Я был на грани срыва – так я устал. Устал натыкаться на тампаксы и презервативы. Устал от шлюх, от их бесконечных жалоб и болтовни, у каждой были сотни, тысячи историй… каждый клиент – история!., и у каждого клиента, который оказывался в этом борделе, была тоже своя маленькая беда, которой он успевал поделиться с проституткой, а потом, наливая кофе или коньяк, я оказывался жертвой, в которую необходимо было все это перелить, – о, у клиентов было столько причин, чтобы искать утешения в борделе! Столько всяких неурядиц… болезней, долгов, обид, комплексов… понос души, геморроидные стоны! Мои бедные уши… Попик, Влас, барыга из «Талбота», с Пятой линии… истории, истории… Моя мать с четырех лет пичкала меня своими сказками, на что-нибудь жаловалась, что-нибудь вспоминала, а я слушал, мои дедушки и бабушки демонстрировали шрамы, живописали ужасы войны, сплетничали, шептали, тискали… мой дядя, Хануман, Потапов, Иванушка… у всех истории, которым конца и края нет и не будет! Если б я запоминал все, что мне рассказывали девочки, клиенты, беженцы (удивительно! в историях шлюх и беженцев было столько общего: у проституток были причины искать убежище в борделе, а у беженцев – в Дании, и причины эти были практически идентичными!), мой мозг разорвался бы! В середине лета в этом борделе стало нестерпимо душно. Устав от беспорядка, я часами лежал на чердаке с закрытыми глазами, спать я не мог, я не спал сутками, просто лежал и слушал: голоса… издалека доносились – девичьи, детские… пение птиц, лай… Проникнувшись пасторалью, запахами с огорода, поймав звук поливальной машинки, механической пилы, я воображал, что находился на даче или в пионерском лагере. Но стоило открыть глаза, как меня выворачивало наизнанку. Грязное белье, простыни, стаканы, шприцы, «гаражи», пакетики, обмывки, выборки, жженые ложки, пустые зажигалки, жевательные резинки, тампоны, опять презервативы… Вспыхивала ругань, шакалом крался шлюхан… Летела туфля… Меня трясло. Хотелось бежать. «Терпи! – говорил Влас, расчесывая дорожки. – Терпи! Я ж как-то вытерпел…» Фен, фен, фен… Дорожка за дорожкой, пакетик за пакетиком… «Опять этот на "талботе" приехал, – изумлялся Костлявый. – Вы что, ребята!..» Я стал скелетом. Одни глаза. И те на ниточках, болтались, как елочные игрушки, впитывая всю эту мразь двадцать четыре часа в сутки на триста шестьдесят градусов. Меня постоянно лихорадило, я твердил сквозь зубы: ненавижу… ненавижу… Но раз уж такой содом тут идет, то какая разница! ты в дерьме по-любому, сколько бы ни притворялся, ты в дерьме! если тут дерут, сосут, насилуют, держат в подвале должников с кляпом во рту и скотчем на глазах, какая разница: ты в этом домике и знаешь об этом и ничего не можешь сделать или ты в другом городе и ты опять же знаешь, что такое происходит в одном или в сотне подобных домиках где-то, и ничего не можешь сделать? какая разница? ты в говне по-любому! мы все в говне! все до одного в яме! Человек насилует человека, значит, человек – насильник. Я – человек, значит, я – насильник тоже.
Меня все чаще навещали дурные предчувствия. Иногда, после продолжительного разговора, если Влас вдруг выходил с кухни (ночами сидели на кухне), мне начинало мерещиться, что кто-то третий с нами был – мы были не вдвоем, а был еще кто-то, помимо него, кто-то третий, и он почему-то тоже вышел, или если не вышел, то продолжает присутствовать… Я это не придумал себе, а чувствовал: там всегда был свидетель, некто, кто был настолько близко, что мог даже мысли мои слышать. И когда я понимал, что никого, кроме нас с Власом, на кухне не было, меня охватывал мистический ужас. Даже кости хрустели от оцепенения. Страшно было помыслить: кто мог бы тем третьим быть, если был?
