Поезд грабили буднично.
За семь лет войн, с девятьсот четырнадцатого, люди привыкли ко многому. Кроме того, было очень жарко…
Потные бандиты без ругани и стрельбы проходили вагон за вагоном, деловито отбирая то, что казалось заслуживающим внимания, а взмокшие вдвойне пассажиры уныло и без сопротивления отдавали незавидные пожитки и мало что стоящие деньги. Изредка попадались недорогие безделушки — богатых в поезде не было, времена большого бега имущих из Совдепии на юг давно миновали. Всем хотелось одного — поскорее покончить с малоприятным происшествием. Для большинства это было даже не событие, а лишь эпизод бурного времени. Никому и в голову не приходило, что когда-нибудь о нем будут вспоминать, как о «дерзком налете банды Техника на пассажирский поезд на станции Холмы».
На самом деле ничего драматического в налете не было. Он был умело организован — только. Организован человеком, действительно обладавшим «техническим» складом ума, чем он и отличался от эмоциональных «коллег», любителей театральных эффектов в шумовом оформлении.
«Я не артист, я всего лишь техник, хотя мог бы стать инженером», — сказал он однажды.
Может быть… родись он на десять лет позже или раньше. Но его поколение взрывчатый век выбросил из гимназий в окопы, и он стал не инженером, а Техником. Однако не роптал на судьбу, не догадываясь, как зло она посмеется над ним в самом ближайшем будущем. Он наивно полагал, что судьба на его стороне. И нынешний налет, казалось, подтверждал эту уверенность.
Сначала к станции, а точнее к разъезду, расположенному в полутора верстах от хутора, взбиравшегося по склонам редких в здешней степи холмов, подъехала линейка с тремя одетыми в полувоенное — бриджи и френчи, перехваченные ремнями, — вооруженными людьми. Один из них остался с лошадьми, а двое вошли в душное помещение. Тот, что выглядел помоложе, невысокий, прикоснулся в знак приветствия пальцами к лакированно козырьку фуражки с эмблемой — молоточками на бархатном околыше.
— Приступаю к исполнению служебных обязанностей, — сказал он строго, но не более чем строго. — Не возражаете?
И фуражка с молоточками, и произнесенные слова были своего рода визитной карточкой и одновременно предложением поразмыслить — жить или умереть.
Железнодорожники решили жить, и Техник это понял.
— Вот и договорились, — произнес он удовлетворенно и чуть презрительно и направился к телеграфному аппарату. — Что слышно о восемьдесят шестом?
— Восемьдесят шестой на подходе, — невольно приподнялся телеграфист. — Но он не останавливается у нас.
— Мы попросим, он и остановится.
Техник глянул через окно на семафор, отбрасывавший на горячие рельсы короткую полуденную тень.
— Ну, что же вы? Просите!
Старший железнодорожник послушно вышел, и через минуту крыло семафора поползло вниз, перекрывая путь.
— Вот так… Надеюсь, мы имеем дело с воспитанными людьми, и они откликнутся на приглашение.
Было жарко и тихо. Только стучали ходики на стене.
Техник достал дорогой портсигар и протянул старшему:
— Угощайтесь.
Дрожащими пальцами тот вытащил длинную асмоловскую папиросу.
— Вы, кажется, волнуетесь? Почему?
Железнодорожник молча возился со спичками.
— Простите. Не понял. Так почему же?
— Понаслышаны мы про вас, — хмуро ответил железнодорожник.
— Любопытно. Что же вы обо мне слышали?
Смягчая по возможности ответ, старший сказал:
— Помирать-то никому не охота.
Техник изобразил искреннее удивление:
— В самом деле? Однако странно.
— Чего ж тут странного?..
— Как — что?.. Никто не хочет умирать, а столько уже лет убивают друг друга. По-вашему, это не странно?
— Так то ж война…
Реплика эта оживила Техника.
— А на войне а ля гер, ком а ля гер? Что в переводе с французского означает «помирать, так с музыкой». Вам такое нравится? А моя пуля для вас недостаточна хороша?
Железнодорожник поперхнулся табачным дымом.
— Оно, конечно, верно… Все там будем…
— Только в разное время? И ты хочешь после меня?
— Не говорил я такого. Только помирать…
— Прекрати, старик! Ну чего тебе бояться? Чем тебе дорожить в этой жизни? Вздор.
Техник опустил руку в карман и достал царский золотой.
— Видишь? — постучал он ногтем по профилю императора, — Вот ему было что терять. А тебе?
— У меня дети… И внуки.
— А у него?
