Я чувствую, что ко мне приближается некое замешательство, и если бы я сидел в самолете, сейчас обязательно бы объявляли: «Пристегните ремни, мы приближаемся к району турбулентности».
(Я никогда не был в самолете, но «живой негр на льду» летал часто, и он рассказывал мне об этих объявлениях, которые всегда так забавляли его, что он надрывался от хохота, как он говорил.)
А теперь я должен ненадолго прервать этот труд, хотя никогда не забываю о вероятности того, что какая-нибудь оплошность, какое-нибудь «внезапное метро» могут остановить его ход навсегда, как остановили мистера Восемьдесятсемь в Белвью.
Отдохните, отвлекитесь, восстановите свои силы, если можете, призыв все еще: «En avant[12]».
* * *
Я считаю, что из человеческой природы просто неустранимо — объяснять любые недостатки в своих любовниках неким посторонним влиянием, а не самым обыденнейшим фактом — несоответствием требований к любовнику. Такое предположение кажется поначалу совершенно недопустимым, и поэтому ты связываешь его со всякими внешними вещами типа высокой температуры и расстроившегося приема у Моизи.
Это позволяет тебе делать все достойные попытки — и еще много недостойных — излечить его от соблазна. Я боюсь, «соблазн» — тут слово неподходящее, но делать нечего, пускай остается. Я уверен, вы понимаете, что оно означает. А потом тебе приходится принять ту самую обычную правду жизни — если предположить, что в жизни правда существует — что его просто захватило что-то новое и более привлекательное, чем то, что давал ему ты, и что это «потом» — это, вероятно, тот момент, когда ты перестаешь быть молодым, даже если волосы на твоих висках еще преждевременно не побелели, а удар от этого не углубил морщины на твоем лице.
Я совершенно не чувствовал себя молодым, когда вошел к Фебу и осмотрел все, включая мужской туалет, и нигде в этом оазисе шика на Восточной Четвертой улице не нашел ни следа Чарли и Большого Лота на их свидании с водкой и чили.
После такого собачьего обнюхивания окрестностей я спросил у бармена, не были ли здесь Большой Лот с длинноволосым мальчиком.
— Большой Рот?
— Лот.
— Никогда о такой не слышал.
Мне лишь слегка полегчало от того, что бармен у Феба ничего не знал о Большом Лоте, который, я считал, известен во всех модных местах подобного типа по всему городу, а бармен даже отнес его к женскому роду.
Итак, на сознательном уровне было уже невозможно продолжать поиски дальше по Восточной Четвертой, но на подсознательном, который для меня более привычен, можно было еще поискать поближе к Бауэри. На улице меня сильно напугал высокий оборванный урод, ведший сзади меня на металлической цепи, которая больше, чем на обычный поводок, походила на орудия пыток, выставляемые в садомазохистских секс-шопах, сопротивляющуюся собаку. Высокий безумец внезапно сорвал цепь со скулящей собаки и начал хлестать ею бедное создание — очевидно, за отказ идти с ним рядом. Все происходило прямо под фонарем, и я видел, что собака покрыта шрамами, старыми и новыми, я ее длинная морда была без волос и вся в крови.
— Перестаньте, перестаньте, или я заявлю на вас!
Избиватель собак мгновенно поднял над головой цепь, готовясь хлестнуть ею и меня, но пока цепь еще была в воздухе, я стремительно перебежал через улицу к яркому свету, разлитому над тротуаром и площадкой перед освещенным входом в далекий офф-бродвейский театр под названием «Трак и Вохауз», что значит «Обмен и Склад».
В этом защищенном светом месте я посмотрел на другую сторону улицы и увидел, что громадная полудохлая собака снова была на цепи и покорно трусила за своим драчуном-хозяином, поворачивая за тот угол, куда и я собирался идти.
Неясные мысли посещали меня, вроде, — «Да, вот так и бывает», имея в виду отношения между двумя безнадежными живыми существами. Я постоял и смутно пораздумывал на эту тему, а потом оставил ее, как слишком негативистскую и себяжалеющую, потому что сердце мое знало, что два безнадежных живых существа, если они живут вместе, более склонны не обижать, а защищать друг друга.
(Хоть что-то прекрасное в ужасном мире.)
До меня стало доходить, что в театре с таким странным названием полным ходом идет спектакль или прогон, и что недавно в нем произошел необъяснимый взрыв и пожар, положившие конец предыдущему спектаклю.
