…
Не теряй чувства юмора, Сэмми. Раньше я никак не смогу. Вечер в мировом суде нынче ожидается хлопотный, почти такой же, как тамошние четверги; вводятся новые законы, самые разные; плюс там всякого рода легавых, стукачей и шпиков, – как ты их именуешь, – как тараканов, поэтому приходится действовать с оглядкой. Ну да так или иначе, а снимки мы сделаем: если сам не смогу, пришлю кого-нибудь.
Э-э
Потому что вся беда с наружными повреждениями в том, что они имеют свойство исчезать. Ты не помнишь, этот шарлатан какую-нибудь мазь тебе прописывал?
Да, э-э…
Ну вот, потому мне и придется прислать кого-то, если сам не смогу. Но ты не волнуйся, человек будет надежный.
Сэмми пожимает плечами.
Ты уж потерпи. Жаль, нет у нас возможности полный рентген сделать.
Сэмми кивает.
Я внушил тебе подозрения.
Было дело…
Ладно, мне пора.
Э-э
Последний вопрос перед тем, как я уйду, ты только не обижайся: как ты думаешь, она вернется? твоя подруга?
Да.
А почему ты так думаешь?
Потому что.
Потому что – что?
Потому что ничего.
Ладно, Сэмми, согласен, в отношениях между людьми такое случается, особенно когда возможно все, что угодно. Ты только пойми меня правильно, я не чудотворец и не предсказатель судьбы; у меня нет волшебного хрустального шара, и кроликов из шляпы я тоже вытаскивать не умею.
…
Ну что ж, пора приниматься за дело. Я у двери.
Сэмми хмурится, стискивает кулаки, потом успокаивается, поднимается с табурета.
Я у двери.
Сэмми поворачивается на голос.
Я выйду сам.
Сэмми ощупью подвигается вперед, отыскивая дверь. Он слышит, как Алли дважды поворачивает ручку замка, как открывается входная дверь.
Скоро увидимся, пока!
Погоди минуту…
Нет времени.
Дверь закрывается. Добравшись до нее, Сэмми какое-то время стоит около. Почесывает щетину под подбородком, потом возвращается на кухню. Берет чайник, чтобы долить в него воды, но ее еще достаточно, горячей. Чистые тарелки составлены в сушилке, кружки, ножи и вилки вымыты тоже. Ладно, и то помощь.
Есть еще кой-какие дела, безотлагательные. Вот только он немного устал. Может, еще кофе. Дверь запри. Он немедленно делает это. Потом стоит у кухонной раковины, ждет, когда закипит вода. Алли сейчас уже вышел из дома, переходит бетонную площадь, идет вдоль магазинов, потом еще куда-то, куда-то еще. Интересно, куда. Куда он теперь направится.
Вода закипела. Сэмми отнес чашку с кофе в гостиную, присел на кушетку. Просидел какое-то время, прежде чем вспомнил, что можно бы и радио включить или кассетник, однако мысль эта тут же выветрилась из головы; потом вспомнил снова, но оказалось, что он невесть зачем уже включил телевизор. И через несколько минут выключил; сидел с закрытыми глазами. Неплохо бы пару часиков покемарить, день предстоял долгий, надо было набраться сил. Хотя можно и на кушетке вздремнуть, тут даже часы не тикают, нет смысла их заводить, разве что научишься каким-то образом эти самые тики подсчитывать, вот с этого начал, вот этим закончил, да бесполезно, они все звучат одинаково, это ничего тебе не даст, глупо и тоску нагоняет, напоминая о твоем состоянии, о том, чем ты стал, ну то есть если бы не гул в ушах, тут вообще никаких других звуков не слышалось бы и ты был бы совсем Как обрубок, просто верхняя половина туловища; представляешь, главной твоей заботой была бы жратва, как ею разжиться; плюс прочие функции организма, омовения, toilettes; [36] отливать-то все едино приходится, вот была бы проблема; что бы ты делал в таком положении, подгузник таскал бы; правда, если у тебя рук нет, как ты его примастрячишь; пришлось бы опять-таки полагаться на чью-то помощь; плюс насчет жратвы, и ее бы они тебе таскали, или, может, приискали бы тебе место, чтоб ты христарадничал у какой-нибудь лавчонки, где торгуют рыбой с жареной картошкой; и сидел бы ты там, обрубок тела на дощечке с колесиками, как, помнишь, та старуха-нищенка, которую ты раз видел, как она волоклась по улице, отталкиваясь руками, ладушки-ладушки, чтобы колеса