Положившись полностью на волю аллаха, Халиль Хильми-эфенди покорно сидел на своей постели, словно мальчик после обряда обрезания, — вот только на тюбетейку ему забыли повесить талисман от сглаза. На бесконечные вопросы о здоровье он отвечал сдержанно, скупыми словами медицинского заключения. Постепенно эти ответы становились все лаконичнее и давались все неохотнее, зато он с живейшим интересом прислушивался к разговорам сидящих вокруг него людей.
Каждые пятнадцать — двадцать минут как бы начинался новый сеанс: одни именитые люди вставали и прощались, другие занимали их места, и разговор снова заходил о происшедшем ночью землетрясении.
Все были едины в оценке событий: на город обрушилось великое бедствие, и нанесенный ущерб — просто колоссален…
Однако ни о каких других разрушениях, кроме лестницы в доме Омер-бея, пока не упоминали, и число пострадавших на этой лестнице не увеличивалось. Правда, рассказывали, что померла мать мясника из нижнего квартала. Потом разговор постепенно перекидывался на исторические темы, и тут вспоминали все самые страшные землетрясения древности, в результате которых под землей исчезали целые города… и приходили к заключению, что все в руках всевышнего и воистину непостижимы дела его.
Самым главным событием дня явился визит мюдерриса Хаджи Фикри-эфенди.
Уважаемый наставник был в полном смысле слова значительной личностью. В его роду насчитывалось много известнейших ученых, богословов-улемов, мюдеррисов, казаскеров, один шейхульислам[24] и даже один святой. Гробница этого святого, крытая зеленой жестяной крышей и огороженная решеткой, которая была сплошь увешана разноцветными лоскутами, находилась посередине одной из главных улиц Сарыпынара; поток следующих мимо пешеходов и экипажей разбивался и обтекал гробницу с двух сторон; ночью светильники и лампады, окружавшие ее, освещали дорогу запоздалым путникам.
В свое время Хаджи Фикри-эфенди жил в султанском дворце Йылдыз, где был учителем и воспитателем многочисленных сыновей Абдула Хамида. Но однажды он оскорбил шахзаде, назвав его сыном свиньи, впал в немилость и вплоть до революции девятьсот восьмого года находился в ссылке в Багдаде.
Вот уже несколько лет, как Хаджи Фикри-эфенди гневался на власти. Даже в дни праздников и иллюминаций он не удостаивал своим присутствием официальные приемы и вне стен своей обители ни с кем не встречался. В свою очередь, и у властей были основания сердиться на досточтимого наставника, однако они предпочитали не замечать его глупых выходок, на что у них были особые причины. У господина мюдерриса был неуживчивый нрав. Он не ладил даже со своими собратьями — богословами.
А эти особые причины состояли в том, что в тяжелые для иттихадистов дни, во время восстания тридцать первого марта, когда воинственно настроенные улемы перекинулись на сторону либералов, Хаджи Фикри, исключительно из-за своего упрямства и сварливого характера, оставался непоколебимым, как скала. И позднее, во времена великого младотурецкого триумвирата, он, наперекор богословам-оппозиционерам, упорно поддерживал власти и греб, так сказать, против течения.
Каймакам всегда придавал визитам мюдерриса важное значение и на сей раз при виде его сразу повеселел.
Халиль Хильми-эфенди оказывал его превосходительству всяческие знаки внимания: когда мюдеррис выразил желание закурить, каймакам даже попробовал подняться, чтобы поднести ему спичку, а Хаджи Фикри-эфенди, в свою очередь, пытался удержать его, и со стороны могло показаться, что каймакам с мюдеррисом обнимаются и даже лобызаются.
Короче говоря, прием проходил в дружеской обстановке и продолжался бы в том же духе еще долго, если бы не новые посетители, приход которых в одно мгновение перевернул все вверх дном. Как раз в тот момент, когда Халиль Хильми-эфенди, желая польстить мюдеррису, на все лады восхвалял милосердие и расторопность его учеников, переносивших раненых с места катастрофы во двор медресе, неожиданно открылась дверь, и в комнату вошел инженер городской управы Дели Кязым, а вслед за ним — учитель Ахмед Масум.
Дали Кязым был страстным поклонником всего нового и неизменно ратовал за введение равного рода новшеств. Он придерживался весьма любопытного взгляда на историю: так, например, доказывал, что все исторические бедствия и недоразумения происходят от фанатизма и невежества и что в этом особенно повинны учащиеся медресе — софты. Еще совсем недавно он кричал в казино «Мешрудиет»: «Мы не спасем нашу страну, пока не разрушим все медресе и не разорвем на уздечки чалмы софт». Подобными речами инженер только сеял смуту среди жителей городка и натравливал их друг на друга. Дели Кязым переманил на свою сторону старшего учителя городской школы Ахмеда Масума, и теперь их всегда видели вместе: впереди, как правило, шагал здоровенный верзила инженер, а за ним семенил крошечный, хилый учитель.
