Когда они уже сидели в креслах и пили чай, взгляд у хозяйки сделался более умиротворенным, но тем не менее она, словно предчувствуя что-то недоброе, не выспрашивала у Аллы о цели ее визита.
— …я считаю, любая мать могла бы гордиться таким сыном, — продолжала она беседу, все более успокаиваясь. — Всегда такой заботливый. Если бы вы, Аллочка, знали, какой честный. Никаких секретов от меня не держал, Я только и укрепляюсь его памятью. Кандидатскую защитил блестяще! Блестяще! А вот докторскую…
Тут глаза ее заблестели, Тамара Петровна, словно факир, неприметно извлекла из рукава бледно-сиреневый батистовый платок и промокнула им набежавшие слезы.
— Вот в семейной жизни ему не повезло. Как это все началось, — все за границу подались. У Эллочки там какие-то родственники отыскались… Тут у них как-то все и разладилось. Эллочка забрала Леночку, мою внученьку, и уехала. Вот как бывает. Говорят, там хорошо…
Здесь Тамаре Петровне пришлось вторично воспользоваться платком.
— А за год до Коленькиной гибели, вы знаете, мы с ним к морю ездили, в Гагры. И, знаете, так хорошо было… Да я вам сейчас покажу…
Она с неожиданным проворством метнулась к секретеру и поспешно, точно нежданная гостья могла в любую секунду испариться, извлекла из ящика огромный, толстенный альбом, обтянутый шоколадным плюшем.
— Вот, посмотрите, это пристань. А вот Коленька! Плывет. Господи, как далеко он заплывал! Я так волновалась!
Однако предварительное собеседование затягивалось, и это не могло не раздражать Аллу, но она никак не находила подходящего момента, чтобы раскрыть рот. В альбоме совершенно бессистемно были натыканы фотографии совсем свежие и сделанные, не иначе, в прошлом столетии; Тамара Петровна столь же беспорядочно тыкала в них пальцем (с ногтем завидной ухоженности), указывая уже не только на изображения самого сына, но и на персон, предметы и виды, так или иначе с ним связанные. Уронила нежданно:
— Самый дорогой мой человек…
Момент показался Алле благоприятным, и она, долго не раздумывая, обрушилась:
— Да-а… Для меня он ведь тоже не совсем чужим человеком был…
— Для вас?! А разве вы были с ним знакомы?
— Я из-за этого и пришла. Славка… это ведь… его сын.
Тамара Петровна онемела. Алла продолжала просто и светло:
— Николай, действительно, был прекрасным человеком. Исключительным человеком! Редкого ума и таланта. Как сейчас вижу его глаза… Мы познакомились с ним шесть лет назад, еще до того, как я пришла в нашу редакцию. Как все-таки тесен мир! И я ни чуточки не виню его за то, что ему пришлось оставить нас…
Рука Аллы скользнула в сумочку, и на колени Тамаре Петровне легла фотокарточка с изображением двухмесячного Славика.
— Вот каким был тогда Славка… А что?! Что б я могла ему… что я могла дать Николаю: бессонные ночи, хозяйственные хлопоты?.. Вот так, ни за что ни про что погубить уникальный талант? Ведь ему нужно было защищать кандидатскую…
— Кандидатскую… он защитил двенадцать лет назад… — отозвалась откуда-то из глубин бездонного шока оторопелая мать.
— Значит, докторскую, — не стала спорить Алла. — Тем более! Он должен был стать великим ученым. Правда, мне приходилось отдавать силы самым тяжелым и унизительным работам… Зато Николай всегда пытался помогать материально. Конечно, откуда у него было взяться деньгам! Но он все-таки иногда что-то приносил… обычно присылал… да… А то как-то принес вот это, — Алла разжала кулак — на ладони тускло мерцал залапанный звездчатый сапфир в виде кабошона, восточной огранки, в обрамлении мелких бриллиантов и белого золота. — Не сомневайтесь, я не взяла этого, хотя мой ребенок тогда болел… туберкулезом. Но Коля незаметно оставил перстень на столе. Видите, я не посмела продать вашу вещь. А после… я не находила удобного случая вернуть вам. Возьмите же. И простите меня.
Поскольку Тамара Петровна, казалось, превратилась в соляной столб, Алла сама вложила в ее помертвелую руку перстень.
— Я очень надеюсь, как женщина женщину, вы поймете меня. Поймете, что из моей любви к Николаю, из светлой памяти о нем я, как и вы, черпаю жизненные силы. И, поскольку, увы, одна беда вот объединила нас, я хочу… я считаю своим долгом, по мере сил хоть чуть-чуть помогать вам… Не отказывайтесь!
Алла вновь запустила руку в сумочку. Теперь пришел черед третьей вещи — пачки западногерманских марок.
— Вот все, что у меня пока есть…
— Что ты! Что вы!.. — воскликнула напрочь не своим голосом Тамара Петровна, передернувшись при этом как-то неестественно, словно раненое животное. — Это я… Я должна была… Я не знала…
Тут же реквизит был возвращен в сумку.
— Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, милая Тамара Петровна. Теперь у меня все хорошо. Я вышла замуж. Он очень добрый человек. Внимателен к Славику. Мы часто с ним говорим о Николае…
Далее Алла Медная понесла уже полную околесицу, но она теперь всецело завладела вниманием и доверием чувствительной растяпы, головы садовой, так что могла дать побольше воли творческой фантазии.
Когда рассказчица решила, что на сегодня предпринятых усилий будет довольно, хозяйка сделалась какой-то вялой, никлой, все невпопад извинялась, а, провожая Аллу, просила в следующий раз непременно захватить с собою Славика. И пока гостья спускалась по лестнице, дверь наверху долго не закрывалась.
Выпорхнув из подъезда, Алла воспарила и полетела, полетела… Во всяком случае, ей чудилось именно, что она реет над погруженной в полумрак слякотной осенней улицей. Пока все складывалось замечательно, и Алла, по порядку перебирая узловые моменты разыгранного сценария, восхищалась собственным мастерством. Преодолев лётом или шагом метров триста (ни о каком транспорте она даже не вспоминала), ей показалось вдруг, что в двух ключевых аспектах ей должно было высказаться определеннее, да и красок не пожалеть. Потому, вдохновленная благожелательностью фортуны, она решила незамедлительно вернуться, тем более что перчатка на всякий случай предусмотрительно была забыта на подзеркальной полочке в прихожей.
Приблизившись к дому, Алла еще очень издали угадала в белом пятне у подъезда, из которого она только недавно выходила, машину скорой помощи. Ей не надо было проверять — она и так знала за кем прибыла карета. Все же Алла потопталась за блестящими сырыми стволами деревьев в палисаднике, дождалась санитаров с носилками, и беглым взглядом удостоверившись, что фортуна к ней не просто благосклонна, но особым образом расположена, удалилась в загустевший мрак.
Удача ее действительно не подведет. Уже через неделю, не выходя из больницы, Тамара Петровна пришлет в редакцию депешу, что, мол, умоляет освободить ее от престолонаследия, и Алла тут же примет вожделенное княжение махонькой державкой — департаментом крошечной, кукольной страны. Но это будет… А пока она движется в кружении ночных огней, потому что отвоеванного блаженства не вместить тесным комнатам, а сейчас жаль обронить пусть малую его толику.
Алла зашла в детский универмаг. Просто потому, что свет горел в окнах, и человеческие силуэты еще не торопясь двигались в них. Она бродила по этажам, рассматривая различные товары на прилавках, и кое-что купила, и помечтала: как хорошо было бы приобрести Славику лисью шубку… И вдруг у витрины с ползунками и пинетками ее что-то кольнуло, что-то изнутри — должно быть, сердце. Алла решила быть честной и отвечала ему так: «Все течет… И нельзя в одну реку… И т. д., и т. п. Общество, как ни крути, становится все цивилизованней и хоронит, может быть, милую, но весьма скудоумную и даже гибельную архаику представлений. Когда-то в незапамятные времена, при царе Горохе, выехавшие на поле брани отважные рати разбивались на пары супротивников, и вся великая сеча слагалась из множества рыцарских турниров. Ведь было просто немыслимо напасть на одного вдвоем. В их диком мозгу просто не могла зародиться мысль, что благоприятнее для тебя напасть на врага со спины. Но все-таки люди поняли: коль скоро цель баталии — преумножение собственных благ, то нечего особенно манежиться. И, если в начале первой мировой еще подбирали упавших за борт матросов, то к ее концу никто бы не стал отягощаться подобными глупостями. А тогда же рожденное химическое оружие? Оружие против абстрактного врага. А средства для изничтожения мирного населения? Все разумно и всегда вовремя. На смену древнему приходит новое сознание, молодое, более жизнеспособное. Следовательно, мое сердечко, надо изжить колющие тебя атавизмы мышления. И в добрый путь!» Взбодрив себя таким рассуждением, Алла Медная вновь заполучила крылатость и, стало быть, благодаря сему обретению порхнула в отдел головных уборов и приобрела еще две кепочки: желтенькую и голубенькую.
Домой она прибыла поздно, однако в самом великолепном расположении духа. На пороге щелкнула по носу мужа. Полминуты почти успешно прожонглировала тремя апельсинами. Расцеловала спящего Славика, да так страстно, что тот сначала спросонья даже испугался. Но только зашла в кабинет и притворила за собой дверь — тошнотный комок вновь возник в горле, и в сердце опять закололо. «Проклятый ливер!» — так охарактеризовала этот внутренний орган его владелица. И тут опять ни с того, ни с сего хлынули бурным потоком слезы, размывая на щеках, на колотящемся мелкой дрожью подбородке персиковую пудру. Алла Медная рванула к милостивому, ласковому дивану, бросилась на него, уперлась лбом в его полосатый подлокотник, и мягкий, и упругий, роняя на бессчастный лист с надписью «Никита Кожемяка МУДРАЯ ДЕВА» горючие слезы. Да вдруг зарычала, не слыша себя, завыла совсем нечеловеческим голосом; и сколько Евгений Глебович ни выстукивал в дверь ритмы разных популярных мелодий, холодея от душераздирающих звуков, от непостижимости обстоятельств, так и не дождался родного властного «да-да».