— Он хоть пожил…
— Упрямец ты, старик, упрямец, — покачал головой Техник, прислушиваясь. — Твое счастье, что поезд приближается. Я, знаешь, не люблю словопрений. Они-то и довели матушку Россию до ручки. Но ты сегодня не умрешь. Ты умрешь не на боевом посту, а на свалявшейся перине. Какая пошлая смерть! Мне тебя жаль, старик. Возьми червонец и выпей за мое здоровье, когда кончится это маленькое приключение, адвенчур, по-английски.
Техник швырнул монету на стол. Железнодорожник взял и вздохнул с облегчением, понадеявшись, что теперь останется жив.
Между тем подходящий поезд замедлял ход. Беспокойно пыхтя и смешивая в неподвижном знойном воздухе черный дым со струями густого белого пара, паровоз подтянул недлинный состав к семафору и остановился, подчиняясь немому, но категорическому распоряжению. И тут же две крестьянские брички с сеном, что мирно дожидались на переезде у шлагбаума, двинулись с места, лошади, резво обогнув состав, внесли их прямо на перрон, вымощенный истоптанными плитами ракушечника. Сбрасывая на ходу сено, люди в бричках развернули зеленые пулеметы «максим».
Другие, неизвестно откуда взявшиеся бандиты быстро вскакивали на подножки вагонов. Убедившись, что все идет, как и ожидалось, Техник кивнул железнодорожникам, вышел на платформу и не спеша зашагал к паровозу, следя попутно за всем, что происходит вокруг. По пятам за ним шел высокий черноволосый человек с двумя маузерами в руках.
— Опоздание будет небольшим, — заверил Техник машиниста. — Здесь работают опытные люди. Только не нужно им мешать. Договорились?
Техник не обманывал. Опытные люди работали со знанием дела. Каждый занимался своим. Один, с саквояжем, собирал кольца, часы, скромные украшения, другие потрошили узлы и мешки — их улов был и вовсе беден, — третий совал в наволочку мятые дензнаки. Удачливее выглядели те, кто отбирал продовольствие, их корзины быстро наполнялись вареными курами и бутылками с самогоном. Вся эта кладь по мере наполнения передавалась в окна оставшимся на перроне бандитам, а те грузили добычу в брички…
Техник поднялся в вагон и двинулся вдоль полок, брезгливо скользя подчеркнуто равнодушным взглядом по понурым лицам пассажиров. Те отводили глаза, стараясь не привлекать к себе внимания ни главаря, ни его подручного, готового без промедления ответить выстрелом на любое показавшееся подозрительным движение. В отличие от Техника он цепко осматривал каждого. И хотя молодой мужчина в солдатских обмотках, сидевший на нижней полке, как и все, практически не двигался, вооруженный бандит остановился возле него и произнес негромко:
— Пистолетик попрошу сдать.
И, не дожидаясь согласия, он ловким движением запустил руку за расстегнутый ворот и вытащил девятимиллиметровый офицерский браунинг, засунутый за пояс под гимнастеркой.
Техник тоже остановился.
— Гражданин не доверяет Советской власти? Или, наоборот… чекист?
Вопрос этот произвел странное впечатление. Вместо ответа человек в обмотках с заметным удивлением вскинул голову и посмотрел на Техника, как бы не веря глазам своим, даже прищурившись от напряжения. Длилось это секунды, но бандит, отобравший браунинг, среагировал немедленно. Он хорошо знал, что на Техника так смотреть нельзя, и, когда тот, не поворачиваясь, протянул руку, сразу вложил в нее пистолет, рукояткой в ладонь.
Люди на полках замерли. Только зеленая жирная муха шумно билась в опущенное оконное стекло. Техник поднял руку с пистолетом и выстрелил… в муху.
Зазвенели, падая, осколки.
— Терпеть не могу мух. Глупы, как люди: выход рядом, а они бьются головой в стену, — сказал Техник и поклонился крестьянке, на колени которой посыпалось стекло. — Эскьюз ми, по-французски — пардонэ муа, мадам.
Переводить с французского он не стал. Перехватив браунинг за ствол, он положил его на колени человеку в обмотках.
— Данке шён, что по-нашему… Впрочем, сразу видно, что вы человек интеллигентный и знакомы с языками. Кончали гимназию? Или я ошибаюсь?
Последние слова он произнес с небольшим нажимом.
— Вы ошибаетесь. По всей видимости…
— Виноват. Показалось.
— Мне тоже…
— Что именно?
— Я тоже ошибся.
— Немудрено. В такое суматошное время. Направляетесь в наш город?
