У лифта две женщины, разговаривают о международном положении, они про него программу по телику видели. Интересно послушать. Сэмми надумал сигаретку свернуть, но все промокло, не получилось. Плюс женщины могли возмутиться, если бы он закурил в лифте. А ему их не переспорить. Иногда это удавалось, а сейчас не удастся. Да и вообще, он был бы не прав, а чего ж тогда и спорить, если не прав.
Двери открываются, Сэмми входит, постукивая. Одна из женщин нажимает на кнопки. Седьмой, говорит Сэмми. Ощупывает голову, волосы прилипли. Могло быть и хуже. Жизнь. Жизнь могла сложиться гораздо хуже. И тут он чихает. Извините, говорит, и снова чихает. Извините, говорит, и чувствует, что щас опять чихнет, пытается удержаться, да не выходит, чихает так, что из носу сопли летят. Извините меня, говорит он. И вытирает тылом ладони рот и верхнюю губу. Хотел купить пакет носовых платков, да вот забыл.
Пытка какая-то. Весь в испарине, подмышки мокрые, волосы на груди тоже.
Когда лифт останавливается, происходит странная штука. Одна из женщин говорит Сэмми, что это его этаж, а другая выходит раньше него, однако с приятельницей не прощается, а судя по тому, как они болтали, эти бабы – подруги. Странно как-то. Выйдя на площадку, он останавливается и начинает рыться в карманах, делая вид, будто что-то отыскивает. Шаги женщины стихают за углом. Сэмми прислоняет палку к стене, вытирает досуха руки, сворачивает сигаретку. Все правильно, говорит он.
Закурив, идет дальше, оттягивает дверь, ведущую в коридор, быстро проскакивает продуваемое ветром пространство, сует ключ в замок. В прихожей едва удерживается, чтобы не позвать Элен, потом включает в гостиной камин, пристраивает к нему кроссовки, чтоб те просохли, вытирает полотенцем башку, прикидывает, может, ноги помыть. А то даже и ванну принять. Вот чем нехороша тюряга, ты в ней вечно какой-то липкий, грязный, и когда выходишь, приходится долго драить себя мочалкой. Сэмми развешивает куртку и штаны. Самое милое дело, когда они намокают, – высохнут и после выглядят как отглаженные. Он надевает джинсы.
Ладно, что дальше?
Так-так, до него, наконец, доходит, что он, собственно, делает – он готовится смыться отсюда.
Сэмми собирает грязные носки, трусы, майки, запихивает их в стиральную машину. Белые, цветные, все вместе; Элен же нет, базарить по этому поводу некому. Стиральный порошок. Стиральный порошок, стиральные машины. Сэмми находит вилку, втыкает. Хорошо. А теперь
ну его на хер, никаких «а теперь», теперь чашка чая и кусок сыра. Не всю же одежду стирать, потому как, пока она не подсохнет, ему отсюда не уйти. Это ж не один час может занять, а он хочет уйти ночью. Так что он возьмет плечики, развесит все перед камином; а не высохнут, так и хрен с ними, друг, все равно их в полиэтиленовый пакет складывать. Ладно. Он слышит, как работает машина. И отлично, значит, дело идет. Так что теперь – чашка чая. Нет, в кровать.
Такие вот дела.
Всему свое время.
Это она наверху, слушает фолк, похожий на его музычку; по временам кажется, что этот обычный для танцулек музон того и гляди перейдет в спиричуэле, а то и в джаз, но нет. А может, и не она. Хотя, похоже, уж в этом ты разбираешься; даже шаги на потолке и те ее.
Постель холодная. Будь Элен рядом, он повернулся бы, притиснулся к ней, подобрал бы колени, прижал их к ее жопе, обнял бы, уткнувшись носом в ее затылок, в волосы, в запах, так тепло, кожа к коже, и у него бы встало, медленно, постепенно, неспешно, он бы и не заметил, пока не вклинился бы между ее ягодицами, не протолкнулся бы внутрь, и тут бы она немного подвинулась, неторопливо, как в воскресное утро, почти и не просыпаясь.
Снова трясучка бьет. Сэмми подтягивает колени к подбородку, стискивает одеяло. Может, вирус какой напал, потому как его понемногу охватывает ощущение, что ему хочется только одного – залечь в кровать; а так обычно бывает, когда заболеваешь.
Сэмми вытягивается, переворачивается на живот; спина все еще донимает его, особенно копчик; ничего, подрыхнешь пару часиков, и все уймется; последнее, что ему нужно, так это башку перетрудить.
