Было уже около двух часов ночи, когда каймакам отпустил председателя управы. Голова у бедного Халиля Хильми-эфенди раскалывалась от боли. Он ощупал ее со всех сторон и убедился, что болит она не столько снаружи, сколько изнутри. С такой головой приступать к сочинению второй телеграммы было бесполезно, и посему он решил отложить дело до утра. Все равно двадцать четыре часа уже прошло. Пройдет тридцать шесть — велика важность!
X. ОБСЛЕДОВАНИЕ И СОСТАВЛЕНИЕ ДОКЛАДА
На следующее утро каймакам приступил к обследованию, начав с самого себя. Кроме слабых болей в некоторых частях конечностей, как-то: локте, коленной чашечке и лодыжке, ничего серьезного он не обнаружил. А вот Хуршиду удалось обнаружить повреждение, от которого Халиль Хильми-эфенди пришел в ужас куда больший, чем от всех телесных ран. На штанине новых полосатых брюк, которые он надевал специально на вечер к Омер-бею, оказалась прореха.
Обнаруженные доселе травмы были на нем самом, и их кое-как залатали, — а что прикажете делать с этой?..
Когда рано утром для осмотра больного явился доктор, он застал каймакама и Хуршида погруженными в глубокомысленные рассуждения по поводу разорванной штанины. Убедившись, что Халиль Хильми-эфенди ни о чем другом, кроме рваных штанов, говорить не может, доктор был вынужден включиться в обсуждение этой проблемы. Хуршид советовал отдать брюки еврею-портному, чтобы тот поставил заплату. Этот проект доктор поднял на смех, как совершенно неприемлемый, и, в свою очередь, предложил отправить брюки знаменитому стамбульскому портному, который держал мастерскую на Крытом рынке.
Тем временем начали приходить соседи, чиновники и другие посетители, желавшие справиться о здоровье начальника уезда. Опасаясь повторения вчерашнего, каймакам принял решение спешно покинуть дом и совершить в экипаже небольшую поездку по городу и близлежащим деревням, чтобы лично осмотреть их. Из всех дел это было не только самым обязательным, но, пожалуй, и самым неотложным. Ведь если сейчас сесть за составление телеграммы начальнику округа, то путного все равно ничего не напишешь. Да и раньше полудня или даже вечера не закончишь. А вот если съездить да собрать всякие заслуживающие внимания факты и интересные подробности, то телеграмму можно составить в форме доклада. Такая телеграмма сама по себе уже будет свидетельствовать о его рвении и самоотверженности: чиновник, получивший ранение, остается на своем посту — это должно произвести в округе благоприятное впечатление!..
— А где господин начальник? — громко спросил Халиль Хильми-эфенди, хотя прекрасно знал, что начальник жандармерии накануне отправился к себе домой с твердым намерением отоспаться как следует под периной.
Ответа не последовало, и каймакам, тяжело опираясь на палку, полез в экипаж, ожидавший его у подъезда.
Самое главное — это осмотреть городские кварталы. Но ничего не поделаешь, придется сначала ехать в деревни и тем самым оправдать наем экипажа — иначе не спишешь потом расходы… Вот же канальство, всем известно, что он болен и у него есть веские причины нанять извозчика — не может же он производить осмотр пешком!.. Но всегда найдется какой-нибудь кляузник, которого хлебом не корми, дай только сделать человеку гадость…
Во всех деревнях, куда бы Халиль Хильми-эфенди ни заезжал, люди были заняты своими делами. Никто из них представления не имел ни о каком землетрясении, а если и слышал о нем, так за два дня успел позабыть начисто — ведь каждый день и поважнее события случаются!
Всюду, куда только ни приезжал каймакам, ему приходилось присаживаться то под чинарами или ивами, то под ореховыми деревьями или под навесом, и всюду он должен был завтракать, лакомиться фруктами и пить несчетное количество чашечек кофе. А в одной деревушке, на берегу речки, он даже послушал страстные анатолийские песни, которые специально для него пел крестьянин, подыгрывая себе на шестиструнной багламе.
На обратном пути лошадь с трудом тащила экипаж по скверным проселочным дорогам, и Халиль Хильми- эфенди, поглядев на уходившее за горы багровое солнце, забеспокоился, начал тыкать извозчика палкой в спину и торопить:
— Помилуй, Дурмуш! Неужто нельзя побыстрее? Ведь опаздываем…
Но понукания не действовали, и экипаж еще больше часа кружил по извилистым улочкам окраинных кварталов.
