А он в самом деле ненавидит этих людей? Или они тоже лишь повод для ненависти? Что такое его ненависть, в таком случае? Не более чем стимулятор, крайне вредный для него самого. Гнев, презрение, тоска — вот источники энергии в его возрасте. Если он в ярости в этот момент, значит, с большой вероятностью, то же самое ощущает и половина участников движения, замедляющегося по мере уплотнения потока, после спуска под мост устремившегося вверх мимо станции «Юнион Депот»… Боже! Мы почти прибыли! В шоке он возвращается на грешную землю, оценивая достижение своего робота-шофера как рекорд: так долго в автоматическом режиме тот еще не функционировал. Однако следом возникает неприятный вопрос — а вдруг этот шофер становится отдельной личностью? Может, он готов оттяпать еще какие-либо функции его жизнедеятельности?
Но сейчас не до этого. Через десять минут он будет в кампусе. Через десять минут ему надлежит стать Джорджем, которого там знают по имени и в лицо. Так что пора переключаться на волну их мыслей и настроения. Как многоопытный ветеран, для исполнения предстоящей роли он мгновенно накладывает на свою личность нужный психологический макияж.
ЕДВА свернув с автострады на Сан-Томас-Авеню, оказываешься в сонном затхлом Лос-Анджелесе тридцатых, с трудом отходящим от депрессии, без лишних денег на перекраску. Но как же он очарователен! Склоны невысоких холмов с непрочно прилепленными домиками под белой в трещинах штукатуркой — беспомощными жертвами телефонных столбов, играющих в сплетенную из проводов «веревочку». Здесь живут мексиканцы, поэтому много цветов. Здесь живут негры, поэтому весело. Но Джордж не вынес бы гвалт их теле-радио-приемников. Хотя на детей, если бы он был их соседом, он бы не стал кричать. Они ему не враги, а если бы его признали, могли бы стать и союзниками. Они никогда не появлялись в фантазиях дяди Джорджа.
Кампус колледжа Сан-Томас расположен по другую сторону автострады; пересекая ее по мосту, попадаем в современный район бесконечной стройки-перестройки. Холмы либо сглажены вовсе, либо нарезаны бульдозерами слоями грубо выровненных террас под спальные жилища (упрямо именуемые домами новой формации) — строения с низкими крышами, тотчас заселяемые по подключении света и канализации. Нечестно называть их одинаковыми: крыши бывают коричневыми и зелеными, а кафель в ванных даже нескольких цветов. Шоссе тоже обрели нечто личное; имя например. Из тех, что так любят риэлторы: Звездное поместье, Гранд Виста, Высоты Гроувнор.
Центром этого перелопачивания, заколачивания и упорядочивания является сам кампус колледжа. Четкое современное строение, кирпич и стекло больших окон, уже на три четверти готовое, оно достраивается с фантастической быстротой (шум от реконструкции в некоторых классах таков, что профессоров не слышно). Обновленный колледж рассчитан на двадцать тысяч выпускников в год. Но всего через десять лет их потребуется тысяч сорок или пятьдесят. Так что, все сломают и перестроят заново, раза в два повыше.
Но пожалуй к тому времени сам кампус будет безнадежно отрезан от мира парковкой, забитой скоплениями машин, навечно брошенных здесь потерявшими надежду выбраться из пробок студентами. Уже сейчас паркинг лишь наполовину меньше самого кампуса и всегда полон, так что приходится кружить, пока не найдешь хоть какое-то место. Сегодня Джорджу повезло. Можно встать рядом со своей аудиторией. Проглотив парковочный билет (тем самым признавая, что владелец документа точно Джордж); механизм нервными рывками поднимает барьер, и можно въезжать.
В последние дни Джордж учится запоминать машины своих студентов (Порой он затевает тренировки для саморазвития: улучшение памяти, новая диета, обет осилить самую нечитаемую из «Ста лучших книг». Но редко выдерживает долго). Сегодня здесь аж три авто, не считая скутера студента-итальянца, с провинциальной тупостью гоняющего на нем туда-сюда по автострадам, словно по родной Виа Венето. Вот стоит потускневший, некогда белый побитый Форд-купе Тома Кугельмана с надписью: Slow White. А это гавайского китайца грязно-серый Понтиак с шуточной наклейкой на заднем стекле: Признаю изм как абстрактный экспрессионизм. Что в данном случае не совсем шутка, поскольку он художник-абстракционист. (Или в том и есть тонкость?) В любом случае, плохо вяжется, если чистоплотное создание с чудесной улыбкой чеширского кота и смугло-кремовой кожей малюет унылые чумазые картины, или ездит на чумазой машине. У него красивое имя, Александр Монг. Иное дело безупречно отполированный красный Эм-Джи альбиноса Бадди Соренсена, баскетбольной звезды с водянистыми глазами и значком «Нет Бомбе!» Однажды Джордж поймал взглядом бежавшего нагишом по автостраде Бадди, словно смеющегося над тем, что его нелепый маленький краник тоже увязался с ним — но ему плевать.
