Так Оганян объяснял автору этих строк смыл наиновейших из доступных нам тогда направлений новейшего искусства, и автор этих строк, бывший тогда склонным, в общем, считать эти наиновейшие направления скорее шарлатанством, находил эти его слова убедительными и восклицал: «Ах так вот оно в чем дело!» И научался смотреть и видеть, что да — так оно, правда, и есть.
— Назначение живописи — было тогдашнее убеждение Оганяна, — очень просто и только одно: создавать объекты искусства из всего, чего под руку не подвернется, а единственное требование к этим объектам — чтобы они были красивы. Не просто хорошенькие, а — потрясающе красивы. Как тот же Малевич, как тот же Раушенберг. И делая это, создавая такие объекты, художник открывает тем самым для зрителя и во внешнем мире то, что ранее было ему, зрителю, неизвестно и незаметно. Идешь так обычно — все серое, скучное, зимнее уныние, ничего хорошего. А насмотришься Раушенберга, и начинаешь сам видеть: гля какие ворота синие, как сволочь! Гля как они с этим серым забором вдруг сочетаются! Гля, как обрывки афиш и плакатов на стене друг с другом соотнеслись! Это вот и есть задача художника: увидеть такое в мире то, которого никто не видит — выставить в музее — люди смотрят — и сами начинают такое видеть и замечать.
И рассуждения Оганяна представлялись мне убедительными, и я начинал, действительно, сам это все видеть и замечать.
Слово «убедительно», кстати позаимствовано мною именно у него. Оганян использовал его как наивысшую оценку для произведения искусства, да, вроде бы, использует и сейчас. И он убедительно убедил меня в том, что именно такая система оценивания произведений искусств является наиболее верной, и я ее перенял. Оганян оказывал тогда на меня немалое влияние, это факт.
Соответствовала теории и собственная живопись Оганяна.
Он, правда, не писал абстрактных картин, ему лично фигуративные все-таки больше нравились, но во всем остальном —
Он нарочно выбирал самые банальные, умышленно классические темы и сюжеты для своих картин, — «Пир», «Философский натюрморт с книгами, свечой и черепом», «Натюрморт с цветком», «Художник и муза» — ибо, если сюжет как раз и не важен, то уж тогда нужно брать самый наиклассическейший, проверенный веками, и начинал их изображать на холсте, причем ставя перед собой наиболее сложные живописные задачи. Ту именно, что брал для работы не чистые веселые краски, как тот же Малевич, или ростовский друг Оганяна (и тоже замечательный живописец Ю. Шабельников), а — самые классические угрюмо-советские, цвета советской жизни, ее коммуналок, ее присутственных мест, ее школьных сортиров: он строил картину то на сочетании мрачно-коричневого с глухим синим, позорного багрово-малинового с грязно-серым, и — добивался того, чтобы получалось так, что посмотришь первый раз — тусклая угрюмая мудота, а посмотришь еще, и еще, и обнаруживаешь: и тусклая, и угрюмая, и унылая, а — красота ведь все же ведь!
Таков был А. С. Тер-Оганян осенью 1988-го года и зимой 1989-го, таковы были его рассуждения и картины.
Картин, увы, было немного — Тер-Оганян и тогда был склонен слишком много, на вкус автора этих строк, тратить времени на рассуждения об искусстве и недостаточно часто и регулярно заниматься самоей практикой его. На этот счет у него была тоже особая теория, по которой первый народ на земле были армяне, от них произошли негры, а уже от негров — русские. Ибо армяне — самый ленивый народ на свете, негры тоже ленивы, но поменее, в русских же это качество тоже есть но уже все-таки в значительно меньшем количестве. И, следовательно, —
А вот в каких-нибудь американцах или японцах никакой лени вообще нет, и, стало быть —
Любит Авдей Степанович животных!
1. Кошка Катька
2. 1997, лето. Мы сидим на скамейке и выпиваем водку, и к нам привязалась собачонка, и довольно противная, шелудивая. Тут Авдей вдруг и начни меня уговаривать, чтобы я ее взял себе.
— Да я вообще собак терпеть ненавижу, я кошатник! — отвечал я ему. — А уж тем более такую.
— Да возьми, ну я тебя прошу!
— Да зачем она мне?
— А обо мне на память! Я вот умру — а у тебя на память обо мне эта собака останется!
3. Собака Врубеля
4. Другой раз прихожу — у Оганяна уже две собаки! Кроме врубелевского Троцкого еще и приблудившаяся к нему Матильда.