вертелись; и единственная твоя забота была бы – остаться в живых, ну и с мозгами еще, с ними ты тоже намучился бы, потому как мозги-то все еще оставались бы при тебе, значит, пришлось бы думать, и первым делом о своем положении, вот и кончил бы тем, что стал бы прикидывать, как лучше подохнуть, так ведь и это тоже проблема, потому как что бы ты мог сделать, ну, разве что выкатиться на проезжую часть, чтобы тебя автобус задавил, или еще голодом себя уморить, или попытаться остановить дыхание, как тот малый, о котором Сэмми в одном рассказе читал, хотя, может, это был один мужик в крытке, да, точно, в крытке, он как-то там ухитрился остановить дыхание, и все, кранты, на хер; так что даже если от тебя только верхняя половина и осталась, ты все-таки сможешь это проделать, если очень захочешь, найдешь уж какие-нибудь способы, средства, известные только людям, попавшим в исключительные обстоятельства. Средний человек про них и не знает, потому как не знает и того, что это за обстоятельства такие; никто про них не знает, кроме тебя и тех, других, ну, которые общество взаимопомощи организовали, чтобы, значит, заручиться поддержкой всяких там депутатов, членов парламента или еще кого, в общем, известных людей. Никому ведь не ведомо, на что ты способен, кроме тебя самого и таких, как ты, полностью нетрудоспособных; ну и вы все встречаетесь где-то там, где обычно народ митингует, чтобы обсудить все это дело, улучшить, значит, свое положение, качество жизни, составляете петиции в парламент, в городской совет, направляете своего представителя в Брюссель, правда, если от него, от мудака, только половинка и осталась, вам придется его почтой посылать, опять же, если ты говорить не способен и видеть тоже, так как же ты изложишь свои нужды иностранным делегатам, ни хрена у тебя не получится, ты и с членами своего общества-то ни хрена обсудить не сможешь, у всех у вас ни хрена не получится, вы даже знать не будете, пришел кто на ваше собрание, не пришел, разве что станете прислушиваться; к дыханию там, к шарканью ног, к шмыгающим носам, к воркотне, к чиханию и кашлю, а если ты еще и глухой, так и их не услышишь, и тут тоже понадобится кто-нибудь, кто все это слушал бы за тебя, а тебе бы переводил, представлял, значит, тебя, твои интересы, хотя ты бы и не смог никому объяснить, в чем эти самые твои интересы состоят, людям пришлось бы просто догадываться, чего ты хочешь, если ты вообще чего-нибудь хочешь, им пришлось бы догадываться.
Вроде звук какой-то послышался. Может, и послышался. Так или иначе, а надо идти, никуда не денешься. Башли. Да не в этом дело, просто надо уматывать, на хер, иначе ему туго придется, потому как его ж обложили, уже обложили со всех сторон; вот именно, уже со всех сторон обложили, это уже произошло; так что тут всего лишь вопрос времени, вопрос, когда он это сделает, слиняет отсюда, потому как линять необходимо, вот почему он и собирается, на хер, линять, приходится. Надо было бы уложиться, с этим-то он управится. Плюс рубашки; хотя бы некоторые. Набить чемодан. Опять же палка, нужна свободная рука. Просто устал он, вот в чем дело. Почему же он так устал, друг, почему так устал, ну просто устал, и это наполняет твою голову, твой ум, все. Да потом, и поздно уже, не поможет, господи, ничего не поможет, ты думаешь, поможет, а оно и не поможет, по-настоящему, не поможет, когда это случится, ты не готов, тем более, так устал, выдохся, все твои ресурсы
даже тогда
но что смешно, не говоря уж о чем прочем, что смешно, так это что ты все еще борешься, на хер, это ты всегда умел, это главное, тебе всегда удавалось найти для этого способы; и Элен это понимала. Понимала. Она понимала это. Не только, как ты, на хер, сражался в прошлом, но и как ты в будущем, на хер, станешь сражаться. Это так же охеренно просто, как нос на твоем лице, она в тебе это ясно читала. Занятно, как людям это удается; самым разным людям. А кончаешь ты тем, что податься тебе и некуда
