Божьим промыслом. Пожары и виселицы - Борис Вячеславович Конофальский

Во дворе их встретили… Нет, не прекрасные дамы, а двенадцать солдат в хорошем доспехе, шестеро с алебардами и шестеро с арбалетами. При них было два сержанта в шарфах и при штандарте и офицер, очень статный человек с тяжёлым лицом; именно он поспешил к графу, поклонился и принял узду его коня. А потом и учтиво придержал тому стремя, помогая сеньору с него спуститься. Волков вылез из седла сам, болваны его оруженосцы — ни один не поторопился, все трое глазели, дурни, по сторонам. Барон бросил поводья фон Готту, а фон Тельвис сразу представил ему своего человека.

— Гулаваш, хранитель закона в нашем графстве, — и тут граф кладёт руку на плечо хранителя и добавляет многозначительно: — Мой коннетабль и мой настоящий друг.

Тот в ответ лишь кланяется своему сеньору. Он пытается изобразить улыбку на своём суровом лице.

Этот Гулаваш был ростом выше Волкова, а статью, шириной плеч превосходил фон Готта. Торс у него мощный, без брюха и лишнего сала, защищён отличной бригантиной, под нею хорошая стеганка с рукавами, за поясом кривой кинжал, а на поясе меч. Тяжёлый, из тех, что уже не делают, почти такой же, как и у Волкова. Сам коннетабль был ещё не стар, волосы были у него, нет, не рыжие, а какие-то каурые. Глаза карие. И ещё сапоги у него были с загнутыми вверх носами, такие носят сарацины, Волков помнил этот фасон, видел в как-то в южном порту, в молодости.

— Гулаваш, это мой гость, — продолжал граф, — барон фон Рабенбург, он следует со своими людьми на запад к нашим соседям и милостиво согласился принять моё предложение.

Коннетабль поклонился генералу весьма учтиво, хотя молча и с достоинством: дескать, гость моего сеньора достоин уважения и поклона, но излишне гнуть спину я и перед ним не собираюсь. Волков не стал представлять из себя большого вельможу и тоже поклонился в ответ. Уж хотя бы потому это нужно было сделать, что сам Гулаваш был весьма… внушителен. Да и люди его были неплохи и оружием, и доспехом, то сразу бросалось в глаза, видно, офицер не давал им послаблений, хотя всем известно, что для солдата нет ничего хуже долгого гарнизонного сидения, которое во всяком человеке рано или поздно начнёт вызывать леность и небрежение.

Люди Волкова тоже спешивались, и сержант Биккель стал указывать кавалеристам негромко:

— Сёдел не снимать, только подпруги отпустить, самим не расходиться, быть при лошадях, — он указал рукой, — лошадей пока ставьте в тень, вон к тем коновязям. Кляйбер, ступай найди конюшни, спроси у конюхов, где можно отпоить коней. Пусть скажет, можно ли из большого колодца воду черпать, и вёдер попроси. Жара вон какая стоит.

Всё это генерал слышал краем уха, Биккель сержант отличный, ещё с первых дел против горцев с ним был, рядовым. Теперь же делал он всё как надо; в общем, за свой отряд барон был спокоен, а тут и скучавший паж Виктор, давно спрыгнувший с лошади, наконец заявляет с присущей ему наглостью:

— Что же вы стоите тут, господа, да кланяетесь друг другу, когда вас дамы ждут, заждались уже, наверное. То невежливо.

И тут Волков замечает, так как тот стоит совсем к нему близко, что у мальчишки… кажется!.. подведены черным глаза. Точно так, как это делают красотки в Ланне.

— Истинно, истинно, господа, то невежливо, — оживился фон Тельвис, — пойдёмте, дамы и вправду ждут. С самого утра, что мы за вами поехали, ожидают… Пойдёмте. Прошу вас…

Он пригласил всех изысканным жестом руки к лестнице, что вела со двора на балкон, на второй этаж к покоям.

И барон пошёл первым, если не считать этого наглого мальчишки пажа, что мелькал у него перед глазами своими белыми, на удивление чистыми после верховой езды чулками. А за ними шли и граф, и все оруженосцы барона, и Гулаваш с двумя своими сержантами. А из людей генерала во дворе замка остался лишь сержант со своими людьми да солдаты графа, да ещё и дворня, что сбежалась посмотреть на приезжих. А вот сам замок, если не считать убранства его, совсем не впечатлял барона. Ставлен, видно, он был давно, отстоял уже века. Лишь донжон у него был снесён за ненадобностью, а вместо него, на его камнях, поставлены нужные в хозяйстве пристройки. Да ещё, видно, дерево лестниц, дверей и балконов с тех пор сменили, старое, наверное, погнило. Поставили хороший дуб. И тот уже от времени начал темнеть, но был ещё весьма крепок.

Лестницы к стенам не завалены всяким хламом, во дворе порядок, переходы на стенах меж башен тоже не захламлены. Телеги в ряд, сено аккуратно сложено, дрова под навесом от дождей, всё, всё, как и должно быть у рачительного хозяина.

Нет, у барона замок был совсем не такой. Не было у него круглых, приземистых башен на углах строения, зато были у замка барона выступы-равелины и прочные скосы у основания стен, те скосы серьёзно укрепляли стены, а равелины и вовсе никаким пушкам не взять, а ещё у его замка были вынесенные балконы для арбалетчиков и мушкетёров. В общем, в замке барона всё было рассчитано, чтобы даже тот, кто покусится на его сеньорат с пушками пойти, и тот ушёл бы, только зубы обломав. Замок его, правда, нужно было только немного достроить. Впрочем, он не сомневался, что скоро изыщет деньги на окончание столь разорительного для него строительства. И тогда он будет по праву гордиться своим домом, лучшим домом на северной Марте, а пока он разглядывал замок графа, и особенно не новые его стены.

«Нет, этой рухляди и дня против моих орудий не простоять».

Эти мысли успокаивали его; впрочем, он и так не сильно о чём-то беспокоился, а лишь шёл по балкону из крепчайшего дуба к покоям графа да рассматривал гербы его на больших, великолепно расписанных павезах, что висели на стене вдоль всего балкона, да старое оружие, что было вывешено прямо у входа в покои. И щиты, и оружие всё было в хорошем состоянии, и барон опять отмечает, что в замке порядок. Вот только сам граф совсем не был похож на человека в делах тщательного и всякую мелочь в хозяйстве знающего. Он скорее походил на повесу праздного, что любит изыск