Рядом с ним стояла, подвязавшись по-русски платочком негритянка, лет тридцати пяти с двумя малышами приблизительно пяти и семи лет, с любопытством разглядывавшими иконы и настенную роспись храма. Время от времени негритянка сосредоточенно крестилась и била земные поклоны. Детишки ее тоже крестились, но не вполне умело.
..."Иисусе, добрый Пастырю твоих овец, не предаждь мене крамоле змиине, и желанию сатанину не остави мене, яко семя тли во мне есть…"
Неожиданно негритянка обернулась. Ее взгляд встретился с Васиным. Вася улыбнулся, и негритянка расплылась в своей белозубой улыбке и поклонилась ему. Вася, насколько ему позволял рассыпчатый живот, согнулся в три погибели.
- Вот уж не думал, что американцы в наш храм ходят, - сказал умиленный Вася. Слово "наш" выпелось у него совершенно естественно.
- Ой, да что вы! - радостно зашептала женщина. - К нам много народу ходит. И, верите ли, в основном-то американцы. Ну и русские, конечно. Нравится им у нас. Душа, говорят, отдыхает. Вот этот мужчина - это наш чтец. У него жена русская. Негритянка эта с детишками - на клиросе поет. Все при деле. Вы надолго в храм? А то, может, подождете? Отец Герман вот-вот должен подойти, исповедовать будет. Вам-то дорога дальняя предстоит: исповедались бы на всякий случай! - она перекрестилась.
- Да-да, конечно! - радостно засуетился Вася. Сейчас только вожатого своего предупрежу.
Он подошел к Сьюзен.
- Мне срочно надо исповедаться! - тоном, не терпящим возражений, произнес Вася и, к своему удивлению, прочел в её глазах понимание и нечто, отдаленно напоминающее сочувствие и испуг.
- Конечно-конечно, - зачастила она, почти извиняясь, - я не тороплюсь.
Вася вернулся к женщине:
- Ну вот, все и уладилось! Простите, я не знаю вашего имени-отчества...
- Татьяна Юрьевна.
- А я - Вася.
- А по отчеству?
- Иванович. Василий Иванович, Как Чапаев.
Татьяна Юрьевна слабо улыбнулась:
- А вы, Василий Иванович, с чем в Америку пожаловали, если не секрет, конечно?
- Да вот пригласили лекции читать, но, как я теперь понимаю, больше для мебели. Без денег, за харч. Я бы и не поехал, да мать говорит, поезжай, мол, Вася, когда еще в Америку съездить удастся. В общем, почти насильно меня выпихнула. Я же неподъемный: лягу на диван и работаю себе потихоньку. Но если честно, тут не все чисто было. Приглашение мне прислали аж от самого Джимми Картера. Только он меня не знал, и я б его век не знал...
- Ух ты!
- Вот вам крест, Татьяна Юрьевна! И представьте себе, посольство американское, которое самых правоверных демократов по полгода в очередях за визой мурыжит, мне все за два дня оформило! Тут-то я и подумал: это знак!
-Да, пожалуй...
- А в общем, афера какая-то. Один прохиндей экуменический колледж в Москве на американские деньги открыть хочет. Натурально, чтобы половину этих денег разворовать. Другая - шмотки жертвам "репрессий" собирает, а потом их на толчок несет. Третий.... - Вася рубанул рукой воздух: продолжать ему дальше не захотелось.
- А-а-й! Да Бог с ними со всеми. А тут в Америке это тоже кое-кому выгодно: хотят под предлогом "помощи России" свой гешефт делать и в "вышние сферы" просунуться. Только скажите мне, Христа ради, Татьяна Юрьевна, когда это России ихняя помощь поганая нужна была?! Да еще такая, экуменическая, - Вася не на шутку разошелся: - А мне говорили вначале, поедем, мол, на научную конференцию в Атланту "Христианство и демократия". Уж лучше бы ее "Упыризм и вурдалакия" обозвали. Ну, наука так наука, ладно: я этой хренью двадцать лет занимаюсь. Чувствую, понадобился я этим жуликам "для представительства": то-то они мне вначале говорили, нужен, мол, юрист православный. А где их нынче взять? А тут я им под руку подвернулся. Тьфу! Прости, Господи!
"К Тебе Пречистой Божией Матери аз окаянный припадая молюся: веси, Царице, яко безпрестани согрешаю и прогневляю Сына Твоего и Бога моего, и многажды аще каюся, ложь пред Богом обретаюся, и каюся трепеща: неужели Господь поразит мя... - голос старика, казалось, начал вздрагивать от напряжения, - ...и по часе паки таяжде творю; ведущи сия, Владычице моя Госпоже Богородице, молю, да помилуеши, да укрепиши, и благая творити да подаси ми".