Ездили в Карусель. Собиралась целая банда разодетых бритоголовых гундявых ублюдков… Сутенеры и их вышибалы. Я смотрел на них с нескрываемым презрением. Влас меня тихонько одергивал, если я открывал рот («Зубов не досчитаешься», – шипел он мне в ухо.); он на каждом шагу меня перебивал, всех уговаривал пойти в казино, поставить на зеро, залихватски хлопал в ладоши: «А не поставить ли нам всем вместе на зеро?!» – и хохотал. Я передвигался за ними по инерции. Но меня уже как бы не было. Я смотрел на всех глазами мертвеца.
Попик шел на поводу у Власа, но ставил на красное, всегда на красное, пока шарик летел, он манерно поводил плечами от удовольствия, пританцовывал, жмурился, будто по его сальной потной спине бежала дрожь возбуждения. Шарик с треском летит, щекочет нервы; Попик потеет, рычит… Урррр… Пролетел… Он закудахтал от удовольствия: «Не везет!» И кому-то в сторону: «Ой, какие люди! Вот, вылез протрястись…» У него было много знакомых. Его встряхнула игра. Проигрывал. У него выделялся адреналин. Ему нравился гей-дилер. Он говорил, что ездит в Карусель только ради него. Каждый раз его приходилось вытаскивать чуть ли не за шкирку. Он настаивал поиграть с мальчиком в картишки. Влас говорил, что мальчик оберет его до нитки. «Пусть оберет, – сладострастно стонал Попик. – Я домой голый поеду. Мне все равно. Я буду с ним голый играть или посмотрю хотя бы, как мальчик обирает других. Поехали! В кои веки я вылез. У меня интерес, может, есть. Понимаешь? Интерес. Хочу посмотреть, как мальчик карты раскладывает. Ты не хочешь, ну и езжай…» «Костя, скажи ты ему, – обращался Влас за помощью к Костлявому. – Будем грузиться, шеф. Все, будем грузиться. Все, все, поехали…»
Синий «талбот». Синяя ночь. Сентябрь линяет. Дожди вьют веревки. Влас на своих циркулях через лужи вприпрыжку… Синяя тень в желтом свете фонаря. Мертвец с впалыми щеками и серым лицом дает ему пакетик. Триста крон в карман. Через лужи обратно. Намел четыре дорожки, вобрали по одной.
– Только что звонил старый пердун, – стучал зубами Влас. – Фирма закрывается, – шмыгнул носом. – Как-то быстро пролетело это дело, я и не заметил. Последний перевод будет маленьким. Надо брать! Слышь, надо брать! Потом и того не будет! Все! Лавочка закрывается, слышь?
Я сказал, что слышу, мне насрать.
– А мне нет! Мне не насрать… Я три года ждал этого дня! – Он шумно втянул дорожку, пальцами пробежался по крыльям носа. Причмокнул, сказал, что пол-лимона тоже деньги. – И такой суммой можно распорядиться с умом. – Налил мне коньяку, шепнул, что есть варианты. – С умом вложим в дело. В бизнес, а не в рулетку. Все уже продумано и налажено…
Я втянул дорожку, выпил коньяк и остекленел: щекотка в пупке, мерцание в глазах, даже начал похрустывать, как новая купюра.
Влас снова налил и, лезвием делая дорожки на карточке, шептал:
– Нельзя сдаваться, понимаешь? Жизнь такая штука, легко сломаться, слышь? Так бурлаком всю жизнь и проходишь! Таких уродов кинуть сам бог велел! Святое дело! Нельзя отступать! Нельзя сдаваться!
По голове бежали мурашки, все вокруг стало жидким, как от мескалина.
– А кто сказал, что я сдался?.. – услышал я свой голос. – Я и не собирался отступать… мне на деньги насрать, я вот что имел в виду, насрать на деньги, понимаешь?..
Утро…
– Ну, по дорожке и вперед?!
Влас режет ногами асфальт. Побрякивает ключами на пальце. В дипломате документы, печать, телефон. Бреду за ним. Шатает. У входа в банк, солнце лезет в душу.
