Даниил Мордовцев
Господин Великий Новгород
Название одного из романов исторического беллетриста Даниила Мордовцева «Знамение времени» можно было бы дать и многим другим его произведениям...
В самом деле. В истории нашего государства, богатой на события, Мордовцева интересовало не событие само по себе, а чем наполняло оно души миллионов, какими прежде всего чувствами было ознаменовано это время в жизни народа и почему «со временем» стали являться выразители, а то и творцы таких чувств, которые превращали сам народ в орудие зла и насилия.
«Творцы» народных чувств объявятся и в году семнадцатом, и позже, когда, например, даже литературную полемику прошлого века употребят в политических целях.
...Салтыков-Щедрин в письме к одному из своих современников по поводу только что напечатанной им «Истории одного города» писал о жизни в России, как о «жизни, находящейся под игом безумия». Конечно же хорошо, что это произведение великого сатирика издавалось в советское время много раз: типы, в нем выведенные, узнаваемы до сих пор. Например — дю Шарио Ангел Дорофеевич. Вспомним, как этот градоначальник, начав объяснять глуповцам права человека, кончил тем, что объяснил им права Бурбонов...
Однако толкование российской действительности, как находящейся «под игом безумия», было характерно для многих литераторов-демократов XIX века; во многом, по их мнению, «эту действительность» России питала история ее государственности — отсюда и столь резкая критика многих художественных описаний отечественной истории. Но именно этой конкретно направленной критикой и воспользовались затем, в советское время, в качестве своего рода «юридических определений». Осудив и запретив издание, например, большей части исторической беллетристики М. Н. Загоскина, полностью — Н. В. Кукольника, Н. А. Полевого, К. П. Масальского, Ф. В. Булгарина, Н. М. Коншина, Р. М. Зотова и многих других писателей. Так, в издании БСЭ 1933 года творчество Р. М. Зотова характеризовалось уничижительными отзывами о нем Белинского и Писарева. Что и оказалось приговором к забвению: в следующих изданиях энциклопедий — Большой, Малой, даже Исторической — имя этого популярнейшего до революции исторического беллетриста даже не упоминалось.
...Знания могут рождаться из ненависти, они в таком случае и собираются человеком для разрушения. Знания жизни русских и украинцев, летописных свидетельств их истории, фольклора (песен, присловий, былин, скоморошьих «потех», уличного театра), их исторических (в разные времена) и областных (в совершенно разных районах страны) говоров — удивительные по своему богатству знания Даниила Лукича Мордовцева собирались чувством любви его к этим народам.
Но если «равновеликость» этой проявленной писателем в его книгах любви к народам-братьям, происходящим из одной исторической протоплазмы, приходилось до революции терпеть даже самым «державным» из великороссов, то почему после нее, когда «О гордости великороссов» вспоминалось в стране лишь в связи с известной всем со школы статьей известного человека, — почему исторического беллетриста Мордовцева приговорили к забвению именно... за «украинофильство»?
Названный выше роман («Знамение времени» — о современной автору народнической интеллигенции) — единственная книга Мордовцева, изданная за семьдесят с лишним лет после революции[1], в то время как только за десять лет после его смерти (1905 г.) в одном Петербурге вышло три собрания его сочинений. Был пресечен интерес русских читателей к главному в творчестве Мордовцева — его исторической беллетристике. Как будто изменение государственного строя должно было означать и столь же решительное изменение интересов читателей — в том числе и к прошлому своего народа.
Как писатель Даниил Мордовцев (Данило Мордовец) начал в украинской литературе. Потому что первой для него была именно «ридна мати Украина», мир которой, весь уклад ее жизни, хозяйственной и духовной, сохраняла среди станиц «Области войска Донского» его родная (родился в 1830 г.) украинская слобода Даниливцы.
Наверное, немало для начального образования дал бы ему отец. Лука Андреевич Мордовцев, в молодости — Слепченко-Мордовец (вторая часть этой фамилии — казачье прозвище их предков-запорожцев и станет потом тем именем, под которым выходили украинские произведения писателя), из крестьян «поднялся» до управляющего помещичьим хозяйством, был человеком не только сметливым и грамотным, но и довольно начитанным. Однако отец вскоре умер, и читать-писать выучили мальчика родственники матери, служители сельской церкви. Так что он уже начал учиться в Усть-Медведицком окружном училище, а все еще писал украинские слова старославянскими буквами. Если ко всему этому добавить, что первой прочитанной им русской книгой был перевод с английского (в библиотеке его отца оказалась поэма Джона Мильтона «Потерянный рай»), то тем более удивителен проявленный затем этим писателем талант в передаче именно народного русского говора.
