– Знаешь, я вот все думаю – останься мы в Лондоне, этого бы не случилось.
Элли дала ей бумажную салфетку и молча смотрела, как та утирает слезы.
– Прости, не хотела я расстраиваться. – Она наклонилась и схватилась за живот, как будто тот резко заболел. – Том сейчас кажется таким маленьким – стоит и собирает свои вещи. Я вот посмотрела на него и подумала: ну как, как он мог причинить кому-то вред? Он же всего лишь малыш. – Она уставилась на ковер, на свои ноги в резиновых калошах – она так и не переоделась после сада. Старые, потертые калоши. – До сих пор помню его первые шаги, первые слова – все помню.
Элли протянула ей еще одну салфетку:
– Держи.
– У него были такие красивые золотые кудряшки. Ты не помнишь, конечно, тебя тогда еще на свете не было, но они были просто очаровательные. – Мать протерла лицо салфеткой. – О боже, как же мне хочется быть сильной. Не хочу, чтобы он увидел меня такой, когда спустится вниз. – Она вдруг повернулась к Элли, точно увидела ее впервые. – Я знаю, что ты любишь его и не сделала бы то, что сделала, если бы не чувствовала абсолютную необходимость, но… он не монстр, Элли. Не хочу, чтобы все так думали.
– Я знаю.
– Он просто испуганный малыш. Мой малыш, которому страшно.
Элли очень медленно кивнула:
– Я тоже не хочу, чтобы ему было плохо.
– Знаю.
– Может, я все неправильно сделала, мам, но то, что я сказала в полиции, – это все правда. Я видела своими глазами, мам, клянусь.
Мать кивнула и снова принялась гладить ее руку:
– Хорошо, моя дорогая. Отец вошел в комнату:
– Пойду относить вещи в машину.
– Хорошо. – Мать улыбнулась ему сквозь слезы. – А я пойду сделаю пару бутербродов.
Он нахмурился, но она исчезла на кухне прежде, чем он успел что-нибудь сказать. Поэтому досталось Элли.
– Иди в свою комнату, – прогремел он. – Тебе нельзя здесь быть, когда Том спустится.
– Могу я с ним попрощаться?
– Нет, ты свидетель полиции. Если твой брат скажет тебе хоть слово, ты можешь все извратить и потом сболтнуть копам, что он пытался тебе угрожать. Тогда плакало его освобождение – вернется в тюрьму, глазом моргнуть не успеешь.
– Я ни за что бы так не сделала.
– Уверена? А я вот уже не знаю, на что ты способна.
Она медленно поднялась по лестнице, держась за перила. Дверь в комнату Тома была закрыта. Она пошла в ванную и умылась, вытерлась полотенцем перед зеркалом. Она не смотрелась в зеркало уже несколько часов. Вид у нее был уставший, а еще она как будто постарела. Элли коснулась своей щеки – проверить, не чудится ли ей. Но нет, это была она, Элли Паркер, девочка, предавшая свою семью. Что, если отец прав и она действительно готова на все?
Она не стала стучать, просто открыла дверь в комнату Тома и вошла. Он растянулся на кровати, перебирая содержимое старой обувной коробки: фотографии и бумажки были разбросаны по всему одеялу. Глаза его потемнели, словно внутри него что-то разбилось и пролилось.
– Закрой дверь, – проговорил он.
Она встала спиной к двери и стала смотреть, как он перебирает фотографии. Он просмотрел их с десяток, потом выбрал одну и долго разглядывал, прежде чем показать ей:
– Помнишь?
На снимке были они вчетвером в Австрии – ездили туда кататься на лыжах. Элли тогда было лет десять, и на ней было полное лыжное обмундирование – очки и комбинезон. Том стоял рядом. Оба улыбались до ушей.
– Был канун Рождества, – сказал он, – ив отеле устраивали представление с Санта-Клаусом, оленями, санками… помнишь?
Она кивнула и вернула ему снимок. Он положил его на крышку чемодана, взял еще несколько из коробки и просмотрел их.
– Я это сделала не для того, чтобы тебе навредить, – проговорила Элли.
Брат вручил ей еще одну фотографию:
– А это ты на ферме. Помнишь, лошадь наступила тебе на ногу?
Дело тоже было зимой, но только в другом году и в другой стране. Элли было двенадцать, и та лошадь сломала ей три пальца. Бросив взгляд на фотографию, она даже не взяла ее. Она должна с ним поговорить, раз уж решила.
– Я должна была рассказать, что на самом деле произошло. Не могла больше держать все в себе.
– Я понял.
– Пожалуйста, скажи, что я поступила правильно.
– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я не против? – Он говорил тихо, почти шепотом.
– Нет. Что ты понимаешь.
Он встал, подошел к окну и чуть раздвинул шторы, выглядывая во двор:
– Ты в курсе, что папа собирается нанять лучшего адвоката, который выставит тебя лгуньей?
