— Работать, господин асессор, — осторожно, с уклончивостью отвечал Ползунов, угадывая в этом вопросе не столько желание управляющего выведать его мысли, сколько намек на то решение, которое, по всей видимости, им, управляющим, уже обдумано, а может, и принято — и не ошибся в том.
— Что ж, работу найдем тебе подходящую, — сказал Христиани, — без дел не останешься. — И, как бы взвесив что-то в уме, уточнил. — Пока будешь прикомандирован к Канцелярии. А ближе к весне поедешь на Красноярскую пристань. Надеюсь, угадал твое желание? — весело посмотрел.
— Угадали. Только почему Красноярская, а не Кабановская пристань?
— А Кабановской уже нет — закрыли нынешним летом. Да ты ведь и сам говорил не однажды, что Чарыш в тех местах мелеет и пользоваться той пристанью неспособно. Вот мы и перенесли ее ниже по течению, в Красный Яр, а в Кабановской оставили только два рудных амбара да караульную избу. Что, недоволен решением?
— Никак нет, господин асессор, считаю решение правильным.
— И я так считаю. Значит, поладили! — Улыбнулся Христиани.
Они поговорили еще о чем-то, однако главное, что более всего занимало и беспокоило Ползунова, прояснилось — и теперь он знал: ближе к весне отправляться на Красноярскую пристань. И это ему не внове — служба привычная. Но он ведь теперь не один: а как отнесется к этому Пелагея? — подумал не без тревоги. И в самом деле: едва из Москвы на Барнаульский завод переехали — не ближний свет, а тут изволь и еще дальше, в неведомую глушь… А если не согласится, воспротивится?
Ополдни, вернувшись домой, Ползунов и не знал, как и с чего начать разговор, чтобы не испугать, подготовить Пелагею, мялся, ходил вокруг да около, говоря о каких-то пустяках, а сказать главное не решался; когда же, набравшись духу, выложил — понял, что тревога была напрасной. Пелагея спокойно выслушала, ни мало не огорчившись, и твердо, скорее весело и без колебаний, ответила:
— Какая ж беда? Коли надо ехать, так и поедем! А ты думал, я испугаюсь? — разгадала его сомнения. И он, вздохнув облегченно, признался:
— Выходит, это я боялся?
— Чего ж ты боялся?
— Боялся тебя огорчить.
Она засмеялась и тронула его за руку:
— Чудной ты, Ваня, да какое же в том огорченье — вместе ехать? Вот если бы ты один поехал, а меня оставил — тогда другая сказка.
— Ну, нет, без тебя я теперь никуда не поеду! — заявил он решительно, даже и мысли противной не допуская. — Мне, Пелагеша, не жить без тебя.
— Ой ли! — тронутая столь пылким признанием мужа, засмеялась и остудила его немножко. — Так ведь жил?
— Жил… покуда тебя не знал. А теперь — не смогу! — еще тверже сказал.
— Вот и мне, мой любый, одна дорога.
— На Красноярскую пристань? — подсказал он шутливо, заметно повеселев.
— А хоть и на Красноярскую. Куда иголка — туда и нитка, — рассудила она по-своему, вдруг прижалась к нему, горячо прошептав:
— Господи, да вези ты меня, вези хоть на край света — не сробею! Неужто еще не понял?
Они долго в ту ночь не могли заснуть, будоража друг друга разговорами — и проговорили чуть ли не до рассвета, загадывая и строя какие-то невероятные, возвышенные планы (скорее воздушные замки) и настраивая себя на предстоящий, может быть, самый для них важный и счастливый переезд.
А переехали в Красноярскую не «ближе к весне», как предполагалось, а в самом начале февраля, когда гуляли вовсю еще вьюги и мороз лютовал ярый, с треском расщепляя деревья, что сухую лучину… Однако столь спешный, досрочный отъезд не был их желанием или прихотью — таково решение Канцелярии. В предпоследний день января Христиани позвал к себе Ползунова и без лишних оговорок и разъяснений сказал: «Ну-с, голубчик, приспело время. Велено тебе, Ползунов, незамедлительно ехать на Красноярскую пристань. Сменишь там капрала Беликова, примешь у него все бумажные дела, каковые имеются, всю денежную казну — и приступишь к делу…» — почти этими же словами и письменный указ начинался, помеченный тою же датой — 30 января 1759 года — и тем же днем врученный Ползунову под расписку.
Два дня на сборы да столько же в пути. Сто тридцать верст по убродной дороге — махом не одолеешь. Прибыли на место третьего или четвертого февраля, а пятого (это уже документально подтверждено) унтер-шихтмейстер Иван Ползунов и капрал Семен Беликов отправили совместный рапорт начальнику заводов о сдаче-приеме пристанских дел.