Сон это вещь; ну ладно:
так, все внимание на пальцы ног, напряг их, расслабил, теперь ступни, напрягаешь и расслабляешь, следом лодыжки, напряг, расслабил, пятки пропустил, напряг пятки, расслабил; дальше голени, нижняя часть, напрягаешь и расслабляешь. Он поворачивается на бок, голени, в самом низу, сконцентрируйся, старые добрые голени, внизу, давай, напряг, ну, напряг же – мать их, подрочил бы, и все дела, но нет, все внимание на колени, напряги колени, Сэмми снова переворачивается на живот, да напряги же ты их, колени-то, вот, а теперь расслабь; может, лучше на спину лечь и начать все сначала. Да ну его в жопу, херня, друг, херня, может, кому-то и помогает, а ему ни фига, не срабатывает, друг, и все, не срабатывает; и всегда оно так, где-то выигрываешь, где-то проигрываешь; ты, главное, не волнуйся, не волнуйся.
В конце концов, Сэмми заснул, и на том спасибо, хотя сколько времени он пробыл в отключке, не знаю, знаю одно, – когда он проснулся, то чувствовал себя все таким же измотанным; веки слиплись, усталость, настоящая усталость так никуда и не делась, так что он проспал еще часок, ну, может, два, два это самое большее. Который теперь час, он не знал, но навряд ли очень уж поздний. И еще одна такая мысль в голове: в нем вроде как ничего со вчерашнего дня и не изменилось, и даже с прошлого октября. Чего бы она такое значила? Наверное, чего-нибудь да значила.
Ну вот, опять, исусе-христе, опять дверь, дверь его и разбудила, исус-господь, это она его разбудила, друг, долбаная дверь, сучары немытые. Сэмми вылез из кровати, натянул носки, начал нашаривать джинсы.
Нет. Не может быть. Он снова сел на кровать. Попросту невозможно. Я чего говорю, не могли же они взять да так и подгадать; он заснул; заснул, на хер; ну, не могли они так здорово подгадать; ну они же не господь всемогущий затраханный, они же просто люди и все, на хер; и ничего больше, обычные люди; кретины ублюдочные, это да, но всего только люди. Так что ладно, по крайности, ты можешь парировать их удары, это дозволено; инициативу ты перехватить не вправе, но хотя бы удары парировать можешь, правда, иногда, чтобы парировать удар, приходится вмазать первым; и ладно, и справедливо, тебя же вынудили, не оставили тебе долбаного выбора, вот ты и вмазал. Про это не всякий знает. Сэмми пожимает плечами. Можно бы и улыбнуться, да улыбаться тут ни хера нечему, такова реальность, вот и принимай ее такой, понимаешь, о чем я, у тебя ж нет выбора, друг, пригнул голову и вперед, такова ситуация. Исусе, как же его трясет, как трясет. Перестань. Не может он перестать. Да можешь, можешь. Он встает с кровати, четыре шажка вперед, четыре назад, чтобы дыхание успокоить, ладно, дыхание успокоилось, теперь натягиваем джинсы, покачиваясь, держась левой рукой за стенку; так, следом майку. Он приоткрывает дверь спальни, вслушивается. Ни хера не слышно. Очень мило с их стороны – хряснули по двери, но все-таки, надо признать, не своротили, могли же и вышибить ее и ввалиться сюда, друг, вот я о чем говорю. Их там небось по крайности четверо, не иначе, четверо, по крайности, не считая шофера. Ну и ладно. Ладно, хорошо, все по-честному. Дело-то серьезное, еще бы, серьезное же дело. Сэмми улыбается, всего на секунду, потом прислушивается снова. И все равно ни фига не слышит. Может, они отвалили, в жопу. Он опять улыбается. А что, цивилизованное поведение, а? старые добрые фараоны проявляют подобие уважения к чужой собственности, тут ты можешь отдать им должное. Он шмыгает. Где эта ебаная палка? У входной двери, на обычном месте. Ладно. Спасибо, на хер, что она хоть покрашена, надо ж соответствовать образу. Он проверяет ширинку; порядок; давай, друг, действуй, вперед. Шузы. В жопу шузы, нет времени. Он выходит из спальни и тут снова хлопает клапан почтовой щели, и Сэмми идет в прихожую. Надо было побриться. Ладно, не важно; палку он отыскал. И произнес, громко: Кто бы из вас, гребаных сучьих кретинов, сюда ни вошел, каждый получит по морде. Он перехватывает палку покрепче, поднимает ее, отводит назад, кладет на правое плечо и отпирает дверь, и сразу отступает на шаг, перенося весь вес на правую ногу, слегка раскачиваясь, плечи в порядке, и колено не слишком напряжено. Проходит минута, и дверь, скрипнув, приоткрывается.
