Инна Фидянина
Древний мир и войны. Стихи
Личный варвар
Личный варвар молча ходит,
постучится в дверь серьёзно.
Личный варвар не находит
слов, конечно, очень грозных.
Личный варвар неприлично
мысль подкинет и умолкнет.
Я его не укусила.
Укусила бы, что толку?
Ведь на то и варвар этот,
чтоб терпеть обиды света,
рассуждать в бору о главном:
кость ребёнку или маме?
Этот варвар непокорный
мне на ушко что-то шепчет
(расстоянье — километры,
расстояние — три века).
Смотрит варвар, улыбаясь,
думая, что жив сейчас.
Светлый варвар точно знает,
что придёт победы час!
Я ему пишу письмо:
«Всё в порядке, но лицо
постарело как-то ночью,
видно в век твой очень хочет.»
Варвар пишет мне в ответ:
«Я сегодня на обед
написал тебе сонату,
и теперь ты виновата,
что по свету зазвучит
старый, древний колорит.»
Личный варвар мой хороший,
он сто тридцать песен сложит.
И я буду знать сама:
виновата в этом я!
Ой ты, князь Михаил
Ой, Михаил ты великий,
взял посох и взгляд не дикий,
шелом уже не оденешь,
не веришь,
что ещё больше земель тебе надо:
родные просторы — отрада.
Время выпало тебе золотое:
ни Мамая, ни боя,
лишь пиры
да похвальбы.
Похвальба, похвальба, похвальбище,
шум, молва и гульбище!
На спор можно и море Чёрное переплыть.
Чему быть, тому и не быть,
а море перебежать — не шутка!
Но не промах наш княже Мишутка:
прыг на чёрны корабли
и плыви, плыви, плыви…
На то Михаил и великий!
А лик твой ликий
кто-нибудь намалюет
да нам подсунет:
любуйтесь, люди,
таких красивых больше не будет
во власти.
Песнь свою пела Настасья,
домой ожидая героя.
Пой сорок лет, на дне моря
твой муж Михаил великий.
Вышивай крестом его лики.
Мечты косаря
Разошлась с косой рука могучая
по лугу да по полю! Мурава колючая
застилает тело, глаза ест.
Я скошу её косой в благовест.
Нет на мне изъяна да и сам не дурак.
Почему ж дивчине всё не так?
Да и возраст у меня уже большой.
Вот скошу её косу своей косой!
А и батька у Марьяны чи дурак?
Эх и мамка у Марьяны — железо` кулак.
Что ж вы дочечку храните, для кого?
Перезрела ваша баба, брызжет молоко!
Ой пойду, косою закошу весь свет,
надоело тут махать в пересвет!
А по лугу да по полю — не вода,
а по лугу да по полю — блеск-роса.
И трава-мурава вдаль манит.
Брошу всё, уйду в леса, да небрит
зарасту своей волоснёй,
а кикимора и водяной
станут мне роднёй.
Превращусь я сам в Лешака,
украду Марьяну, будет моя!
Зарастёт и невеста волоснёй,
станет паклею трясти, а не косой.
Не посмотрит на неё бар, купец.
Стану детям я её — строг отец.
Побегут ребятки по полю!
А свою семью я сам отмою,
заплету всем косы, сбрею морды,
и прям к тёще ко двору:
— Мам, дверь откройте,
вот ваш зять-молодец,
вот ваши внуки!
— Где ж были вы?»
— Ай, в лесу не знали скуки! —
и пойдёт плясать жена,
да спляшет тёща,
ну а тесть-холодец и того хлеще!
Вишь, бог Перун, где счастье-то бывает,
когда из леса Чёрт тебе моргает.
А ты коси, косец, не зная горя.
Постучись-ка в дверь, авось откроют!
Князь Гвидон и корабли
Князь Гвидон в весь мир влюблён,
в весь мир влюблён наш князь Гвидон!
А князю Гвидону жену бы влюблёну
в славного князя Гвидона.
Но не до жен, не до подруг:
корабли чужие вдруг
к нашей бухте приплывут.
— Ой не друг там, ой не друг.
Флаг веселый, но не наш,
черно-белый — это враж,
это враж или султан,
мож торговый. А, Степан?
— На торговый не похож,
да не видно же их рож.
— А пальнем, пущай боятся!
— Нет, Гвидон, вдруг торговаться?
— Как же думу думать тяжко,
княжья голова бедняжка:
— Ну давай их подпалим!
— Погоди, успеем в дым,
на дно успеем всех пустить.
Как себе не навредить?
Вот и думай, князь Гвидон:
мы стреляем или пьем?
А надо было жениться,
легче было б материться!
Ой люли, люли, люли,
плыли к бухте корабли.
Плывут лодочки
Плывут, плывут лодочки
по морю синему,
а на лодочках корабельщики,
корабельщики красивые,
корабельщики статные,
мирные, невозвратные:
нет им дороги домой
из-за моря синего,
из-за Индии далёкой.
Потонут, потонут кораблики
в море глубоком,
корабли мирные,
корабли торговые
везущие деньги целковые,
а также ткани атласные
да серпы, молоты ясные.
С бурей суда не спорили,
на бурю нету управы:
по морю чёрному попешеходили
и на борт правый!
А дома дети да матери,
накрыты скатерти:
ждут мореходов,
тридцать лет ждут и сорок
своих поморов.
Вот так и живём мы, значит
Когда день на небе повиснет,
мужик над гуслями свистнет,
и облака понесутся,
да куры перевернутся
с насиженного шеста,
значит, пришла беда.
А как пришла, снаряжайся,
в поле иди, сражайся!
Мы ж за тебя поплачем.
Вот так и живём мы, значит.
Что ни день, то горе;
что ни ночь, то доля,
а доля у нас такая:
рожай ребят и гоняй их
по чистому, чистому полю,
пока мал — на волю,
а как подрос — воевати!
Дед не слезет с кровати,
бабка застрянет в печи,
невестка забудет про щи —
вот те приметы
к хмурому, хмурому лету,
это войны начало.
А где наша не пропадала?
— Не пропало колечко
милого моего. Сердечко
вдруг разболелось что-то.
Охота, охота, охота
с ним кувыркаться в сарае!
Эх ты, вдова молодая,
спрячь свои мысли подальше.
Подрос уж немного твой мальчик,
качай люлю и пой:
«Дом на горе пустой,
ветер за окнами воет,
дверь никто не откроет.»
Привычка — дело дурное
Дом не дом, печь не печь,
так повелось, что негде лечь.
Подвинься, баба, дети прут,
в избу козочку ведут.
— Куда ж её? «Морозно, мать,
в сарае токо помирать!»
Коза, мать, дети, нет отца
(ушёл однажды по дрова),
некому и хату подправить.
— Сын скоро на ноги встанет.
Скотина жалобно блеет,
печурка почти не греет,
замерзает в корыте вода.
Идите к чёрту, холода!
— Весной наново крышу покроем.
— Никто и
