— Пушить надо, ебаный ты в рот!
Рассмеялся и Том.
— Сколько же еще говна придется нам схавать, чтобы просто выжить?
— Уйму, — последовал ответ от пацана, — а потом еще столько же…
Том вернулся на свое рабочее место и наверстал упущенное. И теперь, когда Брок смотрел на него, он «пушил» наполнитель. Мастер, казалось, всегда был на стреме.
Наконец, наступил обеденный перерыв — 30 минут. Но для многих работяг обед заключался в том, что они выходили на улицу и накачивались пивом и элем, укрепляя себя для послеобеденных часов.
Некоторые парни глотали стимуляторы. Другие — депрессанты. Были и такие, которые поглощали и то, и другое, зашлифовывая все это пивом и элем.
Работяги собирались на автостоянке, залезали в свои зашарпанные колымаги и пили небольшими компаниями. Мексиканцы одной компашкой, черные — другой, иногда попадались и разноцветные группы, не то, что в тюрьме. Белых было немного, несколько молчаливых типов с юга. Тому нравилось среди всего этого сброда.
Была только одна проблема — Брок.
В обед Том пил в своей машине с Рамоном. На ладошке Рамона появилась огромная желтая пилюля. Она была величиной с карамельку.
— Эй, чувак, попробуй. И тебе все сразу станет до пизды. Четыре или пять часов пролетят, как пять минут. Ты станешь ЖЕЛЕЗНЫМ, любая пахота нипочем…
— Спасибо, Рамон, но я сейчас такой задроченный.
— Так это раздрочит тебя! Ты что, не пробовал никогда?
Том промолчал.
— Как хочешь, — сказал Рамон. — Одну я уже проглотил, заглочу и эту, за тебя!
Он закинул пилюлю в рот и запил пивом. Том видел, как эта сумасшедшая пилюля протискивалась сквозь горло приятеля и потом исчезла.
Рамон медленно повернулся к Тому, он ухмылялся.
— Видишь, эта хренотень еще не провалилась в мой желудок, а я уже чувствую себя гораздо лучше!
Том рассмеялся.
Рамон глотнул еще пива и закурил. Для человека, утверждающего, что он чувствует себя очень хорошо, он выглядел чересчур серьезным.
— Нет, я выдохся… я уже не мужик… Эй, слышь, прошлой ночью я попробовал дернуть свою жену… прикинь, за этот год она растолстела на 40 фунтов… ну, сначала я выпил, конечно… потом я качал, качал… и ничего… мне было жалко ее… Я начал говорить, что это работа виновата. Конечно, работа виновата, но не только она. Короче, она встала и ушла смотреть телик…
Рамон помолчал, затем продолжил:
— Не, мужик, все уходит, все меняется. Вот, кажется, год или два тому назад для нас с ней все было так интересно, так забавно… Ты знаешь, мы хохотали с ней, как черти, над каждой ерундой… А сейчас все прекратилось… Все куда-то ушло… И я не знаю, куда…
— Я понимаю тебя, Рамон…
Вдруг Рамон вскочил, словно его ударило током:
— Блядь, мы опаздываем!
Том отошел от конвейера со светильником в руках и наткнулся на Брока.
— Так, положи это и следуй за мной, — скомандовал мастер.
Они вышли из упаковочного цеха и направились в сборочный.
Там стоял Рамон в маленьком коричневом фартуке.
— Становись слева от него, — велел Брок и взмахнул рукой.
Механизмы сборочного конвейера пришли в движение.
Перед Рамоном стоял огромный рулон плотной коричневой бумаги, он казался бесконечным. Вскоре на движущейся ленте конвейера показался первый светильник. Рамон оторвал от рулона кусок бумаги, разложил ее перед собой на столе, подхватил с конвейера светильник и уложил его на бумагу. Затем он обвернул бумагу вокруг светильника и скрепил посередине маленьким кусочком скотча, а с обоих концов свернул треугольником. В таком виде светильник поехал дальше по конвейеру прямо на Тома.
Том отмотал длинный кусок клейкой ленты, отрезал его и проклеил бумажный шов вдоль светильника. Затем кусками поменьше скрепил треугольники с обоих концов. Упакованный таким образом светильник он оттащил через проход и установил вертикально на стеллаже, откуда светильник попадал в руки следующего упаковщика. Том повернулся и направился к своему месту у конвейера, где на него уже надвигался следующий прибор.
Это было худшее место на фабрике, каждый знал об этом.
— Теперь ты будешь работать с Рамоном, Том…
Брок удалился. Здесь надзора не требовалось: стоило Тому схалтурить, как застопорился бы весь сборочный конвейер.
Никому не удавалось долго продержаться на месте второго человека Рамона.
— Я чувствовал, что сегодня тебе понадобится колесико, — проговорил Рамон сквозь усмешку.
Светильники неумолимо надвигались на них. Том вытягивал и отрывал куски клейкой ленты. Это была блестящая, толстая и влажная лента. Тому пришлось подстегивать себя, чтобы держать высокий ритм работы и не отставать от Рамона, для этого ему пришлось пожертвовать мерами предосторожности. Острые, как лезвие бритвы, края ленты оставляли на его руках длинные и глубокие раны. Порезы были практически невидимы и редко кровоточили, но, приглядевшись, Том понял, что все его пальцы и ладони исполосованы. Никаких остановок. Казалось, что светильники движутся все быстрее и быстрее, и становятся все тяжелее и тяжелее.
— Блядь, — вырвалось из Тома, — похоже, я увольняюсь. Лучше ночевать в парке на скамейке, чем жрать это говно.
— Это точно, — согласился Рамон, — хуже нашего говна не бывает…
Рамон вкалывал с какой-то натянутой, сумасшедшей улыбкой, отвергая невыносимость своего положения. И вдруг конвейер остановился, такое случается иногда.
Хвала Господу за этот его подарок!
Что-то там зажевало, что-то перегрелось. Без таких вот поломок большинство работяг просто спятили бы. В течение этих двух-трех минут они собирали свои разбитые чувства и души вместе. Ну, хотя бы частично.
Механики сбились с ног, выискивая причину аварии.
Том наблюдал за мексиканочками, что работали на конвейере. Для него все они были прекрасны. Они тратили свое время, расходовали свои жизни на тупой и монотонный труд, но все же что-то живое сохранялось в них. У многих в волосы были вплетены разноцветные ленточки: голубые, желтые, зеленые, красные… Они шушукались и смеялись без умолку. Этим они выказывали недюжинную смелость. В глазах их таилось что-то притягательное.
Но механики хорошо знали свое дело, очень хорошо, и конвейер снова заработал. Светильники вновь поперли на Тома и Рамона. Компания «Луч света» — опять функционировала.
И вскоре Том так вымотался, что почувствовал себя за гранью усталости: будто бы он был пьян или сошел с ума, или напился и свихнулся разом.
Накладывая клейкую ленту на очередной светильник, он неожиданно выкрикнул: «Луч света!»
Возможно, сыграла его интонация или неожиданность, но, так или иначе, все вокруг начали смеяться — и мексиканочки, и паковщики, и механики, и даже старик, который обходил конвейер с масленкой и смазывал трущиеся части механизма — все хохотали. Это попахивало всеобщим безумием.
Появился Брок.
— В чем дело? — закричал он.
В ответ — молчание.
Светильники появлялись на конвейере и исчезали, рабочие оставались на своих местах.
Наконец, как пробуждение от кошмара, наступил конец рабочего дня. Все взяли свои пропуска и выстроились в очередь у табельных часов, чтобы отметить время окончания смены.
Том отметился, оставил пропуск на проходной и забрался в свой автомобиль. Выезжая со стоянки, он думал только об одном: хоть бы никто не попался мне на пути, я не в состоянии нажимать на тормоза. Выбравшись на автостраду, Том заблокировал педаль газа и покатил вперед, проскакивая даже на красный свет светофора, останавливаться ему было невмоготу.
Добравшись до дома, он припарковал машину, взобрался на крыльцо, открыл дверь и вошел.
Первую, кого он увидел, была Елена — его жена. Она лежала на диване в своем грязном халате — голова на подушке, рот открыт, из него вырывается храп. Рот у нее был довольно пухлый, а храп по звучанию напоминал процессы плевания и глотания вперемежку, словно бы она никак не могла решить, что же ей делать с этой жизнью — выплюнуть или проглотить.
Она считала себя несчастной женщиной, мечты которой не сбылись ни в коей мере.
Рядом, на кофейном столике, стояла бутылка джина. Она была пуста на три четверти.
Два сына Тома, Роб и Боб, пяти и семи лет, били теннисным мячом об южную стену — единственную, которая не была заставлена мебелью. Когда-то она была довольно белой, но теперь на нее противно было смотреть.
Пацаны не обратили на отца никакого внимания. Они прекратили бросать мяч и заспорили:
— Ты в ауте!
— Нет, я выиграл четвертый мяч!
— Нет, в ауте! Значит, три!
— Нет, четыре!
— Эй-эй, подождите минутку, — вмешался Том, — я могу вас спросить кое о чем?
Мальчишки замолкли и уставились на родителя с обиженным видом.
