Аннелизе Ихенхойзер - Спасенное сокровище

По пустынной проселочной дороге с оглушительным треском мчался мотоцикл. Смеркалось. Ветер гнал над полями большие серые облака, то сталкивая их, то разрывая в клочья.

Мотоциклист решил включить фару. Щелк… Слабый луч заметался по ухабистой дороге и тут же погас. Щелк… Щелк… Щелк…

— Черт возьми!

У водителя нет времени остановиться и починить фару, у него нет ни минуты. Он должен попасть на рудник раньше, чем горняки выйдут в ночную смену. Там его уже наверняка ждет Вальтер Гирт.

Огромный террикон[1] рудника «Вицтум» все четче вырисовывался на фоне вечернего неба. У подножия террикона на ветру качались рудничные фонари.

Вдруг на дорогу легла длинная тень. Мотоциклист круто взял в сторону: впереди кто-то стоял. Знакомый голос, раздавшийся из темноты, перекрыл треск мотоцикла:

— Стой!

Посреди дороги, широко расставив ходули ног, торчал полицейский вахмистр Шмидт. Недоставало только встретить этого старого негодяя! Сделав вид, что он ничего не слышал и не знает, кто преградил ему путь, мотоциклист замахал рукой:

— А ну, с дороги!

Полицейский вахмистр не двинулся с места.

— Почему едешь без света? — закричал он. — Стой!

Но мотоциклист никак не мог выполнить этот приказ Шмидта, потому что в рюкзаке у него было нечто, что вовсе не предназначалось для любопытных взоров. Поэтому, чуть не задев полицейского, он объехал его справа.

— Добрый вечер, господин вахмистр! — крикнул он, оглянувшись. — Я сейчас починю фару!

У ворот рудника человек соскочил с мотоцикла и прокатил его мимо вахтера. Сегодня дежурил старый Готлиб-Носач. Этой кличкой вахтер был обязан своему огромному любопытному носу, из которого упрямо торчали желтые, как солома, волосы. Он вечно совал его в чужие дела.

— Глюкауф![2] — приветствовал вахтера кряжистый, широкоплечий мотоциклист. — Я тут забыл кое-что, пришлось вернуться.

— Глюкауф, Брозовский, — пробурчал Готлиб-Носач и мрачно посмотрел на рюкзак защитного цвета, болтавшийся на багажнике мотоцикла.

Отто Брозовский загнал мотоцикл в угол двора и снял рюкзак с багажника. Еще не переступив порог шахтерской раздевалки, он услышал, как кто-то насвистывает его любимую песню, песню о маленьком барабанщике:

Брозовский начал подсвистывать, громко и немного фальшиво. «Это Вальтер!» — подумал он с нежностью.

Он вошел в раздевалку. Электрическая лампочка без абажура слабо освещала узкое, длинное помещение. Вдоль стен стояли деревянные скамейки. На крюках рядами висело серое тряпье — спецодежда шахтеров: потрепанные куртки, рваные, затвердевшие от рудничной пыли брюки. Пыль залепила маленькие слепые окна раздевалки; пыль покрывала скамейки и стены; пыль носилась в воздухе, оседая в легких горняков, которые дышат этим воздухом всю свою жизнь. Со временем у шахтера лицо становится серым, а глаза западают. И, даже если он молод, он уже обречен — у него силикоз, болезнь шахтеров. Медные короли Мансфельда, высосав из него все соки, выбросят его на улицу, как собаку.

Жизнь была сурова и жестока. И жестокость ее возмущала Отто Брозовского. Возмущала, начиная с того самого дня, когда он, совсем еще мальчиком, до крови ободрал себе спину в темном забое.

Отто Брозовский верил, что настанет прекрасный день, солнечный и счастливый, когда свободный горняк водрузит над рудничным подъемником красное знамя. Пылающее красное знамя!

Но долго ли еще этого ждать?

Вальтер Гирт сидел на узкой скамейке. Он уже надел спецовку и, тихонько насвистывая, зашнуровывал ботинки. Брозовскому были видны только его спина и шапка темных, густых волос.

— Глюкауф, друг! Карл еще не пришел?

Вальтер выпрямился и покачал головой. Его веселое лицо было красным от прилива крови.

— Глюкауф! Погляди-ка. — Вальтер поднял ногу: подошва почти совсем оторвалась и хлюпала, напоминая утиный клюв.

— И это называется «высший сорт», товарищ Брозовский!..

Вальтер засмеялся и искусно обмотал ботинок куском шнурка. Теперь подметка и верх снова составили одно целое.

Отто Брозовский подсел к Вальтеру и начал не спеша развязывать рюкзак. Вальтер Гирт сгорал от нетерпения. Сегодня Брозовский впервые вызвал его в раздевалку за полчаса до спуска в шахту. Первое поручение! Но он ни о чем не спрашивал и только смотрел на Брозовского. Движения того были так неторопливы, что Вальтер готов был разорвать рюкзак.

Наконец Отто Брозовский засунул руку в рюкзак и сказал:

— Я тебе кое-что принес. — Он вытащил целую кипу листовок. — Вот, возьми. Разделишь на пачки и завтра утром, перед концом смены, разложишь по вагонеткам. Но незаметно, слышишь ты, горячая голова?

— «Горячая голова»! недовольно повторил Вальтер, но листовку тут же прочитал.

Это была прокламация партийной ячейки рудника «Вицтум».

Горняки! Внимание!

В наступившем году уже двое рабочих были тяжело ранены.

Вы знаете сами: введены новые отбойные молотки. Может быть, хозяева рудников хотят облегчить наш труд? Как бы не так! Они думают только о своем кармане. Наше здоровье, наша жизнь хозяев не интересуют. Среди штейгеров[3] тоже хватает погонял. Эти верные псы своих господ из кожи вон лезут, чтобы доказать свое усердие. Они даже не оставляют нам времени для крепления забоя. Можно ли после этого удивляться, что несчастных случаев стало больше?

Поэтому все на борьбу, все в единый классовый Красный фронт!

Вальтер весь ушел в чтение. Он забыл, что сидит в шахтерской раздевалке, что нужно хранить в тайне, кто принес листовки и кто передаст их дальше. Он прочел во весь голос:

— «Особенно остерегайтесь штейгера Ши…» Ох!

Вальтер получил сильный удар под ребра и замер, раскрыв рот.

— Спрячь это! — Отто Брозовский нахмурил густые брови и еле заметно кивнул в сторону пыльного окна, в котором только что мелькнула тень.

Брозовский соскользнул со скамьи и опустился на рюкзак. Вальтер мигом рассовал листовки по карманам своих изодранных брюк.

Послышался тихий скрип, и дверь распахнулась. Штейгер Шиле! Что ему нужно в раздевалке в такое время?

— Глюкауф, вкрадчиво поздоровался штейгер.

Его крысиные глазки перебегали с Вальтера Гирта на Отто Брозовского и наконец внимательно оглядели рюкзак, на котором сидел Брозовский. Горняки ответили на приветствие.

— Кх… кх… — откашлялся Шиле.

— Сегодня холодновато, — сказал Отто Брозовский, насмешливо посматривая на штейгера.

Шиле поежился: под взглядом этих светлых глаз ему было явно не по себе.

— Что вы здесь делаете так поздно, Брозовский? — спросил он с нарочитым спокойствием.

— Позвольте, ведь я профсоюзный делегат и могу приходить на рудник в любое время! — В голосе Брозовского звучало удивление.

— Это я знаю, — выдавил Шиле, чуть не добавив: «К сожалению».

— А тогда не о чем и говорить, — отрезал Отто Брозовский.

Шиле растерялся. Его взгляд был прикован к рюкзаку. Он сделал еще одну попытку завязать разговор.

— Прошу! — Его портсигар щелкнул под носом Брозовского.

— Я не курю…

Вальтер тоже затряс головой:

— Меня всегда тошнит от папирос.

Получив отпор, штейгер спрятал портсигар и вдруг насторожился: на полу лежало что-то белое. Вальтер перехватил его взгляд и остолбенел: это была листовка!

Должно быть, она выпала, когда он в спешке рассовывал пачки по карманам.

— Присаживайтесь, штейгер, — сказал он, приветливо улыбнувшись, молниеносно поднял листовку, скомкал ее и вытер ею пыль со скамейки. Скомканная листовка исчезла у него в кармане. — Пожалуйста, здесь чисто.

Но Шиле не сел.

— В последнее время у нас по ночам крадут инструменты, — многозначительно сказал он.

«Ах ты, хитрая лиса!» — подумал Брозовский.

— Да, раз инструменты пропали — значит, их кто-то стянул, — равнодушно ответил он.

— Да, да, — продолжал пронырливый Шиле. — И воров уже приметили. Ворованный инструмент они, видно, уносят с собой.

— Вот как? — с серьезным видом отвечал Отто Брозовский и изо всех сил хлопнул по своему рюкзаку. — Да, да, в такой штуке можно что хочешь утащить. Это вы правы.

Шиле встрепенулся, но так и не решился спросить, что лежит в рюкзаке, и, пробормотав «глюкауф», вышел из раздевалки.

Товарищи облегченно вздохнули. Едва исчез штейгер, дверь опять отворилась. Вошел горняк с широким угрюмым лицом и поздоровался за руку с Отто и Вальтером.