Наступил вечер. У приоткрытых дверей пылали мангалы. Мимо, стуча деревянными подошвами сандалий, бежали ребята навстречу отцам, возвращавшимся с работы.
Каймакам подзывал знакомых, расспрашивал о новостях. Заметив дырявую крышу или выбитое окно, он приказывал извозчику делать остановку. Потом Дурмуш сам стал останавливать экипаж у всех покосившихся домов и долуразвалившихся хижин, даже если каймакам и не замечал их.
Когда они приехали в богатые кварталы, уже стемнело — на улицах не было ни души. В верхних этажах домов одна за другой загорались лампы. Увидев свет в окнах, Халиль Хильми-эфенди понял, что народ и думать забыл о землетрясении, и пришел к выводу: стучаться в двери и расспрашивать людей больше ни к чему.
В общем, день прошел вроде бы удачно: каймакам чувствовал себя вполне бодрым, несмотря на тяжесть в желудке и скопление газов от всякой всячины, съеденной к тому же без меры.
Отведав несколько ложек супа, принесенного Хуршидом на этот раз из дома попечителя вакуфных заведений, каймакам уселся за стол, чтобы составить наконец телеграмму.
Да, день прошел неплохо. Однако вернулся он опять ни с чем. При виде толстой стопы бумаги у бедного каймакама закружилась голова и к горлу подступила тошнота, как при морской качке, но усилием воли он справился с собой, и тут к нему явилось долгожданное вдохновение.
Если писать нечего, это еще не причина, чтобы падать духом. Раз он должен составить доклад, то пусть в нем будет все изложено обстоятельно. Ведь недаром он объехал сегодня все без исключения окрестные деревни, села и сам город…
Халиль Хильми-эфенди схватил перо и стал сосредоточенно писать, группируя основные мысли по пунктам. Конечно, это был всего лишь черновик, который еще придется править и править.
1) Несмотря на имеющее место недомогание, полностью не прошедшее, лично осмотрел такие-то деревни и села и почти все кварталы города. (Поскольку в округе болезнь его считается общепризнанной, отрицание данного факта, кроме путаницы и неразберихи, ничего не внесет. Да и как тогда объяснить другой факт: почему в течение сорока восьми часов округ не имел никаких сообщений от каймакама?)
2) Хвала аллаху, человеческих жертв нет. Число пострадавших, включая легко раненных, не превышает десяти человек. Повреждения в домах весьма незначительны.
3) Беспорядки и волнения, которые могли возникнуть после землетрясения, усилиями городской полиции были предупреждены.
Определив таким образом основные пункты своего доклада, каймакам облегченно вздохнул. Главное сделано. Остается только чуть-чуть отшлифовать текст телеграммы, — человеку, владеющему пером, для этого двух-трех часов за глаза хватит.
Третий день, одолеваемый многочисленными делами, каймакам не успевал дух перевести. А тут еще, как на грех, пришлось повозиться с двумя бестолковыми людьми, которые слова разумного не понимают!.. Первым был рябой тип по имени Ресми, который внешностью сильно смахивал на конокрада, хотя уверял, будто преподает историю и французский язык в городской гимназии в санджаке. Так вот этот ничем не похожий на учителя человек начал задавать каймакаму какие-то странные вопросы относительно землетрясения и, услышав от Халиля Хильми-эфенди в ответ неопределенное: «Благодарение богу, все обошлось», — остался очень недоволен.
Каймакам предпочел не замечать недовольство гостя, сердито кусавшего свой общипанный острый ус, ибо ему самому нужно было выведать, как в округе было встречено сообщение о землетрясении. Кроме того, Ресми должен был вернуться в санджак, и было бы небезынтересно выяснить, что он собирается там рассказывать о Сарыпынаре и его каймакаме. Тем более что этот Ресми, как явствовало из его слов, был в весьма приятельских отношениях с самим мутасаррифом, начальником округа.
Не успел Халиль Хильми-эфенди отделаться от Ресми, как к нему заявился учитель Ахмед Масум и начал канючить. У этого проходимца с блаженным восковым личиком Христа был всегда такой вид, словно он размяк от жары и вот-вот растает, а его длинные ресницы непрерывно трепетали, будто от непреодолимой робости.
Похрустывая пальцами и изгибаясь в учтивых поклонах, он заговорил умоляющим голосом:
— Только одну минутку, господин каймакам. Мне так неприятно, что я вас беспокою…
Халиль Хильми-эфенди знал по опыту: пока этот парень по ужалит пребольно, ни за что не отстанет. Поэтому он грубо ответил:
