Ознакомительная версия.
Гера сделала странное движение плечами — то ли соглашаясь, то ли просто стряхивая с себя слова Дракулы.
— А во-вторых, то «я», которое ты чувствуешь прямо сейчас, возникает лишь на тот самый миг, который ты называешь «прямо сейчас». Но в течение своего краткого существования это «я» уверено, что именно оно было и будет всегда. Исчезает оно незаметно для самого себя. И после его исчезновения не остается никого, кто мог бы заметить случившееся.
— «Я» никуда не исчезает, — сказала Гера. — Оно есть всегда.
— Большую часть времени, — ответил Дракула, — никакого «я» вообще нет. Его нет ни во сне, ни когда вы ведете машину по трассе, ни когда вы занимаетесь размножением. Оно возникает только в ответ на специфические запросы ума «Б» — что «я» по этому поводу думаю? Как «я» к этому отношусь? Как «я» должен поступить? И каждое новое «я», возникающее таким образом на долю минуты, уверено, что именно оно было всегда и всегда будет. Потом оно тихо исчезает. По следующему запросу возникает другое «я», и так до бесконечности. Все, что случается с нами в жизни — происходит на самом деле не с нами, а с настоящим моментом времени. Наши «я» — это просто его фотографии.
— Но мы же помним себя, — не сдавалась Гера. — Вот эта память и есть наше «я». Мы помним, какими мы были.
— Сказать, какими были прежние «я», невозможно, — сказал Дракула. — Память о них отредактирована. Человек является только своим мгновенным «я». И в его существовании есть большие интервалы, когда это «я» просто отсутствует, потому что в нем нет необходимости для выживания физического тела. Эти паузы ничем качественно не отличаются от смерти. Именно поэтому поэты говорят, что смерти нет. Когда человек думает — «я кончусь», «я умру» — кончится только эта мысль. Потом будет другая, потом третья. Или не будет. Вот и все.
— Почему тогда никто этого не понимает? — спросил я.
— Потому что понимать некому. Как мгновенное «я» может понять свою зыбкость, если в его распоряжении каждый раз оказывается вся телесная память? Оно решает, что все запечатленные там события происходили именно с ним. На первый взгляд, это логично — раз оно помнит, значит, оно было всегда. Но на самом деле…
Дракула задумался.
— Что? — спросил я.
— Это как если бы голем, созданный для визита в библиотеку, считал, будто ходил в поход с Александром Македонским, потому что ему на полчаса выдали книгу Арриана «Поход Александра». С этим големом просто нет смысла спорить — спор выйдет длиннее, чем вся его жизнь. У множества хаотично возникающих «я» есть только одна общая черта — каждое имеет уверенность в своей длительности, непрерывности и, так сказать, фундаментальности. Любое моментальное существо убеждено, что именно оно было вчера и будет завтра, хотя на деле его не было секунду назад — и через секунду не будет опять.
— Вы хотите сказать, что наши «я» вообще друг с другом не связаны?
— Почему. Можно сказать, эти «я» наследуют друг другу. Как бы передают отцовский дом сыну. А иногда и случайному прохожему. Но каждому жильцу кажется, что он жил в этом доме всегда, потому что он действительно жил в нем все свое короткое «всегда». И таких Иванов Денисовичей, Рама, в каждом твоем дне больше, чем дней в году…
Кажется, фраза про Ивана Денисовича была цитатой из Чехова. Но особого смысла в ней не было — Дракула скорей всего приводил пример из нашей локальной культуры просто из галантной вежливости.
— Но ведь у всех людей есть устойчивые повторяющиеся состояния, — сказал я. — То, что мы называем «маршрут личности»! Это знает любой вампир, который заглядывал в чужую душу.
— Правильно, — согласился Дракула. — Возникающие в одном и том же доме бесконечные личности просто в силу его архитектуры постоянно ходят по одному и тому же маршруту. Все машины, которые едут по Оксфорд стрит, едут именно по Оксфорд стрит, а не по Тверской улице. И за окнами у них одинаковый вид. Но это разные машины, Рама. Хотя ты прав в том, что разница между ними невелика. Наши «я» цикличны и зависят от пейзажа. Они так же мало отличаются друг от друга, как бесконечные поколения амазонских индейцев или тамбовских крестьян. Массовые убийцы рождаются в человеческих умах достаточно редко. Но зато их долго помнят. Хотя, конечно, полицейские ловят и отдают под суд уже кого-то совсем другого.
— Значит, мы заняты самообманом? — спросила Гера. — И люди, и вампиры?