- Извините, я вас заболтал, Татьяна Юрьевна? - спросил Вася.
- Нет, что вы, что вы! Я так давно не слышала русской речи, я имею в виду московской...
- А вы сами из Москвы будете?
- Нет, я из Ленинграда.
- И давно здесь?
- Сразу после войны.
Каким ветром занесло эту милую русскую женщину в Америку да еще сразу после войны. Попала в оккупацию? Ушла с немцами? Потом подалась в Америку? Думать об этом Васе не хотелось: что бы там ни было в прошлом, Татьяна Юрьевна стала ему за несколько минут знакомства совершенно родным человеком.
Вася знал многих эмигрантов всех "волн" и редко к кому испытывал симпатию: в конце концов подавляющее большинство из них боролось против его Родины.
Лишь однажды - в Голландии - он встретил пожилую "энтээсовку", горько сокрушавшуюся по поводу развала СССР.
"Мы-то думали, что боремся с коммунизмом, - тихо, словно оправдывалась, произнесла она, - а теперь я вижу, что они все хотели просто уничтожить Россию... Единственно, чем я могу утешить себя, так это тем, что все наши труды были, в сущности, совершенно бесплодными... и если бы не ваши изменники наверху..."
"Не попущай, Пречистая, воли моей совершатися, не угодна бо есть, но да будет воля Сына Твоего и Бога моего: да мя спасет, и вразумит. И подаст благодать Святаго Духа, да бых аз отселе престал сквернодейства..." - звучал голос чтеца, явно переживавшего в момент чтения молитвы ее глубочайший смысл.
Татьяна Юрьевна перекрестилась и отдала поясной поклон. Вася последовал ее примеру.
Он поставил свечки перед образами Казанской Божией Матери, Преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского и подал записки о здравии и об упокоении.
- А вот и отец Герман пришел! - радостно шепнула полковнику Татьяна Юрьевна.
Вася увидел тощего лысого человека с явно славянской внешностью.
Он извинился перед Татьяной Юрьевной и направился к священнику.
- Исповедаться вам пришел, отец Герман, - сказал он, кланяясь.
Священник ласково взглянул на Васю и заговорил сам. Говорил долго, и по его произношению Вася понял, что батюшка этот из южных славян. Но не болгарин и не серб. Казалось, о. Герману доставляет радость говорить в русском храме по-русски, хотя это был явно не его родной язык, и говорить с русским человеком и не просто русским, а из самой что ни есть настоящей России.
Вася исповедался. Отец Герман благословил его и, прижав Васину голову к груди, прижался к ней щекой. Так они стояли несколько мгновений.
Вася отошел от священника и бухнулся на колени перед образом Серафима Саровского.
Сьюзен пристально следила за этим стоящим на коленях перед иконой, бьющим лбом об пол храма бородатым русским мужиком, и в её глазах ясно прочитывалось явное непонимание и неприятие всего происходившего в церкви. Непонимание, переходящее в глубоко упрятанный страх.
Она долго не решалась подойти к Василию. Затем, пересилив себя, приблизилась к нему на цыпочках и шепнула:
- Нам пора.
- Иду. Иду, - отозвался тот, не оборачиваясь.
Вася подошел к Татьяне Юрьевне.
- Я скоро лечу обратно домой, - сказал он с виноватой улыбкой, - не надо ли будет передать кому-нибудь что-нибудь от вас?
- У меня никого не осталось в России, - сказала она и заплакала, - простите меня, Васенька, простите. Обождите секундочку.
Она пошла в свой закуток, не отрывая платка от своего печального лица.
- Вот это вам от нас всех на память, - и протянула ему пакет, в нем был церковный календарь на 1993 год, на обложке которого был изображен Храм Иоанна Предтечи и икона Иоанна Крестителя.
Календарик был красивый, но бедненький - видно, большего приход позволить себе не мог. Тем дороже был подарок. Вася трижды поцеловал Татьяну Юрьевну и поцеловал ее сухую изящную руку.
- Спасибо, миленькая, век не забуду! - сказал он и прижал календарик к груди. - Простите меня, ежели чего не так...
"... ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучается..."
- Всё так - всё так, - виновато улыбнулась она. - Помолитесь там, в России за нас, грешных! - были её последние слова. Она поклонилась Васе.
Вася, как полагается, отдав поясной поклон на три стороны, вышел из храма.
Всеми своими потрохами он чувствовал, что его Родина - жива и являет собой, несмотря на все нестроения и предательства, несокрушимую твердыню, и никакие "силы ада не одолеют ее".
"Они надеются на нас, ждут нашей помощи", - подумал он о прихожанах ставшего родным ему вашингтонского храма.
А сухонький старичок в очках со сломанной дужкой все читал и читал:
"Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякого супостата..."
