Так прошли две недели. Кажется, именно в этот период министр Павлов наебал население с пятидесяти- и сторублёвыми купюрами. Но хрен бы с ним. Я вообще-то намеревался попасть во Владивосток.
Общими усилиями удалось наскрести на авиабилет до Владика. И опять же в памяти всплывает Харлова. Вроде бы она отбивала одну из трёх телеграмм, адресованных Папе Иржевскому — директору «Кобы», Витьке Пьяному и ещё по одному адресу, на улице Суханова, где должен был обитать Коля Рок-н-Ролл.
Ну, провожающие утирают слёзы радости, рёв турбин и так далее, зверские улыбки стюардесс и дикое похмелье, накрывшее меня на высоте девять тысяч метров.
И Саянский хребет в иллюминаторе.
И вот он — крайний русский город! Начало февраля, шесть утра, аэропорт Артём, четыре рубля в кармане… и никого! В смысле — никто не встречает.
Спрашивается, нахуй мне четыре рубля? Вот у ошивающихся возле аэропорта цыганок купил на эти деньги пачку сигарет «Магна». До самого Владивостока нужно было ехать на экспрессе ещё километров сорок.
И тут меня осенило. Витьки Пьяного адрес звучал так: посёлок Артёмовский, улица Угольная, дом…квартира… На вопрос — не одно ли и то же Артём и Артёмовский? — местный бичара в засаленном лисьем малахае ответил удовлетворительно. Но пояснил он же, до Угольной нужно ехать на рейсовом автобусе. «Тут рядом, остановки три-четыре».
Автобус? Да вот он! Откуда же я знал, что они расстояние по карте лаптями меряют! Рядом…
В общем, первая остановка случилась километров через двадцать. За окнами автобуса проплывал депрессивный приморский пейзаж — лысые сопки, редколесье, какие-то остовы древних шахт как единственный признак разумной жизни. Короче, уехал я хуй знает куда… в уссурийские дебри. По-моему, в Японию было ближе. Но до улицы Угольной добрался-таки.
Двухэтажный дом — из тех, что были отстроены в 1905 году пленными японскими милитаристами. Первый этаж, налево, звоню. Открывается дверь. В нос шибёт брагой. В дверях стоит лет на двадцать постаревшая копия Витьки Пьяного — его батя. На кухне бурлит раскочегаренный самогонный аппарат.
— А Витька в Городе уже две недели.
Для всех жителей Приморья Город — это Владивосток.
— Когда приедет?
— Да кто его знает… Твоя телеграмма что ль?
Предложение дождаться Витьку я не принял. Погрузил в дорожную сумку выданный батл самогона и отправился назад. Сопки, редколесье, пиздец тоска какая… Почему-то вспомнил, как Витька читал со сцены драйвовое стихотворение про чёрное озеро Чад.
Водитель экспресса без проблем согласился даром подбросить до Города. Люди — везде люди.
С поисками Папы Иржевского было совсем просто. Дверь отворила его разъярённая супруга и особо не вдаваясь в подробности заявила: «Вот вы с ним пили, вот вы его и ищите!». Дверь захлопнулась. Всё правильно, я не лучшая компания для обременённых семьями людей. После — панк. До Москвы семь тысяч километров. В кармане пол-пачки «Магны». Начало февраля.
Оставался последний адрес: улица Суханова, дом 39, квартира 8.
В самом центре Владивостока стоит памятник «Пинк Флойду»: будёновец с горном в руке, обращённый лицом к Японии, — трубач у ворот рассвета. Диск так назывался, один из первых флойдовских альбомов. Чистая психоделика. Возле трубача околачивался похожий на стриженого Сида Баретта милиционер.
«Улица Суханова? Да вот она тут, за углом, направо», — мент такой доброжелательный.
Направо.
Владивосток, по крайней мере та его часть, которая известна мне, разбросан по сопкам. Ломаный ландшафт. Сплошь подъёмы и спуски, все улицы под наклоном. Ну, почти все. Так вот и улица Суханова — наверное, самая круто забирающаяся в гору улица. Улица на сопке. Вершина сопки — небольшая площадка, где расположен Дом Культуры и небольшая станция фуникулёра.
Где-то тут дом № 39…
Первый поисковый поход не принёс положительного результата. Редкие прохожие пожимали плечами и удалялись.
— Это улица Суханова?
— Да, это улица Суханова.
— Дом 39, скажите, где?
— Не знаю.
Никто не знает, где находится дом с таким номером. Хорошо. Пойдём другим путём. Нужно найти дом с приближающейся к 39 нумерацией. Вот тётушки у подъезда стоят.
— Это улица Суханова?
— Да, это улица Суханова.
— Вот у этого дома какой номер?
— А у этого дома адрес не на Суханова.
