Анатолий Александров - Следопыт Урала

Давным-давно, около двух с половиной веков назад, из Петербурга в дальний неизведанный путь тронулась экспедиция молодого академика Палласа, в составе которой был и солдатский сын Василий Зуев.

В поход Василий вышел неопытным подростком, а поход завершил зрелым мужем, талантливым ученым-исследователем. Именно ему принадлежит честь первого исследования Северного Урала вплоть до берегов Ледовитого океана.

Вот об этом и рассказывает в занимательной форме приключенческая повесть челябинского учителя-историка Анатолия Александрова. У автора это первое крупное художественное произведение. Читается оно с большим интересом, в нем дается много познавательного материала по истории и природе Урала.

Р2

А 46

Давным-давно, около двух с половиной веков назад, из Петербурга в дальний неизведанный путь тронулась экспедиция молодого академика Палласа, в составе которой был и солдатский сын Василий Зуев.

В поход Василий вышел неопытным подростком, а поход завершил зрелым мужем, талантливым ученым-исследователем. Именно ему принадлежит честь первого исследования Северного Урала вплоть до берегов Ледовитого океана.

Вот об этом и рассказывает в занимательной форме приключенческая повесть челябинского учителя-историка Анатолия Александрова. У автора это первое крупное художественное произведение. Читается оно с большим интересом, в нем дается много познавательного материала по истории и природе Урала.

«Кто сам путешествовал за делом, а не так, чтобы переезжать только с места на место, тот знает, чего таковые труды стоят».

В. Ф. ЗУЕВ

Прусские гренадеры короля Фридриха внезапно обрушились на русскую колонну, когда она вытянулась вдоль узкой лесной дороги. Сражение шло шестой час. Нещадно палило солнце, в облаках пыли мелькали треуголки, штыки, искаженные в ярости лица.

Силы русских таяли. Все теснее сбивалась в небольшую кучку их головная колонна.

— Солдатушки! — потрясая обнаженной шпагой, кричал тучный майор. — Помни присягу, солдатушки, бей супротивника!

Рядом с майором стоял молоденький сержант. Его новенький мундир и нежное, словно девичье, лицо сразу выдавали новичка.

Ряды сшиблись. Жалобно звякнула выбитая из юношеских рук тоненькая шпага, и сержант упал под ноги здорового рыжего пруссака. Но в тот же миг прусский гренадер был свален штыком русского солдата и опрокинулся навзничь. Отбив наскок еще одного пруссака, Федор легко подхватил на руки сержанта.

В это время из-за леса с криком «ура» ринулись на противника новые полки. Прусские войска дрогнули и стали отступать.

К вечеру сражение прекратилось.

— Фарт тебе, Федор, — доставая закорузлыми пальцами из костра уголек и раскуривая трубку, пробасил Перфильев, — княжонка от пруссака спас. Хоть он и дитя еще совсем, а все сержант. Начальство это в резон возьмет, да и родители сиятельства отблагодарят.

— Да, чистый фарт!

— Знал, кого спасал.

— Парнишку жалко было, — застенчиво проговорил Федор, — несмышлен еще в бою, а за спину других не прятался.

— А мальчонка, пока не подрос, не вредный.

— Ну, барин — он барин и есть!

— Ты, поговори! — буркнул солдатский дядька.

В отблеске костра показалась высокая тень дежурного офицера. Разговор замолк.

Скоро солдат Федор Зуев был переведен в гвардейский Семеновский полк. Гвардейцев донимали парады, дворцовая караульная служба, но жалование гвардейцу полагалось больше. Кроме того, в гвардейском полку проходили службу молодые дворяне. Многие из них в казарме доказывались редко, а все наряды за них несли старослужащие солдаты, получая за это от барчуков хорошие деньги. Одним словом, с переводом в Семеновский полк Федор Зуев стал жить в достатке. Тяжелую солдатскую службу исполнял, как прежнюю мужицкую работу, основательно и аккуратно. Хорошо было в маленьком домике в Заохтенской стороне. Работящая, скромная жена Федора весь день была в хлопотах по хозяйству. Рос сын Василий. Мальчик был бойкий, смышленый.

На рождество с обозами мороженой рыбы приехал из Твери в Санкт-Петербург отец Федора. Не рослый, но крепко скроенный, с продубленной зимними ветрами кожей, пахнущий рыбой, он сидел в переднем углу под образами и, не торопясь, вел с сыном разговор о внуке, который, не зная, что решается его судьба, безмятежно спал на полатях.