— Я не стал бы называть это самообманом, потому что здесь нет обманутого. Но на этом механизме основано большинство свойственных человеку заблуждений насчет «себя» и «мира». Попытка пробудиться от такого состояния и есть суть древних духовных практик. Но сделать пробуждение устойчивым сложно по довольно комичной причине. Надолго понять, что в человеке нет настоящего «я», некому. Любое «я», которое это понимает, через миг сменяется другим, которое об этом уже не помнит. Или, еще смешнее, уверено, что помнит — и считает себя просветленным «я», которое теперь может преподавать на курсах «познай себя».
— Так можно проснуться или нет? — спросил я.
— Просыпаться некому. Это и есть то единственное, что понимаешь при пробуждении.
— А потом? — спросила Гера.
— Как правило, засыпаешь снова. В мирской жизни есть только зомбический транс, бесконечная череда ложных самоотождествлений и смерть…
Гера угрюмо молчала.
Я давно заметил, что женщины терпеть не могут болтовни о нереальности человека. Может, в силу своей биологической функции? Они ведь рожают детей, а это тяжелое болезненное занятие делается еще и довольно глупым, если вокруг одна иллюзия. Но раньше я не знал, что эта женская черта характера сохраняется даже в лимбо.
Я почувствовал, что мне пора вмешаться в разговор.
— Вы говорили, что решили исследовать природу и назначение «я», — напомнил я. — С природой, допустим, ясно. А в чем тогда его назначение?
Дракула повернулся ко мне.
— Я задал себе этот же вопрос, — сказал он. — Зачем возникают все эти бесчисленные мгновенные «я»? Чем они заняты?
— И что же вы выяснили?
Дракула вздохнул.
— Они заняты тем, Рама, что страдают, испытывая ту или иную форму неудовлетворенности. И стремятся ликвидировать эту неудовлетворенность. «Я» никогда не находится в покое. Оно всегда борется за свое счастье. Именно для этой борьбы оно и появляется каждый раз на свет.
— Правильно, — согласилась Гера. — Все классики-гуманисты утверждали, что природа человека заключена в постоянном поиске счастья.
— Но есть закон Гаутамы, — сказал Дракула, — открытый двадцать пять веков назад. Когда никаких классиков-гуманистов еще в проекте не было. Он гласит: «любое движение ума, занятого поиском счастья, является страданием или становится его причиной».
— Это неправда, — сказала Гера. — Радость жизни как раз в движении к счастью. От плохого к хорошему. Если бы мы не хотели хорошего, его бы просто не было в жизни. А оно есть. Разве нет?
Дракула усмехнулся.
— Хорошее, плохое. Кто назначает одни вещи плохими, а другие хорошими?
— Ум «Б», — сказал я.
— Именно. А зачем, по-вашему, он это делает?
Я пожал плечами.
— Объясните.
— Объясняю, — ответил Дракула. — Фигурально выражаясь, мы можем использовать свой ум двумя способами. В качестве молотка — и в качестве компаса.
— В качестве молотка? — спросил я. — Это что, головой гвозди забивать?
— Зачем головой. Если человек хочет забить в стену гвоздь, он представляет себе это действие в уме, а затем осуществляет его на практике. При этом он использует ум просто как рабочий инструмент — примерно как молоток…
Дракула перевел глаза на Геру.
— А вот если человек «ищет счастья», — продолжал он, — то он использует ум как компас. Стрелки которого показывают «плохое» и «хорошее», «счастье» и «несчастье». Именно в этом заключена причина всех проблем. Вы Боба Дилана слушаете? Он совершенно гениально сформулировал: «Every man’s conscience is wild and depraved — you cannot depend on it to be your guide, when it’s you who must keep it satisfied»…[20] Понимаете? Это сумасшедший компас, который вы должны постоянно питать своей кровью. Ум устроен так, что страдание возникает в нем неизбежно.
При слове «кровь» Гера поморщилась.
— Почему? — спросила она.
— Потому что он занят поиском счастья. А ум, гонящийся за счастьем, может двигаться только в сторону сотворенного им самим миража, который постоянно меняется. Никакого «счастья» во внешнем мире нет, там одни материальные объекты. Страдание и есть столкновение с невозможностью схватить руками созданный воображением фантом. Что бы ни показывал этот компас, он на самом деле всегда указывает сам на себя. А поскольку компас в силу своего устройства не может указать на себя, его стрелка все время будет крутиться как пропеллер. Зыбкие образы счастья созданы умом — а ум, гонящийся за собственной тенью, обязательно испытает боль от неспособности поймать то, чего нет… И даже если он ухитрится поймать свое отражение, через секунду оно уже не будет ему нужно.
Ознакомительная версия.
