сквозь тропики и овраги, отбиваясь от москитов, коренного населения и аллигаторов, или на двух фермеров, которые у себя на приальпийских плато выращивают коноплю, пользуясь вечным туманом и полицейским похуизмом, а тут собрались проверить свои озимые. Словом, я их сначала не узнал. Чужая квартира все-таки, я сначала подумал, что снова какие-нибудь земляки приехали, а то и просто перешли пешком польско-немецкую границу и теперь будут ближайшие три дня праздновать пусть и локальную, но все равно приятную победу над вермахтом. Мы уходим, сказали они мне, будем в понедельник утром, вот тебе ключ, если не дождешься нас — брось его в почтовый ящик на крыльце, рекламу не бери, трубку не снимай, с соседями не ссорься, если поссоришься — полицию не вызывай, и им тоже не давай вызывать, вообще, чувствуй себя как дома, а мы привезем фотки и тебе покажем — говорят они напоследок, протягивая мне ключ и белую бумажку. Что это? спрашиваю. Телефон аварийной газовой службы, говорят они и исчезают в сумерках.
Снова заснуть я не могу, поэтому встаю и начинаю шататься по дому, рассматриваю пожелтевшие от времени и бытовой химии ванны, живопись на стенах в коридорах, книги на креслах, посуду на полу, на кухне нахожу чайник и ставлю его на плиту, старую такую, клевую, всю в жире и крови, большую кровавую газовую плиту. Она у них тут как домашнее животное, и они ее, похоже, любят, хотя и не моют. Постепенно начинает вонять газом. Я выключаю огонь, собираю свои вещи, выхожу из дому. Дождь зарядил надолго, чудесная погода для прогулок и размышлений о чем-нибудь хорошем — я бросаю ключ в почтовый ящик и иду в город.
У тех немногих смельчаков, жителей больших задымленных мегаполисов на восток от Атлантического океана, одиноких, довольных жизнью мужчин и женщин, которые в это дождливое утро выбираются в городские парки, хороший шанс приблизиться к небесам, стать к ним поближе, поскольку небеса сегодня просто просели под весом воды и тянутся низко над мокрыми деревьями, словно живот какой-то ящерицы, почти над самой поверхностью города, над рекой и парковыми дорожками, по которым упрямо бегают промокшие насквозь несчастные клерки, и только взлохмаченные псы жизнерадостно облаивают это брюхо, которое вываливается на них сверху, пока их хозяева ковыляют за ними по стриженой траве в прозрачных дождевиках, похожие на пограничников или на охранников — на охранников мокрой стриженой травы. Любой город, независимо от уровня его достатка или экологического состояния, на выходные изменяется. Изменяется его дыхание, оно словно сбивается, с улиц и кофеен исчезает кумарный миддл-класс, становится тихо и спокойно, нечем заняться, некуда пойти, хочешь — катайся себе в пустых автобусах — от конечной до конечной, хочешь — разглядывай рекламу и архитектуру, хочешь — переходи улицы на красный свет, все равно ни один мудак тебя сегодня не собьет, потому что все мудаки поехали на озера пить вино и жрать сандвичи, а в городе остались разве что полицейские и футбольные фанаты, и еще неизвестно, кто хуже.
Во второй половине дня я пошел на вокзал, сушиться и планировать свое ближайшее будущее. Можно сегодня просто поехать в Берлин, переночевать там на вокзале и уже оттуда выдвигаться, куда мне надо. Можно переночевать на вокзале здесь, завтра добраться до Берлина, ну и так далее. Словом, так или иначе выходило спать на вокзале. Сегодня, кстати, будет футбол, в баре на первом этаже висит экран на всю стену, они должны показывать хотя бы одну игру, так что нужно двигать туда, а дальше будет видно, в зависимости от результата.
Игру я смотрел с бригадой фанов из Восточной Германии. Они приехали специально на матч в Мюнхен, следом за своими любимцами, пили всю дорогу в поезде, утром остановились на вокзале в баре и уже оттуда никуда не выходили. Они увидели, что я болею за них, поставили мне пиво и потом уже не отпускали. Тем более что наши проиграли, и нам просто пришлось держаться вместе в нашем трауре. Из бара мы перешли ближе к путям, сначала еще говорили про футбол, потом, когда уже перевалило за полночь, все постепенно заткнулись, просто сидели себе, молчали и слушали, как сыплется, даже не сыплется, а сеется дождь — по густой привокзальной зелени, по черным металлическим конструкциям, патрульным машинам, беспризорным детям.
Утром фаны сели в региональный экспресс, я подождал, пока состав отправится, и пошел брать билет. Собственно, тут и обнаружилось, что у меня хватает только на полдороги. Ну ладно, говорю я себе, так должно было произойти, покупаю несколько банок пива, долго изучаю план города, размещение линий подземки, спускаюсь на станцию и еду на поиски берлинской трассы. Проблема в том, что мой карманный план города слишком мал и заканчивается уже на окраинах, так что я могу только догадываться, в каком месте начинается автобан. Наконец на какой-то остановке я выхожу, встречаю наряд и расспрашиваю их, где тут трасса на Берлин, они смотрят на меня с недоверием, но все-таки объясняют, оказывается, что я проскочил и мне вообще нужно ехать в сторону добрых десять километров, желательно не на метро, в общем, это уже даже и не Мюнхен, а совсем другой городок, отдельная, так сказать, административная единица, в которой меня вряд ли кто-нибудь ждет. Ладно — десять километров, время пошло.
Мокрые многоэтажные офисы строительных компаний, вместительные автомобильные павильоны, закрытые пахучие склады, дворы, придорожный фастфуд, коробки супермаркетов, щебень на автостоянках, ядовито-яркая трава возле пустых часовен, все полито дождем, обвешано туманом, свежий чудесный день где-то на заднем дворе цивилизации, я одолеваю солидный участок подобного лунного пейзажа и наконец останавливаюсь перед каким-то складом с краской, ворота открыты, возле входа сидят работники и выглядывают оттуда на улицу. Турки, подумал я, ну точно — турки, кто бы еще мог припереться в воскресенье на работу и ничего не делать? Добрый день, говорю, можно тут посидеть? они сначала не понимают, я повторяю им еще раз, а, говорят они, добрый день, точно — турки, я открываю рюкзак, достаю свое пиво и отдаю им, они берут и даже не благодарят, не знаю — может, им тут каждый день благодарный немецкий народ приносит бухло на халяву, что, вы в воскресенье работаете? спрашиваю, много работы, говорит один из турков, много сраной работы, видишь, сколько краски? это все наше, он замолкает, а потом продолжает, продам краску — обязательно куплю себе автомобиль, вот на нем и вернусь домой, Германия — ужасная страна; ты видел их женщин? спрашивает он меня, ну, некоторых, говорю, ужасные — ведет дальше турок, они все ужасные, так что куплю себе автомобиль — и домой. Ты что, спрашиваю, только из-за женщин? Нет, не только, говорит он. А почему же? Здесь ничего нет, отвечает турок. И там ничего нет, добавляет он, подумав.