— А у того?
— Кто его знает…
К тому времени, когда над восточным побережьем Тихого океана сгустились сумерки, мне удалось выяснить, что улица Суханова есть, но жилых домов с таким адресом нет. Сердобольные аборигены поведали мне, что когда-то, до Второй Мировой, на Суханова были лишь частные дома. Но их давно снесли, а на их месте выстроили хрущёвки, которые, естественно, имели адреса, но не по улице Суханова, а являлись пятыми или шестыми корпусами домов, расположенных хуй знает вообще на каких улицах.
Там, кстати, рядом есть улица Ленина, которая плавно перетекает в улицу имени ещё кого-то, а потом опять продолжается имени Ленина.
Так что с разрушенной психикой и одеревеневшими от такого альпинизма ногами плюхнулся я на бордюр и глубоко глотнул из бутыля, вручённого мне Витькиным батей.
Совсем темно стало. Стрелы тросов неработающего фуникулёра терялись в ночи. Перед глазами маячил Дом Культуры с мёртвыми окнами и полуразрушенной колоннадой.
Сильно поддатый прохожий.
— Дом 39 по Суханова знаешь? — это так, от отчаяния, даже не глядя на опрошаемого. И вдруг! «Знаю». Палец прохожего указал на Дом Культуры.
— Так ведь…
— Да это ж-жилой д-дом! Т-тебе в ка-акую квартиру?
— Восемь….
— П-подъезд с обр…с обратной с-стороны. Втор-рой этаж, направо. Т-только нам т-тут с-свет выр-рубают. Т-темно и звонки не р-работают. С-стучи.
Хули стучать, если нет никого за дверью. Ну нет никого!
Поплёлся ночевать на телеграф, где работал круглосуточный переговорный пункт. Сквозняк, но всё же не на улице. Бомжи, опять же, родственные души. Сигареты, правда, кончились. Возле телеграфа гранитный Ленин с двумя кепками — одна плешь прикрывает, другую он в левой руке за спиной держит. Правой рукой Ленин на будёновца указывает. А будёновец баржу с «тойотами» из Японии ждёт.
Рано утром, чтоб согреться, помчался я по крутой сопке к жилому дому культуры на улице, чёрт возьми, Суханова! Кто такой Суханов? Что мне Суханов? Что я Суханову…
Рассвело. И вот при свете обнаружил я адресованную мне записку, аккуратно подложенную под кнопку дверного звонка. «Андрюха! Телеграмму получили после приземления. Приезжай вот сюда. Ник».
И подробно вычерченный карандашом алгоритм обнаружения того места, где пребывал Король ритмичного подполья. Общага Дальневосточного госуниверситета. Берег Уссурийского залива. Стая одичавших собак возле входа. В ноль пьяная вахтёрша. Третий этаж. Выбитый дверной замок. Комната четверокурсниц биофака — Марины и Яны. С ночи, как с прошлой жизни, невменяемый Ник приподнимает опухшую харю над подушкой и хрипло рычит:
— Литл?! Витька, вставай, Литл приехал! Шило есть?
— Ко мне заезжал? — это очнувшийся Витька.
— Заезжал. Хули тут, всё рядом.
— Значит, есть.
То было несколько лет назад, когда Фидель ещё не лежал в холодильнике, а Рауль ещё не переключился с кокаинового трафика на непосредственное руководство Островом.
Казахи отмечали Навруз. На всю Кубу казахов насчитывалось восемь человек. Но, несмотря на малочисленность представителей этого древнего этноса, торжества — если уместен такой термин — проводились при непосредственном участии государства.
Распоряжением вечно революционного правительства на небольшой гаванской площади, недалеко от памятника Джону Леннону — да! металлический Джон сидит на металлической парковой скамейке, а из под его подошв вытекает припев «Имейджен» — так вот возле «Представь себе» смастерили шатёрчик, раздали присутствующим яркие бейджики с изображением казахского и кубинского флагов, и начали отмечать.
У кубинцев всё праздник. Уличный гитарист с адски хриплой вокалисткой — праздник, Фидель речь держит — тоже праздник. Ритмичные люди. Поставь кассетник на мостовую — и через пять минут получишь танцплощадку сотни в полторы веселящихся островитян. Все подпрыгивают темпераментно, девки чёрные точёными задницами подмахивают, мачо очами постреливают, казахи тоже пританцовывают — ром негро вечерним солнцем в крови полыхает.
Навруз.
Так принято — на всякое мероприятие является какой-нибудь известный кубинец. Чтоб приятно людям было, чтоб значимость свою люди ощутили. Да и вообще… Праздник же.
Сигары без маркировки — самокатные, как положено, скрученные на обширной ляжке мулатки лет пятидесяти. Пот, дым шаманский, жарища, ром.