Итак, Джордж на месте; он спокоен. Выйдя из машины, он чувствует прилив сил и готовность играть свою роль. Чеканя шаг по гравию дорожки, он шагает мимо музыкального корпуса к кафедре. Сейчас это готовый к выходу на сцену актер, спешащий из уборной мимо сваленного за кулисами реквизита вперемешку с разным хламом. Спокойный, уверенный в себе ветеран сцены, в нужный момент помедлив в дверях перед появлением на кафедре, он смело и внятно, с ожидаемыми британскими интонациями произносит первую реплику:
— Доброе утро!
Три секретарши, каждая по-своему очаровательная актриса, без тени сомнения узнают вошедшего человека и желают ему «Доброго утра». (Слегка смахивает на тест верности главной американской догме: утру надлежит быть добрым. Вопреки русским и ракетам, болезням и горестям. Но мы же знаем, что русские и горести не вполне реальны, правда? Если о них не думать, они исчезнут. Так что утро легко сделать добрым. Ну ладно, оно и есть доброе).
У каждого преподавателя кафедры английского языка есть своя, вечно забитая бумагами ячейка на кафедре. Что за одержимость бумаготворчеством! Извещение о каждом маловажном собрании по любому пустяковому вопросу надлежит напечатать и размножить сотнями копий. Всех обо всем извещают. Джордж просматривает свою пачку бумаг и отправляет все скопом в мусорный бак, за исключением старательно продырявленной ЭВМ перфокарты личного учета некоего бедняги студента. Все верно, это его карта. Но предположим, вместо того, чтобы подписать ее и вернуть в Личный отдел, Джордж ее просто порвет? Студент в тот же миг испарится, по крайней мере для Сан-Томас колледжа. Юридически он исчезнет, посему для его возрождения потребуется целый ряд хитрых манипуляций, начиная с заполнения уймы разных форм в трех нотариально заверенных экземплярах, кончая обработкой их неким устройством ЭВМ.
Джордж подписывает таки карту, удерживая ее на весу двумя пальцами. Он брезгует этими руническими знаками идиотской, но реально опасной магии мыслящих электронно-машинных божеств, адептов культа собственной непогрешимости: мы не ошибаемся. Когда же ошибаются, что случается часто, ошибка узаконивается и становится не-ошибкой… Держа карту за самый уголок, Джордж передает ее одной из секретарш, которая проследит за возвращением документа в Личный отдел. На столе перед девушкой лежит пилка для ногтей. Джордж берет ее со словами:
— Интересно, заметит ли наш старичок-робот разницу? — Делая вид, что проделывает в карте лишнее отверстие.
Девушка пытается засмеяться, пряча мимолетный испуг. Джордж бормочет под нос проклятие.
Вполне довольный собой, он покидает здание кафедры, направляясь в кафетерий.
Сперва он должен пересечь образованное корпусом Искусств, гимназией, корпусом Наук и Административным корпусом открытое пространство в центре кампуса, недавно засеянное травкой и засаженное милыми деревцами, обещающими через несколько лет стать пушисто-тенистыми — то есть к тому моменту, когда тут опять все начнут перестраивать. В воздухе ощутим привкус смога, на жеманном новоязе именуемого раздражителем глаз. Горная гряда Сан-Габриэл добавляет колледжу Сан-Томас шарму высокогорного учреждения, хотя до Анд ей далеко. Горы редко удается рассмотреть как следует; и сейчас они тонут в болезненно-желтой дымке испарений большого города, раскинувшегося у подножья.
А наперерез и мимо, поперек и навстречу Джорджу течет людской материал обоего полу, взращиваемый неустанно в этом заведении. Доставляемый серыми конвейерами автострад поток надлежит обработать, упаковать и разместить на рынке: японцы, мексиканцы, негры, евреи, китайцы, латиняне юга Европы, славяне и скандинавы; темные головы заметно доминируют над светлыми. По велению расписания спешат, на ходу флиртуют, на ходу спорят, на ходу под нос бормочут лекции — все с книгами, все крайне озабочены.
Зачем, для чего они здесь? Официально: готовятся к жизни, что означает иметь работу и уверенность, чтобы растить детей и готовить их к жизни, чтобы они смогли обрести работу и уверенность, чтобы… Но вопреки профессиональным советам и брошюрам, убеждающим, что деньги делаются там, где можно применить солидное техническое образование — в фармакологии, бухгалтерии, или в дающей широчайшие возможности электронике — невероятно, но и сейчас многие из них упорно пытаются писать поэмы, романы, пьесы! Отупевшие от недосыпа, они что-то карябают в промежутках между уроками, подработкой и семейными заботами. В головах у них роятся сонмы слов, пока они трут швабрами пол, сортируют почту, дают малышу бутылочку, жарят гамбургеры. Но на каторжном продвижении к должному их окрыляет мечта о возможном, придавая силы жить, верить, и может, однажды испытать — что?