В городе жалели тихого и застенчивого юношу. Иные почтенные люди даже пытались добрым советом наставить его на ум.
«Что и говорить, Кязым — человек неглупый, очень образованный, и намерения у него самые благие, — твердили они. — Но ведь ты, сын мой, сам знаешь, что его прозвали Дели Сумасшедший. Вечно он на всех набрасывается, всех в чем-то уличает, во все суется и поступает безрассудно — отсюда и прозвище пошло. Помяни мое слово — накличет он беду на свою голову… Конечно, это его дело, ну, а тебе-то зачем страдать? Ты человек молодой, новую школу окончил. Свяжешься с ним — попадёшь в какую-нибудь историю. После никакое раскаяние не поможет… Занимайся-ка лучше своей школой, своими учениками. Не бегай за ним!»
Раньше Халиль Хильми-эфенди тоже придерживался такого мнения, хотя никогда ничего не говорил Ахмеду, опасаясь, как бы его слова не дошли до инженера. Теперь же точка зрения каймакама резко переменилась: по его глубочайшему убеждению, основанному на некоторых безошибочных признаках и наблюдениях, бедняга Дели Кязым был ни в чем не повинен, а все зло исходило от этого лицемера-коротышки. Одна только видимость, что он таскается тенью за Дели Кязымом, в действительности же все обстоит наоборот: именно эта гнида, учителишка Ахмед Масум толкает простодушного инженера на безрассудные, а то и сомнительные поступки. Все обманчиво в этом человеке, даже имя его — Масум, означающее «невинность». Глаза полузакрыты, робкий взгляд всегда опущен долу, губы по-детски вздрагивают, будто от застенчивости и смущения. О, чтобы понять этого человека, чтобы поймать истинное выражение его взгляда, чтобы увидеть, как хищно раздуваются его ноздри и в змеиной улыбке кривятся губы, надо долго выжидать!..
У каймакама даже в глазах потемнело, когда он увидел входивших в комнату инженера и учителя. По всей вероятности, мюдеррис Хаджи Фикри-эфенди и Дели Кязым встретились в тот день впервые, хотя, без сомнения, эти два идейных противника издавна следили друг за другом… И сейчас, оглянуться не успеешь, как Дели Кязым понесет всякую чушь, а Хаджи Фикри-эфенди возмутится и ответит с присущей ему резкостью, после чего страсти в служебном кабинете накалятся до предела, и начнется содом…
В самом деле, не прошло и двух минут, как Дели Кязым начал смеяться, отчаянно жестикулировать и болтать разную чепуху:
— Нет, вы только послушайте, что люди мелют. Землетрясение было пустяковое, а по этому поводу уже пошли разговоры: «Ах, эфенди, что с нами будет?! Нравственные устои рушатся, женщины лиц не прячут, в школах вместо священных гимнов учеников заставляют петь марши! Вот аллах и ниспослал на город кару, тряхнул его как следует!..» Допустим, все это так, но где же тогда справедливость? Если существуют виновные, пусть аллах их и наказывает. Зачем же карать весь город?
Разве это соответствует божественному понятию о справедливости?
Халиль Хильми-эфенди насторожился и посмотрел на Хаджи Фикри-эфенди. Мюдеррис поправил на носу очки, взял из лежащей на коленях табакерки щепоть нюхательного табаку и только тогда произнес:
— Напрасно изволите волноваться, бей-эфенди… Хвала аллаху, большой беды не произошло. Ранены только гости Омер-бея…
Гости Омер-бея!.. Так вот куда метит духовный наставник. Каймакам сразу заохал, завозился, желая во что бы то ни стало прекратить опасный разговор.
— Вот доктор говорит, что ничего вроде бы нет, а я думаю, коленная чашка треснула. Иначе с чего бы ей так болеть?..
Перед столь явными человеческими страданиями обе стороны забыли о предмете своего спора, и Дели Кязым и мюдеррис в один голос стали успокаивать Халиля Хильми-эфенди:
— Положитесь на господа бога, бей-эфенди…
— Даст бог, все пройдет…
— Не волнуйтесь…
IX. ВОПРОС ДЕЛИКАТНОГО СВОЙСТВА
Вот и вечер. Базар кончился. Вереницы ослов и мулов давно шагают по горным дорогам. Площадь опустела…