Но тут и еще надо заметить: в самый последний момент, перед отъездом из Барнаула, семья Ползунова пополнилась. А вышло так. Когда они спешно собирались, пакуя и укладывая вещи, коих при переездах всегда кажется много, вдруг увидели понуро стоявшего в дверях Яшутку, хозяйского сына, глаза которого были, как говорится, на мокром месте.
— Что случилось, Яша? — глянула на него Пелагея.
— Ничего, — швыркнул тот носом и добавил с упреком, готовый расплакаться. — Сказывали, будете жить до весны, а сами съезжаете…
Яшутка в последнее время так привязался к унтер-шихтмейстеру, что казалось, и водой их не разлить. И Ползунов подмигнул ему дружески и шутливо сказал, подзадоривая:
— А что, Яков, может, и ты с нами поедешь?
— А возьмете? — вскинулся мальчик, покраснев от волнения, и тут же сник. — Только вот как папенька…
Вопрос оказался не шуточным. И с «папенькой» Ползунов сам переговорил, сказав ему, что мог бы Яшутку взять в покормленки, на полный семейный кошт. Раньше этой темы они не касались — и теперь Хлопин застигнут был врасплох. «Надо подумать», — сказал он растерянно. Подумали вместе, прикидывая так и эдак: разумеется, канцелярист Хлопин и сам способен содержать свое дитя не хуже Ползунова, но вот обучать грамоте, ремеслу и всякому рудознатному делу, живому, а не бумажному, тут с Ползуновым ему не тягаться — вот это и перевесило.
Так и решилась судьба десятилетнего Якова Хлопина, чему сам Яшутка был рад без ума. И всю дорогу донимал Ползунова вопросами: а как добывают руду из камней? а что такое похверк? а какова из себя трейб-шахта? Ползунов слушал да посмеивался: «Погоди, погоди, Яков, не вали все в одну кучу. Вот приедем на место — там и определимся, с чего начинать».
Так и приехали они два дня спустя, явились на Красноярскую пристань вчетвером: сам Ползунов с женой Пелагеей Ивановной да покормленок Яшутка Хлопин с казачком Ермолаем.
Пристанский посад был обнесен по всему кругу невысоким жердяным пряслом. А в центре этого круга, на возвышении, стояла светлица, в которой отныне им жить, бревенчатая изба с глинобитной трубою над крытой дерном двускатной кровлей. Дым из трубы валил густой и пахучий. Видать, капрал Беликов готовился к их приезду. «Березовый дым, — сказал Ползунов, оживляясь, когда повозка въехала в ограду, и добавил с веселой приподнятостью, обращаясь к жене: — Ну вот, Пелагея Ивановна, здесь и почнем обустраиваться».
И сам смотрел во все глаза, узнавая и не узнавая знакомые места. Прежний пустырь, обнесенный жердяным пряслом, повеселел и ожил, хотя в большой, просторной ограде и не было пока ничего, кроме светлицы. Да, многое тут еще надо возвести, — разом оглядевшись, подумал унтер-шихтмейстер: и рудные амбары, и сараи для хранения лодок, якорей и прочих снастей, и баню с кузней… И, думая об этом, посетовал мимоходом: не шибко-то развернулся капрал Беликов, мог и не только светлицу поставить… Но теперь уже что… теперь придется все на себя взваливать. «Ничего, ничего, — утешал себя Ползунов, — построим. Такую пристань возведем, какой не бывало!» — смотрел с веселым прищуром на блескучий снег, еще не тронутый ранними оттепелями.
Узкие тропки разбегались от крыльца в разные стороны, словно тугие шнуры, соединяя одно с другим: ворота со светлицей, а светлицу с калиткой в сторону деревни, двумя порядками изб потонувшей в глубоких сугробах. Самая же прямая и протяженная стежка уходила по снежному изволоку вниз к Чарышу, задернутому слегка морозно-белым плывучим туманом. И столь же туманно высились вдалеке белые холмы, а чуть в стороне виднелся лес.
«Господи, как тут покойно и хорошо!» — признавалась сама себе Пелагея, с особым интересом осматриваясь и привыкая понемногу к новому житью. И не то чтобы радовалась, скорее удивлялась немало столь негаданному для себя открытию: когда ехали сюда, ожидала и готовилась к тому, что жить придется где-то на отшибе, в местах глухоманных, безлюдных, а тут и деревня Красноярская рядом, в каких-нибудь считанных шагах от пристанского посада, и другая деревня, Тугозвоново, не так далеко, на противоположном берегу… Санный след уходил туда, теряясь за косогором.
Позже Пелагея пройдет и по этой дороге, и по другим стежкам, а где надо, и новые проторит, как бы тем самым привязывая себя все прочнее к тому, с чем давно и накрепко связан Иван — хотелось, чтобы дела и заботы мужа стали и ее заботами.
