Ознакомительная версия.
Константин Леонтьев: эстет
В 1992 году я волею судеб оказался в Черногории. Когда мы въехали в ее древнюю горную столицу - Цетинье, фактически горную деревню, над нею висел леонтьевский дымок. Печи топились какими-то горными дровами. А может топили выкорчеванными старыми стволами фруктовых деревьев - вишен или слив, такой был терпкий, фруктовый дым. "О дымок мой, дымок мой, дымок. Над серыми садами зимы", - написал некогда лет за 120 до моего прибытия в Черногорию Константин Леонтьев. Он служил в российском консульстве недалеко от Цетинье - в Андрианополе, там же на Балканах.
Приехав в Цетинье из Титовграда я не вспоминал Леонтьева вовсе. Поездка моя никак не была связана с ним. Но вдохнув цетиньский дымок, я узнал его: это дымок Балкан, учуянный впервые Леонтьевым.
Константин Леонтьев один из немногих "шампанских" гением в общем-то удручающе тяжеловесной русской литературе. Молодым доктором офицером он участвовал в Крымской войне, подобно Льву Толстому, затем был дипломатом провел на Балканах более десятка лет. Обожал турок, презирал и не любил европейцев, ударил французского консула кнутом. Турок любил за их нецивилизованность, живописность костюмов, оригинальность характера. Написал гениальное эссе "средний европеец как орудие всемирного уничтожения" и эссе "Византия и славяне". В "Среднем европейце" сумел увидеть настоящую и будущую опасность человеку от буржуа-обывателя. "Неужели Александр в каком-нибудь крылатом шлеме переходил Граник, цезарь -Рубикон, поэты писали герои умирали... чтобы буржуа в своем кургузом пиджачке благодушествовал бы..." - возмущался Леонтьев. Дворянин, эстет он предпочитал варваров турок в шароварах, чалме и при ятагане. Собрату-дипломату только что приехавшему на службу, он советовал завести юную любовницу гречанку или албанку и сходить в бани прежде всего. Тогда он узнает Восток.
Романы ему не удавались. Но русский Оскар Уальд - Константин Леонтьев великолепен в своих статья и афоризмах. "Искусство Лжи" Уальда и "Средний европеец как орудие всемирного уничтожения" написаны собственно на ту же тему: обоим гениям и обританившемуся ирландцу и русскому предпочтителен эстетический взгляд на мир. Кентавры, птица рок, Сцилла и Харибда, Александр в крылатом шлеме - вот мир Уальда и Леонтьева, вот какой мир предпочтительнее им. А средний европеец и его кургузая экономика отвратительны обоим.
Леонтьев ревновал Россию к Толстому и Достоевскому. Его собственные романы успеха не имели. Зато сегодня Леонтьев все приближается и приближается к русскому читателю. Странный славянофил, в сущности скорее мусульманофил Леонтьев был впереди своего времени во многом. Первый импрессионист в русской литературе, не обсосанный, не банализированный критиками (в отличии от Толстого и Достоевского) Константин Леонтьев ждет читателя во всей своей свежести. Умер он, если не ошибаюсь, около 1891 года, но несмотря на это свежесть гарантирована.
Леонтьев параллелен и Уальду и Ницше. Недаром его иногда называли "русским Ницше". Общая у них основная тема - отвращение к современному европейцу-обывателю. (Ницше ненавидел более всего своих компатриотов немцев) в этом же к ним близок Уальд. Наш Леонтьев даже несколько опережает двух европейских гениев, родившийся в 1830 или 1831 году, он ранее сформулировал свои взгляды и умер на десяток лет раньше Уальда и Ницше. Правда Ницше уже в 1888 году сошел с ума (в этот же год погиб Ван-Гог) и последние 12 лет прожил в психиатрической лечебнице.
У Леонтьева была своя теория развития нации. Нацию он уподоблял растению. В жизни нации он разделял периоды: буйного роста, ясной зрелости, цветущей сложности, вторичного упрощения и гибели. Здесь Леонтьев близко сходится с другим русским прорицателем , родившимся лет за пять до его смерти и умершим через 30 - с Велимиром Хлебниковым, с его "Досками Судьбы". Оба фаталистичны.
В периоды ясно зрелости и цветущей сложности создается обычно Великая культура. Скажем, Древняя Греция за какие-нибудь несколько веков своего существования (с V по III век до н.э.) дала миру около 500 культовых гением: полководцев, драматургов, скульпторов, философов, математиков. Впоследствии эту теории развил Лев Гумилев. Он, конечно, подошел к ней несколько иначе, более по научному, объясняя вспышки пассионарности наций чуть ли не вспышками на солнце, но суть общая с Леонтьевым. А именно, что жизнь наций детерминирована определенными условиями, что нации рождаются и умирают, как люди и растения, имеют возраст.
Военный врач Константин Леонтьев разумеется исходил из естествоиспытательских идей своего времени. Он знал и любил естественные науки. Но свое время он значительно опередил. Тогда так не мыслил никто, ни в России, ни в Америке, ни в Европе.