Видимо, библейское «в начале было слово» — истинно при начале любого народа. И то матерински общее, что объединяет языки славян, воплощается иногда в их сыновьях с особенной силой, как выражение этого единого начала. Работа Мордовцева над переводом с русского языка «украинских» (посвященных Украине) произведений Н. В. Гоголя — еще одно этому свидетельство, и это, кстати, было одно из первых по времени возвращений Гоголя языку его родного народа.
Надо сказать, что взаимообогащение славянских литературных языков — страсть, которая не остывала среди многих интересов и душевных порывов Мордовцева. Об этом же говорит и его работа над украинским переводом «Краледворской рукописи». В то время еще не знали, что рукопись была не «найдена в 1817 году» В. Ганкой, а что это его собственная работа... Произведение В. Ганки, выданное им за памятник древнечешской поэзии, было, однако, столь талантливо и национально по духу, что оказало большое влияние на чешскую литературу. Петербургский профессор И. И. Срезневский, большой знаток славянских языков, был поражен редким сочетанием точности и поэтичности перевода этой поэмы, «свершенного»... первокурсником Казанского университета. Мордовцев сделал перевод по просьбе студентов Петербургского университета А. Н. Пыпина и В. И. Ламанского, своих бывших товарищей по гимназии. Успех этот в столь серьезной литературной работе заставил Мордовцева наконец согласиться с их уговорами и учение продолжить в столичном университете.
Итак, Даниил Мордовцев в литературе сначала — Данило Мордовец... Его первое произведение — поэма «Козаки и море» (1854 г.) — это юношеское, радостное упоение ярким, красочным началом поэзии самого Шевченко, его «Гайдамаками», «Гамалией». Но уже о рассказе «Нищие», написанном Мордовцем в следующем году, классик украинской литературы Иван Франко отозвался впоследствии как о произведении «оригинальном», «глубоко задуманном»... Здесь уже не романтика упоения жизнью, нет: тихая искренность повествования, простота фабулы — но тем больше трогает душу это смиренное всепрощение обойденных жизнью старцев... Затем (1859 г., напечатаны в 1861 г.) последовали рассказы «Звонарь», «Солдатка»...
Автор вступительной статьи к украинскому двухтомнику писателя В. Г. Беляев пишет о том, что простотою, лиризмом, мелодичностью и задушевностью повествования рассказы Мордовца близки к рассказам такого замечательного украинского писателя, как Марко Вовчок, что они даже написаны раньше «народных оповидань Марка Вовчка»[2].
В украинскую литературу Мордовец возвращался в течение своей жизни не один раз; это возвращение выражалось уже и в том, что некоторые из своих написанных и опубликованных ранее на русском языке произведений, например повесть «Палий», он переводил и печатал теперь на украинском языке. Романы и повести, написанные им на темы исторического прошлого Украины, такие, как «Сагайдачный», «Архимандрит и гетман», «Булава и Бунчук», а также другие произведения, в той или иной мере затрагивающие эти темы, были настолько популярны, что, по данным библиотек Киева, Харькова, Екатеринослава и Чернигова, Мордовцев в первой половине 90-х годов был здесь самым читаемым из всех писателей страны. Отрывки из его повести «Сагайдачный» заучивались киевскими гимназистами наизусть.
Но все это для Мордовцева — потом... Сначала была юность. Вместе со старшим братом (тот «пошел по хлебной торговле») — поездки по Дону, Днепру, по всей Украине («русский хлеб» шел тогда в Европу прежде всего из этой, исстари крупнейшей в Европе пшеничной державы). Затем родилась у него любовь еще к одной славянской реке, главной реке России: он был определен братом «на учение в гимназии города Саратова».
«...В прошлый год, — писал он богатеющему брату, — со мной на дворе стоял гимназист Грановский (снимал рядом комнату. — Ю. С.), и я во время морозов ездил на лошади с ним в гимназию, и мне было не холодно доехать в несколько минут, а теперь...»