– Да не стой ты так, как нищий на паперти. Что, сдурел, что ли? Встал перед дверьми банка, руки в брюки, бандит бандитом. Вон присядь в тени на скамейке что ли. Стоит, как медведь-шатун. Я фигею с тебя, ей-богу! Ей-богу!.. – Полный дипломат долларов. – Все на мази. Все как в аптеке. Вечером в Риге будем. Уже ждут. Сейчас машина подъедет. Паспорта начинают лепить. В пятницу в Амстердам двинем или в Париж.
От фонтана шла приятная волна прохлады. Журчание успокаивало. Мы тянули сигареты и переговаривались. Мечтали. Влас говорил, что все-таки предпочел бы Испанию, какой-нибудь остров, или еще что-нибудь такое, экзотическое. Я хотел только одного: чтобы судорога, которая меня держала все эти годы, отпустила, чтобы перестало биться сердце, как суматошная летучая мышь. И вдруг – отошло. Я вытянулся на скамейке, откинул голову, закрыл глаза. Париж…
Следак объявил мне, что я поднял сейф на сто тысяч. Были предъявлены документы, отпечатки пальцев были сняты с предметов, перечисленных в невообразимом количестве. Показания свидетелей (соседи-алкоголики), необыкновенно подробные описания… детали, детали… Следак хорохорился, распинался, игриво с ходу предложил пойти на сделку:
– Я все знаю, все знаю… Ты мне сейчас подробно рассказываешь об отмывке денег, а я тебя выпускаю. Но если ты не подпишешь признание, у меня нет к тебе претензий. Документ-то, если ты хоть чуть-чуть соображаешь, сфабрикован. Але, – пощелкал пальцами, – смотри мне в глаза, я с тобой говорю. Так вот, тут, при всей пестроте дела, нет никаких весомых фактов. Такое стыдно передавать в суд. Я не могу тебя задержать более чем на десять суток. И если ты не подписываешь, я тебя выпускаю. Как и предполагалось… Так и было задумано… Затем оно и сфабриковано, чтобы тебя всего только поймать. Тебя и твоего дружка, Власа. Где он сейчас, кстати? Кинул тебя и растворился? Это не первый случай. Найдем, никуда не денется. Вот пойми одну вещь. Нас использовали как обычных ищеек. Кинули нам дело – ищите! Дали на лапу, не без этого, а что делать? Попросили придумать дельце вместе с Попиком, чтобы мы, идиоты, тебя изловили… Он приходил, сидел тут, стонал, плакал – диабет, геморрой, сто тысяч из сейфа, все такое! Мы свое дело сделали, поймали тебя, зайчика, а там что будет дальше, это уже нас не касается, потому что держать мы тебя не можем. Тут не за что держать. Ты в отказ, нам предъявить нечего, прокурор нас на смех поднимет, а мы и довольны, руками развели, тебя выпустили, а там, на улице, тебя ждут. Понимаешь? – Молчу. Продолжает: – Для начала я просто хочу, чтоб ты оценил размеры проблемы, в которую ты вляпался, дорогой мой. Ты не понимаешь… Ты думаешь, ну там поиграли в игры, ну там пожили в публичке, открыли фирму, сняли бабло, ну дали промаху, ну мало ли… дадут там условно… Ан нет! Ты еще не понимаешь, что ты натворил, мальчик. Не понимаешь. Вы с Власом открыли фирму, через которую прошло около двадцати миллионов! Куда? Мне интересно, что ты скажешь о последнем, очень большом переводе, миллион сто тысяч? У? Да, миллион сто тысяч! Сто тысяч были сняты в Таллине, а миллион ушел в Ригу, где действительный директор фирмы, воспользовавшись правом подписи, получил его, имея при себе все необходимые документы, включая печать, получил и испарился, а? Что скажешь? Сюрприз, не так ли? Сколько ты получил? Сто тысяч? Пятьдесят? Ты думаешь, раз у тебя шишка на голове – тюкнули по башке, – так сразу не виновен? Отмажешься? Закосишь? Не выйдет! Будешь отвечать за весь миллион! Ты никогда не выплатишь этих денег. Ты даже десять тысяч в месяц заработать не мог! Ты же поэт. Фантазер. Фуфло! И вдруг такая реальность… Назови мне фирмы, компании и имена клиентов, делавших переводы на вашу фирму! Все! Подробно. По чьей инициативе была открыта фирма… С какой целью и так далее… Он включил диктофон…