5. Раз уж речь зашла о животных художников, то вот история, как у Кошлякова кошка окотилась, принеся пять котят. Он их положил в лукошко, а тут как раз и Оганяна кошка окотилась, и тоже пятерыми, и он взял и их, и пошел на птичий рынок их раздавать. Тем более котята все были породистые, сиамские. «Расхватают!» — решил Кошляков.
Простоял он там весь день, замерз как собака (зима), ни одного котенка у него не взяли.
Любоваться котятами подходили толпами, но все, кто подходил, сообщали, что у них кошка уже есть.
И уже было темно на дворе, когда Кошляков придумал: он предложил старушке, торгующей котятами, видимо, профессионально, может она его котят возьмет на продажу? Породистые, сиамские!
Старушка их внимательно осмотрела, подумала, сказала.
— Ну, по червонцу возьму! — червонец в те времена — 10 тысяч — не такие уж малые деньги, цена примерно двух бутылок водки.
Но оказалось не то, что может подумать читатель.
Оказалось, не она хочет дать Кошлякову В.Н. по 10 000 руб. за котенка, а, наоборот, она хочет, чтобы это он ей дал указанную сумму за то, что она их берет.
И Кашель ей сто рублей дал, и при этом — был доволен.
Потому что не топить же их, котят!
истекая слизью и жутко смердя в центре столицы, топчет своими кривыми лапками флаг великого государства, брызжет слюной, визжа, изрыгает хулу на великий народ, называет его скотом, а стоящего здесь же, рядом, на площади, седого ветерана Великой войны — ленивой и глупой свиньей,» — так описывают Тер-Оганяна А.С. в «патриотической» прессе в рамках антиоганяновской кампании — см. Иконы.
Оганян, конечно, дурак и свинья, учинив такое с иконами — но вот в этой книжке масса картинок с изображением его, читатель может видеть сам: чтобы характеризовать его «жирной оплывшей тушей, истекающей слизью», нужно иметь глаз, устроенный уж совсем особым образом.
Короче: Оганян-то, конечно —, но эти — просто геббельсы.
1998, лето
Акция А.С.Тер-Оганяна, замысленная им в развитие «Низвержения кумиров» и в рамках его проекта «Школа авангардизма», где он обучает новейшее поколение деятелей контемпорари арт тому, что должен знать и уметь настоящий авангардист.
И вот: что еще должен уметь и делать авангардист, так это — всячески угождать «нужным людям»: критикам, кураторам, галерейщикам и проч. То есть, — лизать им, говоря грубо, но честно — жопу.
И предполагалось так и поступить: приезжать к этим нужным людям всем табором, всей упомянутой «Школой», и — жопу им лизать.
Идеология — «героическое жополизство!»
«Вы, прежнее поколение, — позорные чистоплюи, ханжи и рохли, скованные от макушки до жопы предрассудками и условностями; а вот мы, новое поколение дерзких и отважных, мы не ловчим, не хитрим, не юлим и не выкручиваемся, а прямо идем к поставленной цели, все сокрушая на своем пути. Нужно жопу лизать — будем жопу лизать!»
Не осуществлено: галерейщики и критики застеснялись и жоп своих не дали.
1988, июль
Объединение ростовских-на-дону художников, которое организовал А.С.Тер-Оганян, вернувшись из Москвы, где провел два месяца, и где обнаружил, что жизнь в Москве — кипит.
Собрав всех в Ростове-на-Дону, более-менее пытающихся поспешать за новаторскими тенденциями, в кучу, он дает ей название «Жупел», и даже добивается, чтобы власти разрешили новосозданной группировке устроить выставку (однодневную) своих произведений в выставочном зале клуба флористики в парке им. Горького. Это и была, вероятно, первая выставка авангардистского искусства в городе Ростове-на-Дону за всю трехсотлетнюю историю его существования. Авангардизм этот был, конечно, условный: даже самые радикальные тогда ростовские авангардисты Ю.Шабельников и А.Тер-Оганян не шли дальше «хорошей живописи» в духе раннего Раушенберга.
А группа «Жупел», слегка изменив состав и переименовавшись в «Искусство или Смерть!» —
Так было положено в те года — устраивать товарищеские собрания с президиумом и давать на них с позиций марксизма-ленинизма честные бескомпромиссные оценки только что увиденному. На картинке обсуждение выставки «Жупел».