– Он мне сказал.
– Еще бы. – Том отвернулся от окна и бросил на нее такой нежный и такой страшный взгляд, что она с трудом признала в этом человеке своего брата. – Они будут задавать тебе очень личные вопросы. Расспрашивать в подробностях, чем ты занималась с братом Карин, выпытывать каждое слово, что он тебе сказал. Адвокат скажет, что ее брат тебе угрожал, а если ты возразишь, представит все так, что он соблазнил тебя и ты наивная дурочка. А если ты и тогда станешь возражать, то не оставишь ему выбора, и он вынужден будет выставить тебя лживой шлюхой.
– Отец мне и это говорил. Том покачал головой:
– Не хочу, чтобы они с тобой это делали.
– Так не позволяй им.
– Есть лишь один способ их остановить, верно? Она кивнула.
Он пристально посмотрел на нее, словно взвешивая свои силы:
– Мне не хватит мужества.
Она подошла и обняла его. От него пахло сигаретами, и рук ее хватило, чтобы сцепить у него за спиной.
Она закрыла глаза, прижалась к нему, и спустя некоторое время он тоже ее обнял.
– Прости, – сказал он, – прости меня. Она лишь обняла его крепче:
– Ничего. Что бы ты ни сделал, я всегда буду любить тебя.
Она вздрогнула, почувствовав его грубую щетину на своей щеке, когда он зарылся лицом ей в плечо, и из груди его вырвались рыдания.
– Мне так страшно! – выпалил он. – Мне так страшно!
Она обняла его крепче, и он заплакал. Мощные рыдания сотрясали все его тело – он был похож на ребенка. Она тоже заплакала, больше чтобы поддержать его. Своего брата, своего замечательного брата, который рыдал у нее на плече.
Открылась дверь.
– Какого черта тут творится?
Том отстранился и поспешно вытер лицо:
– Мы просто прощаемся, пап. Отец ворвался в комнату:
– Ты что ему наговорила? Я же сказал – не суйся сюда! – Он схватил Тома за плечи, встряхнул и заставил посмотреть ему в лицо. – Тебе нельзя быть размазней!
Том поморщился от такой грубости:
– Не могу я с ней так, пап.
– Можешь. Ты должен! Но Том покачал головой:
– Ты же сам сказал – это будет ужасно. Они ее с грязью смешают.
– Ерунда все это. Ничего такого не случится.
– Сказал, что они заставят ее выступить перед всеми и будут расспрашивать об очень личном.
Отец скорчил гримасу, повернулся к Элли и указал на дверь:
– Иди в свою комнату, Элинор.
Но она не сдвинулась с места. Том переводил взгляд то на нее, то на отца, и по его лицу снова побежали слезы. Его словно проткнули, как воздушный шарик, и он сдувался, терял силы на глазах.
– Нет, пап, правда, я не могу так. Я сам виноват. Не нужно было этого делать.
– Так, значит, ты теперь собираешься признать себя виновным? – Отец грубо оттащил его к кровати и заставил сесть. – Тебе дадут три или четыре года, поставят на учет как насильника, ты выйдешь из тюрьмы с клеймом маньяка на лбу! Ты этого хочешь?
– Нет. Но второй сценарий не лучше.
Отец достал из кармана платок и швырнул его Тому:
– Признавать свою вину глупо, Том, когда против тебя нет ни одной серьезной улики. У тебя все шансы выкрутиться.
Том так внимательно его слушал, что забыл дышать. Слушал каждой клеткой, словно падал с горы, а отец кричал ему в ухо инструкции по выживанию.
– Ее новые показания ничего не значат, – продолжал отец, – даже в полиции так сказали. Вещественных улик нет. Ни фотографий, ни видео, ни сообщений – только ее слова против твоих. Тебе совершенно ни к чему признавать себя виновным.
Отец заговорил о статистике и неизбежности, и в его устах все звучало так просто – две глупые девчонки, один парень, которого просто неправильно поняли. Том пытался вмешаться, но отец так доходчиво все объяснял, что это было бесполезно. В суде адвокат сделает все, чтобы дискредитировать обеих девчонок. Карин сама хотела переспать с Томом, но позже пожалела о том, что сделала. Элли влюбилась в Майки и ради него готова была пойти на что угодно. Карин напилась и потеряла контроль на вечеринке. А Элли просто соблазнили, и она предала свою семью.
Когда у отца наконец кончились слова, в комнате повисла тишина. Элли и в себе заметила перемену – ей как будто промыли мозги. Внутри у нее все застыло и обратилось в льдышку.
– Элинор? – прошептал отец. – Я же, кажется, просил тебя уйти.
Она кивнула Тому на прощание, а он ей – как два вежливых и незнакомых человека в вестибюле отеля. Очень тихо она закрыла за собой дверь.