Поодаль на лавке примостилась жена Федора. Вместе с хозяином за столом почетным гостем сидел ротный писарь.

Штоф медленно пустел, разговор велся степенно, неторопливо.

— Ну, тебя, Федор, на службу взяли, без этого нельзя, солдат — он опора царю и отечеству. Но и наше дело нужное. Мы что рыбой, что кожами государству доход даем, да и себя не забываем. Грамоту Василий прошел — это хорошо, грамотные в нашем деле — клад. А теперь, думаю, заберу-ка я его с собой: не сыну, так внуку буду с рук на руки дело свое передавать. С нашим обозом и тронемся.

Сердце матери защемило. Давно она ждала этого разговора. Ее терзала тревога за сына. Мысли отца были другие. Василий уже бегло читал и писал, выучившись этому у безместного попа, который был человеком грамотным, но запойным. Отпускать Василия с дедом Федору не хотелось, поэтому-то он и пригласил в гости ротного писаря, умелого в рассуждениях.

— Конечно, ваше дело уважительное и небесприбыльное, — начал писарь, пригубив чарку, — но в наше время и то понимать надо, что без грамотных людей никуда не пойдешь. Вот отец мой камердинером у графа нашего был, а себе вольную выслужил, да и всю семью из неволи вывел. Я вот писарем ротным, а без меня их благородие майор Роман Гаврилович Крупоносов-Обсевский ни одного дела решать не станет. Кто к нему идет, сначала ко мне заглядывает. Ничего, хваление господу, живем, как люди, дом с флигелем. А все от грамоты. Надо вашего мальчонку по письменной части пускать.

— Стало быть, в кутейники? — обиженно гудел дед.

— Пошто в кутейники? — выбирая пальцами с деревянного блюда мосол получше, спокойно отвечал писарь. — Письменный человек — все. При уме тут большой выбор и по военной, и по статской службе.

— Он понятливый, отец Афанасий хвалят, — робко вставила свое слово жена Федора. Сам Федор больше молчал. Спорить с отцом ему было не с руки, а соглашаться тоже не хотелось.

Спорили долго. Наутро рассерженный дед уехал с обозом в Тверь без внука.

Отпросившись у сержанта, Федор Зуев с вечера долго начищал пуговицы и медали. Утром, по совету писаря, он направился к молодому князю, когда-то спасенному им.

Утро молодого князя начиналось в первом часу пополудня. После кутежа трещала голова. Отодвинув от себя чашку с кофе, князь, морщась, дернул шнурок, свисавший около кровати. В дверях, словно из-под земли, вырос камердинер.

И не успел его сиятельство капризно нахмурить бровь, как из-за спины камердинера появился серебряный жбан с крепким огуречным рассолом. Обливая тонкую пену кружев, князь пил с жадностью.

— Уф... Полегшало... Давай халат!

В накинутом на худенькие плечи парчевом халате князь сел перед зеркалом. Из соседней комнаты появились куафер и помощник камердинера. Один занялся прической князя, другой осторожно натягивал на княжеские ноги шелковые чулки и надевал туфли.

Князь скучал.

Камердинер, стоявший у кресла, чтобы обратить на себя внимание, переступил с ноги на ногу — самая большая вольность, какую он мог допустить в присутствии князя.

— Ну, чего?

— Ваше сиятельство, с утра, вот, у крыльца Федор Зуев стоит.

— Федор?.. Ну, что ж. Пусти.

Камердинер бесшумно исчез.

— А, служба...

— Здравия желаю, ваше сиятельство! — вытянулся во фрунт Федор.

— Ладно, ладно, — вяло махнул рукой князь. — Что скажешь? Докука какая есть?

— К вашей милости, ваше сиятельство. Насчет сына я. Пристроить бы куда, уж замолвите слово...

— Сына, говоришь? А по какой части ты его хочешь пустить?

— По письменной, ваше сиятельство.

— По письменной? — Брови князя удивленно взлетели кверху. — А что он у тебя, силен в грамоте?

— Бойкий парнишка, ваше сиятельство, его безместный поп учит.

— Вот как! — удивился князь. Ему вспомнился вчерашний разговор у графа Орлова. Для растущей промышленности нужны были знающие люди, а молодые дворяне в науку шли неохотно. Решено поэтому в академическую гимназию брать детей солдат, мелких чиновников и торговцев.

— Устроим твоего сына, Федор, — сказал он весело и потребовал перо и бумагу. Гусиное перо, поскрипывая, разбрасывало на голубоватой бумаге мелкие крапинки брызг.