Внизу, на тротуаре, под ярко освещенным входом в театр дорогу мне загораживала фигура бомжа, вытянувшегося горизонтально поперек всей ширины тротуара, будто его поместили сюда как пророка гибели готовящегося в театре спектакля, но у него хватило сознания, чтобы приподнять голову и спросить:
— Мелошью не поделишься?
— Извините, но после уплаты налогов… — что, наверное, прозвучало жестоко, но должно было изображать юмор.
А потом раздался треск открываемой пинком двери, и коротенький, коренастенький человечек вылетел из театра, выкрикивая себе самому:
— Ужасно, просто ужасно!
Он был в шубе такого фасона и размера, что она делала его похожим на медведя-недоростка или на ондатру-переростка.
И человечек в шубе, и бомж находились на моем пути, так что я принужден был колебаться еще какое-то время, в течение которого коротышка продолжал выкрикивать себе и ночному воздуху:
— Клянусь, это так ужасно, что невозможно поверить.
Потом он отметил мое присутствие, обратившись прямо ко мне:
— Вы понимаете меня?
Я сказал:
— Да, — без интереса, но он продолжал стоять на моем пути, а теперь еще пытался схватить меня за руку:
— Поверьте, я не хотел браться за режиссуру, но я чувствовал себя обязанным, потому что все сценические движения казались совершенно неуместными. Актеры без конца двигались по сцене, по всей видимости, желая придать пьесе некоторую оживленность, пьеса очень разговорная, и мне нравился режиссер, но я не мог принять его манеру — пытаться оживить ее, и кто-то сказал мне, что когда я взялся за режиссирование, примадонна заявила директору театра: «Почему мною должен руководить этот всеми заброшенный старик?»
Он казался стареющим, с плохим зрением. Он поднял лицо и сменил очки.
— Мы с вами нигде до сих пор не встречались?
В ответ на его пристальный взгляд я тоже стал разглядывать его и сказал:
— Да, у Моизи несколько лет назад. Вы тогда были в бесчувствии.
— Действительно?
— И да, и нет. Я хочу сказать, вы…
— Пытался?
— Вы оскорбили моего друга, поместив свою руку на то, что было его территорией.
— Ах, я…
— Я объяснил своем любовнику, что это автоматический жест, по привычке.
Его внимание рассеялось, и я попытался освободить руку из его захвата, но он, сжав ее еще крепче, сказал:
— Вы сказали — Моизи?
— Да, я был там в тот вечер, и…
— Как Моизи?
— Вам интересно, или вы просто так спрашиваете?
— Интересно.
— Не очень хорошо.
— У меня сложилось такое же мнение.
— Так вы были там?
— Да, там, где мы встретились.
— Я имею в виду сегодня.
— Нет, я не был у Моизи с тех пор, как этот ваш восточный человек сказал, что он впечатает меня в штукатурку вместе с моей улыбкой.
— Он не был восточным человеком. Я думаю, мне пора идти.
(Я на самом деле чувствовал, что должен идти, потому что эта встреча, кажется, не имела цели, а моя голова как будто висела в нескольких метрах надо мной на тонкой ниточке, готовой оборваться. Но маленький человечек, похожий на таких разных животных, сказал: «Пожалуйста, проводите меня до угла, мне не дойти одному».)
Мы стояли на углу, и теперь я мог видеть, что он не был ни под градусом, ни под кайфом, а просто очень болен.
Это наблюдение особо меня не касалось, но, будучи далеко от Юга, я почувствовал, что не могу его оставить.
— Вы плохо выглядите.
— Да, и тут никакие налоги не помогут.
— Налоги на что?
— На все существующее. Давайте зайдем в этот бар на углу, выпьем вина, и если они не вызовут мне такси, я закажу лимузин от Уэбера и Грина.
— Уэбер и Грин — похоже на пару комедиантов.
— Все на свете на что-то похоже, а их машины похожи на катафалки.
* * *
Я привел его в бар на противоположном углу перекрестка, и в тот момент, когда мы вошли, им овладела сумасшедшая веселость.
— Я кричу: еще вина и сумасшедшую музыку!
Бармен посмотрел на него с пренебрежительным узнаванием и не обратил на этот крик ни малейшего внимания, но человечек упал на стул у столика и начал топать под столом ногами.
С кухни вышел кто-то из помощников, в фартуке, сплошь заляпанном кетчупом. Он повел себя по отношению к моему случайному спутнику немного поприветливее, по крайней мере, сказал:
— Бокал или бутылку?
— Бутылку и два бокала!
Затем старик отправился к музыкальному ящику, опустил четвертак и нажал один номер три раза.