Неудивительно, что общая масса современников относилась к писателю и философу Леонтьеву равнодушно, его едва знали, в то время как гремели Толстой и Достоевский. Леонтьев с его социальными идеями, с отвращением к европейцам и любовью к варварству, к туркам, с его импрессионизмом, был малопонятен. Граф Толстой был попроще, его романы были попроще, его видение мира: брюхатая Наташа Ростова, Пьер Безухов, тетешкающий ребенка, были свои, близкие.
В последние годы жизни, как известно, у Леонтьева появился молодой поклонник, тоже странный писатель Василий Розанов. Ему нравился Леонтьев реакционер и показной мракобес. Леонтьев предлагал заморозить Россию, дабы остановить процесс надвигающейся революции. Леонтьеву не вняли. Славянофилы считали его чудаком, цари, очевидно, тоже. А зря, совет был дельный. Россию заморозили уже большевики и до поры до времени заморозка действовала. Правда, через полсотни лет после революции доморощенные средние европейцы диссиденты - все же явились орудием всемирного уничтожения и своими стенаниями (как христиане Римскую империю) разрушили Великую Советскую Империю. Но Леонтьев этого всего уже не видел.
Велемир Хлебников: святой
В юности, где-то в возрасте двадцати одного года я переписал от руки три тома Хлебникова. Купить себе это очень редкое издание я не мог, ксероксов еще не существовало, поэтому пришлось переписать. Тетради эти куда-то делись. Потерялись на жизненном пути.
"И вот я снял курчавое чело с могучих мяс и кости... Где тот, кому молились раньше толпы?
...Но с ужасом я понял
что я никем невидим
что нужно сеять очи
что должен сеятель очей идти" - написал Хлебников в одном из последних стихотворений. Здесь совершенно ясно заявлена основная трагедия Велимира Хлебникова: его соревнование с Пушкиным. В соревновании он победил, снял курчавое чело, того кому молились раньше толпы с могучих мяс и кости. Однако победить Пушкина талантом, средствами поэзии оказалось недостаточным. Победа Хлебникова оказалась невидна всем, видна лишь немногим. И до сих пор не видна.
Хлебников не только неоспоримый гений поэзии 20-го века. Он намного крупнее и больше Пушкина, заявленного гением поэзии 19-го века. В 20-м веке было достаточное количество высокоталантливых поэтов, но все они: Маяковский, Мандельштам, Пастернак, Крученых, но все они, плюс еще многие, без остатка умаляются в Хлебникове. То есть в полифонном, политематическом поэтическом мире Хлебникова звучали и мотивы Маяковского и Мандельштама и Пастернака и Крученых.., но их всех вместе может заменить один. Даже Блок с его якобы уникальной поэмой "Двенадцать" может быть найден в Хлебникове без труда. Это сразу несколько поэм, включая поэму "Ночь перед "Советами". "Ладомир" и "Война в Мышеловке" могут быть рассматриваемы как прототипы поэм Маяковского и, по всей вероятности, так оно и было. Маяковский слушал учителя. Велемир Хлебников сделал столько, что хватает как раз на дюжину первых русских поэтов 20-го века. Причина того, что он до сих пор невидим, непризнанны его поэтические размеры даже спустя 79 лет после его смерти в деревне Санталово - причина этого непоэтическая. Это лень, глупость и тупость наших современников. Подумать только - возвеличивать довольно ничтожную Анну Ахматову (прав был Жданов в своей оценке ее достаточно жеманных и мелких стихов), бессвязную Цветаеву, небольшого Пастернака и игнорировать поэта, написавшего "Усадьба ночью чингизхань!", мрачные строки "Войны в мышеловке": "Воскликнул волк:
- Я юноши тело ем! / Мы старцы подумать пора, что делаем...
...Иль пригласите с острова Фиджи
Черных и мрачных учителей
И изучайте годами науку
Как должно есть человечью руку..."
Хлебникова называют в ряду других поэтов. Но ему место впереди, одному. Одному ему стоять, держа в руках снятое с могучих мяс и кости "курчавое чело" - голову Пушкина. Конечно он прекрасно понимал, что соперник у него один - Пушкин. Со всеми другими он и не соревновался.
Одна из особенностей поэзии Хлебникова - он связан с Азией: Индией, как ни один русский поэт. "Рабыня с родинкой царей на смуглой груди" - Азия любовь Хлебникова. В его стихах во множестве встречаются имена полководцев и героев Азии. Возможно азиатская ориентация Хлебникова одновременно и причина отсутствия восторга по отношению к нему у законодателей нашей культурной моды. Ведь и дворянство и позднее русская интеллигенция и советская интеллигенция традиционно искали примеров для подражания на Западе. Потому и обласкан Пушкин, что он на самом деле - Евгений Онегин, - западный щеголь в воротничках, лакавший "вдову Клико", пунши, одетый в парижско-лондонские тряпки, подражавший англичанину Байрону и французу Просперу Мериме. Обезьяна в лампасах, на коротких ножках.
Ознакомительная версия.
