Два года жил Сократ мечтою увидеть Аспасию, думал — день возвращения в Афины будет самым радостным для него.
Но отчий дом встретил тишиною и запустением: чума незадолго перед возвращением Сократа унесла всех его родных: мать, отца, брата.
А когда, едва оправившись от горя, появился он в доме Аспасии, нашел там все: и сочувствие, и заботу, и понимание, и дружеское расположение…
Не нашел одного — любви.
И тогда, восстановив до мельчайших подробностей в памяти рассказ Аспасии об Эроте, втайне подумал Сократ, что чем-то он уже похож на этого неприкаянного. Позже, ближе к старости, многие и в глаза, и за глаза называли его Силеном, сатиром Марсием, он и себя порой именовал так не без охоты, но втайне все больше находил в себе черт сходства именно с Эротом…
Чуть ли не ежедневно приходили в темницу Сократа его друзья. Обычно они собирались у входа в ту самую гелиэю, где прозвучал смертный приговор Сократу, а оттуда группой в пять-семь человек отправлялись навестить узника, приносили всяческие угощения, заставляли Сократа отведать их и забывали о времени в долгих беседах и спорах с ним.
В предпоследний день друзья к Сократу пришли гораздо меньшим числом — всего трое: Критон, его ровесник, друг детства, юности и всей жизни; Платон, сын богача, самый пытливый и способный из слушателей философа, не решивший однако: посвятить себя целиком поэзии или же философии; Аполлодор, самый молодой из учеников Сократа, самый восторженный, встречающий каждое слово его, будто прорицание дельфийского оракула.
Узник заподозрил сразу: это появление друзей чем-то отлично от их других приходов, вон и тюремщик Никанор с каким-то особым почтением и торжественностью даже ввел их в темницу, а они сами, друзья, дорогие, поначалу вели себя как-то скованно.
Исподлобья, по обычаю своему, разглядев их, Сократ растянул в радушной улыбке толстые губы.
— Клянусь псом, друзья мои, сегодня вас будто подменили! Уж не таите ли вы чего от меня?.. Мне демон мой шепчет: жди подвоха!..
И сказал тогда седовласый статный Критон:
— Невозможно что-либо таить от тебя… Да и бессмысленно. Ведь тайна наша — для всех, но не для Сократа.
И поведал старый друг Критон, что все готово для побега смертника из темницы: стража подкуплена, наняты в помощь люди. Платон готов покинуть Афины вместе с учителем и поселиться в далекой Фессалии, там возродиться должна «Мыслильня Сократа»… Но бежать надо немедленно ближайшей ночью, другой ночи у него просто не будет…
Ах, как сильно завысил Критон проницательность Сократа: такого предложения от друзей узник и не ожидал!
При мысли о том, что завтра он может стать свободным, что сняты будут с ног растершие щиколотки оковы, что снова он будет в буром гиматии своем ходить по рынкам и другим людным местам, вступать в беседы и споры с горожанами. выискивать ускользающие, как арбузные семечки, зерна истины, зажигать в молодых умах тягу к познанию… — при мысли обо всем этом гулко заколотилось сердце старого философа, как тогда, в юности, когда входил он в дом Перикла. И в дом Аспасии.
Друзья в ожидании ответа уставились на него. Он переводил взгляд с одного на другого, на третьего.
«Ты настоящий друг, Критон, — думал Сократ, богатства не развратили тебя, ты по-прежнему благороден и пытаешься мне помочь, как всегда: то ввел меня когда-то в библиотеку отца, то познакомил с Аспасией, то предложил за меня выкуп афинскому суду, а теперь вот подготовил побег… Ты терпел все мои насмешки и причуды, серьезно выслушивал всякий мой вздор, а я не успел тебе отплатить добром… И ты, Платон, любимец мой, готов ради меня покинуть богатый дом в Афинах, не боишься вовсе проклятья и презрения афинян. Стою ли я жертвы этой?.. А ты, Аполлодор, совсем почти мальчишка, едва подернуты пушком румяные щеки твои, неужто и ты не боишься загубить ради меня свою молодую жизнь?.. Ага, уставились на меня ждете моего ответа… Клянусь псом, я рад бы принять все ваши предложения и даже расцеловать вас за них!.. Но я должен слушаться советника своего, а он мне говорит: нет!..»
Первым не вынес молчания порывистый Аполлодор:
— Ты согласен бежать этой ночью, Сократ?
Нежный мальчик первым понял, что ответ смертника может быть отрицательным, не понял даже почувствовал, потому в его вопросе прозвучал затаенный страх.
Сократ свесил с топчана ноги, звякнувшие оковами.
— Рассудите сами, друзья мои: если б стал Сократ беглецом, остался бы он Сократом? Ведь не из темницы бежал бы я, а от самого себя. И дети мои стали бы сыновьями беглеца, изменника Афин…
— Но ведь эти же Афины неправедно осудили тебя на смерть! — горячо воскликнул Критон, отбрасывая пятерней назад свои длинные седые волосы.
— Приговор мне вынесли не Афины, а суд присяжных, — не заводясь, продолжал спокойно Сократ. Насколько несправедливы действующие законы, настолько же несправедлив и этот приговор. Но лишь исполнение его, лишь смерть моя, могут явить афинянам осознание несправедливости этих законов…
— И ты готов стать жертвенным бараном ради прозрения афинян?! — срывающимся от волнения голосом спросил дородный не по годам Платон. Пусть другие, а не ты, играют эту роль!
— А я чем не баран, — ответил со смешком Сократ, шутливо приставив к шишковатому лбу «рога» из кулаков.
«Точно — баран! — подумал Критон. — Упрется рогами — с места не сдвинешь!» А вслух произнес:
— Не огорчай нас, Сократ, ведь мы любим тебя.
Усмешка медленно, как виноградная улитка, сползла с толстых губ Сократа.
— Клянусь Зевсом, и я вас люблю! Потому и не могу подвергать всех вас опасности, ведь сикофанты[28] расползлись, как тараканы, по всему городу, вынюхивают, доносят. Если я не убегу — одна будет жертва, если убегу — много… Я люблю вас, неслухи мои, и хочу, чтоб ваша любовь ко мне не омрачалась ничем. Я люблю родные Афины, ужасно люблю потолкаться в людных местах, посудачить с торговцами, ремесленниками, школярами, потому и хочу, чтоб родной город обо мне вспоминал светло… Сократ может иногда быть непочтительным, неопрятным, может порой нести чушь, но любовь не способен предать!..
Хрупкий Аполлодор со слезами бросился к нему, упав на колени, обнял его свешенные с топчана ноги в оковах, заголосил почти по-женски:
— Не оставляй нас, Сократ! Умоляю тебя, не оставляй!
Узник сморщил вздернутый крупный нос — ему и самому трудно было удержаться от слез, но сказал, потрепав густые волосы Аполлодора:
— Я и так всегда буду с вами, вот увидите!.. И не смей, малыш, состригать завтра свои волосы — я не хочу, чтобы ты из-за меня походил на раба,[29] — потом достал из-под подушки припрятанный авлос, простонародную флейту. — А давайте-ка я всех вас развеселю!
Приложив авлос к губам, он поднялся, отстранил Аполлодора, выдул какую-то веселенькую захлебывающуюся мелодию и неуклюже пустился в пляс, гремя оковами по каменному полу.
Когда-то, говорят, Афродита отбросила авлос из-за того, что при игре на нем уродливо раздуваются щеки. Но то Афродита, а Сократ сроду красавцем не был — авлос как раз для него! И раздувал он щеки, извлекая мелодию, так, что становился и впрямь похож на безобразного сатира Марсия или на Силена. Зато мелодия при всей захлебывающейся дерганности была дивно хороша!
— Не устаю тебе удивляться, Сократ! — воскликнул статный Платон. — То ты под старость лет начинаешь учиться играть на кифаре, то в последние дни выучиваешься игре на флейте…
Прервав пляску и отняв авлос от губ, Сократ ответил:
— Учиться никогда не поздно, Платон! Жажда познания не должна иссякать до последнего мгновения…
— А как твои поэтические опыты, учитель? спросил, утирая слезы, Аполлодор.
— Сколько раз тебя просил не называть меня учителем! — возмутился Сократ. — Я тебе друг, и, быть может, ты меня научил большему, чем я… А поэтическое баловство я оставляю Платону. Ну, брался я переложить на стихи басни Эзопа ничего не вышло! И зачем, скажите, басни мне сочинять? Вся моя жизнь — огромная басня!..
— А гимн Аполлону и Артемиде?.. — спросил Платон.
— И это не вышло!.. — почти радостно сообщил Сократ. — Зато родилась у меня мысль, которую с удовольствием поведаю тебе: «Поэт, если он хочет быть настоящим поэтом, должен творить мифы, а не рассуждения». Каково, а?!.
— Твой ум по-прежнему ясен! — улыбнулся через силу Критон, не сводя глаз с друга, будто без того не запомнил бы каждую грубоватую черту, издавна знакомую ему.
— А я сделал, наконец, выбор, Сократ, — сообщил смущенно Платон. — Никогда больше не стану вымучивать поэтических строк, лишь философия станет моим уделом. Ты одобряешь это?
Сократ хмыкнул неопределенно, почесал шишковатую плешь и сказал:
— Любой выбор чреват ошибкой. Когда-то один меняла спросил меня, следует ему жениться или нет. Я ему ответил: «Как бы ты ни поступил, все равно будешь раскаиваться…» Вот и я свой выбор сделал. И раскаиваться буду, а не отступлюсь!.. Так что давайте, друзья, об этом больше не вспоминать… Ты, Критон, вижу, принес вина — это очень сегодня кстати! Так давайте восславим Диониса и пустим мою единственную чашу по кругу. Я вам не о чаше цикуты, понятно, толкую, а о чаше доброго вина!..
