Лев Григорьевич Жданов
Под властью фаворита
Печальна была судьба болезненного, слабого духом и телом Иоанна V Алексеевича, так недолго и незаметно сидевшего на троне русских царей вместе со своим младшим, гениальным братом Петром, впоследствии Великим…
Под тем же знаком вырождения и безличия жили и умерли пять дочерей Иоанна, не давшие потомства для российского престола, кроме одной – Екатерины, дочь которой, Анна Леопольдовна, как мать младенца-императора Иоанна Антоновича, была правительницей в ожидании, пока сын-государь подрастет и возьмет в свои руки власть… Но внуки и правнуки Иоанна Алексеевича были отмечены рукою рока еще тяжелее, чем он сам… А родная дочь его, Анна Иоанновна, хотя и взошла на трон по прихоти случая, когда неожиданно умер отрок-император Петр II, хотя и стала самодержавной императрицей, но до этой поры испытала не мало превратностей в жизни и потом не знала покоя почти все десять лет, какие ей были отмежеваны роком для пользования властью, если не счастьем на троне…
Выданная за герцога курляндского Фридриха и скоро овдовевшая, Анна Иоанновна до тридцати семи лет вела довольно печальную, тревожную жизнь небогатой, зависимой герцогини: трепетала перед своим великим дядей, потом вымаливала денежную и всякую иную поддержку у императрицы Екатерины, у всесильного фаворита, Меншикова, заискивала у своего племянника, у мальчика Петра, у его любимцев, Долгоруких… у всех и каждого, кто был в силе при русском дворе. Первый «друг» Анны, Бестужев, был у нее отнят по приказу из Петербурга. Тогда она завела себе второго, Иоганна Бирона, прославленного впоследствии своим бездушием и жестокостью. И этот фаворит сумел удержать в своей власти привязчивую женщину до самой ее смерти.
Довольно красивая лицом, полная, превосходящая ростом иных мужчин, с грубым, громким голосом и усами, густо черневшими над верхней губой, Анна и по характеру во многом напоминала мужчину: была решительна, резка, даже груба порою со всеми окружающими, но по-женски привязчива к избраннику своего сердца.
Суеверная, как все женщины своего времени, она верила в предчувствия, в приметы и сны. До болезненности нервная, – по наследству от отца, – не могла ни одной минуты пробыть спокойно, посидеть в тишине. Даже во время ее сна шуты и шутихи должны были сидеть и болтать у постели, чтобы сон императрицы был спокоен… Ей чудились видения даже наяву. Но в то же время она была не глупая женщина, хотя и малообразованная, но одаренная здравым смыслом, довольно ясно умеющая разобраться в сложном переплете интриг, царивших при ее дворе…
Вынужденное смирение и скромность жизни, навязанные ей как герцогине курляндской, Анна, став императрицею, возмещала безумной роскошью, устраивая зимою и летом ряд блестящих празднеств, наполняя дворцовые покои шкапами, двери которых плохо прикрывались от множества «роб» и всяких нарядов, изысканных по покрою, богатых по материалу, из которого их создавали лучшие портнихи обеих столиц… Парча, тафта, редкие ткани Востока, самоцветы, золото и бриллианты – все переплеталось в красивых сочетаниях, взятое для нарядов российской государыни, которой шел уже сорок восьмой год…
Наступил десятый – и последний год ее владычества.
Расшатанный по смерти Петра Великого порядок на земле падал с каждым годом все больше и сильнее. Нищета, голод, от которого вымирали десятки тысяч народу, повальные болезни и разбои стали обычным явлением в разоренном царстве… Но стоны умирающих от голоду или замученных на дыбе слугами Бирона не долетали до дворцов «нового Парадиза», где надменная и веселая племянница великого дяди старалась получше использовать наследство, случайно доставшееся ей… Правда, годы, проведенные в пирах, дали себя знать. Болезни и телесные страдания напоминали царице о близком конце… Но Анна озаботилась только найти себе преемника: назначила наследником трона Иоанна Антоныча, малютку, сына родной племянницы Анны Леопольдовны… А сама, словно торопясь допить последние глотки из пенистого кубка жизни, веселилась без удержу, задавала балы и пиры еще чаще и роскошнее прежнего…
Блестящий маскированный бал в старом Зимнем дворце, – потом сгоревшем и восстановленном по планам Растрелли, – был назначен на 5 октября 1740 года…
Морозная, темная ночь рано спустилась над столицей, а площадь перед дворцом озарена, как днем, пылающими смоляными бочками, десятки костров зажжены по окраинам, где, темнея, как ущелья, уходят вдаль прилегающие улицы с высокими зданиями правительственных учреждений.
Особенно много огней протянулось вдоль Дворцовой набережной, озаряя багровыми полосами света белеющий во тьме простор Невы, рано задумавшей в этом году одеть свой ледяной панцирь.
От огней на площади не только светло, но, кажется, и самый воздух здесь согрелся и много теплее, чем на прилегающих улицах, на застывающей реке, где по мостам звонко стучат копыта лошадей, подвозящих то и дело гостей ко дворцу из заречной части столицы.
Почти все окна дворца сверкают, от нижнего до самого верхнего этажа, и даже под крышей, где и самые статуи, расставленные по карнизам, и грузные кариатиды, сдается, ожили, насторожились, чутко прислушиваясь и приглядываясь к необычному свету и движению вокруг.
Звуки оркестра, громкие и довольно стройные по тогдашнему времени, доносились до толпы, темнеющей вокруг дворца и желающей хотя бы издалека поглядеть, как веселятся «господа земли».
Покои внутри дворца буквально были залиты светом. В них душно и тесно от гостей. Воздух наполнен ароматом дорогих курений, смешанным с запахом вина и кушаний, принесенных уже в обширную столовую. Скоро должен начаться бесконечный ужин, один из тех, какие особенно любит императрица, не упускающая случая плотно поесть и выпить изрядно.
В большом круглом зале, где с хоров гремят широкие, разымчивые звуки менуэта, танцы в полном разгаре. Сотни пар плавно проделывают свои па, кружатся, сходятся и расходятся, стараясь только в тесноте не задеть друг друга.
Иные здесь просто окутаны в атласное домино с полумаскою на лице. На других сверкали затканные серебром и золотом бархатные и парчовые, исторические или национальные костюмы. Бриллианты и другие драгоценные камни в изобилии украшали головные уборы, горели, переливались на платьях в виде аграфов, поясов, даже в виде пряжек на обуви, не говоря уже о кольцах, о диадемах, ожерельях, под которыми, казалось, гнутся нежные шейки… А стройные фигурки перетянутых дам выглядят особенно тонкими и хрупкими благодаря фижмам и кринолинам…
Среди общей роскоши и блеска все-таки превосходили других красотою, целостностью замысла и богатством нарядов четыре кадрили, в каждой по шести пар танцующих.
Первая кадриль – все в домино из оранжевого шелка, затканного тяжелыми цветами из чистого серебра. Оранжевые банты из широких лент тонули в волнах кружевных манишек. Пышные манжеты из тех же старинных дорогих кружев оттеняли низ рукавов. Оранжевые шапочки, украшенные серебряными аграфами и кокардами, покрывали одинаково все двенадцать голов. В этой кадрили выступали Анна Леопольдовна со своим заикой нелюбимым мужем, принцем Антоном Брауншвейгским; английский посол, близкий друг императрицы, лорд Финч с Юлианой фон Менгден, доверенной подругой принцессы Анны; брат фрейлины, барон Менгден, вел графиню Головкину, дочь кабинет-министра; посол Кайзерлинг шел в паре с богатейшей и хорошенькой княгиней Гагариной; Рейнгольд Левенвольде с княгиней Апраксиной и фельдмаршал Миних с Салтыковой, с кузиной самой императрицы, завершали эту отборную компанию.
Но и для второй кадрили при дворе российской императрицы нашелся такой же, если еще не лучший подбор кавалеров и дам. Здесь цесаревна Елизавета Петровна, стройная, прекрасная, напоминающая Юнону, вела в паре юношу семнадцати лет, хорошенького, но хрупкого, как девочка, Петра Бирона, сына фаворита государыни. Апраксин с леди Рондо, брат фаворита, генерал Густав, с Дашковой, маркиз Шетарди, посол Франции, с княгиней Ромодановской, камергер Фридрих Левенвольде с Бутурлиной, Мардефельдт, прусский посланник, с Нарышкиной – следовали за первой царственной парой. Все были одеты в зеленые бархатные домино с золотыми кистями на шапочках.
Слишком полная, с расплывшимся бюстом, маленького роста, но красивая лицом, хотя уж не молодая, герцогиня Бирон в паре с генералом Сергеем Салтыковым вела третью кадриль, наряженную в голубые парчовые домино, расшитые шелковыми и серебряными цветами. Пышные ленты и серебряные с коричневым кокарды дополняли убор. Остальные пять пар, с генералом Бисмарком, зятем Бирона, впереди, – следовали за почетной парой.
Четвертая кадриль, – одетая в пурпурные бархатные домино, – слепила глаза сиянием драгоценных камней и жемчуга, которыми были расшиты костюмы. Серебряные с черным кокарды и такие же ленты довершали прелесть наряда.
