— А ты уверен, что ректор стоит таких денег? — забеспокоился Яспер при виде горы счетов, которая все росла.
— Не знаю, стоит ли, но оценить — оценит.
— Да разве он почувствует благодарность? Сам ведь, небось, только на серебре ужинает!
— Даже если не почувствует, мы обязаны сделать все именно так. Некоторые цветы распускаются лишь при ярком солнце — вот и дворянам необходимы пышность и роскошь, без этого они чахнут!
— Я не уверен, что…
— Довольно, Яспер! Ты знаешь, какие надежды я возлагаю на этот ужин, так что прошу тебя принять ректора как Божьего посланца на земле, не жалея времени и не скупясь на улыбки. Если не хочешь постараться ради меня, сделай это ради отца!
Просьба старшего брата была исполнена. Сиденья восьми имевшихся в доме стульев накрыли большими кожаными подушками, кроме того, в дом была доставлена мраморная скамья: все это Деруики взяли до завтра напрокат. Немногочисленные картины Петра облагородила бархатными занавесками, а всю гостиную — разложенными тут и там салфеточками, на стол поставили низкие широкие чаши с водой и мисочки для ополаскивания пальцев, запасли вдоволь вина и анисового печенья… Подоконники, по разумному предложению Харриет, украсили букетами, и дурманящие ароматы цветов заглушали запах подмаренника из бельевого шкафа. Фриде пришлось потрудиться: кроме уборки и готовки, ей поручили еще и выложить разноцветным песком на полу в прихожей адресованное гостям любезное приветствие: «Welkom bij ons huis! Добро пожаловать в наш дом!» — а это оказалась работка не из простых…
Первым делом, едва войдя в дом, Элиазар наступил на буквы и смешал их, чем сразу же заслужил нелюбовь служанки. Еще сильнее Фрида невзлюбила младшего Берестейна, когда тот отказался сменить уличную обувь на соломенные туфли без задников, а потом, оказавшись в гостиной, так неуклюже полез к огню, что одно полено выкатилось на ковер.
— Да уж, сынок у меня… — весело заметил Паулюс.
Но засмеяться никто не посмел, хотя Петра очень вовремя оглушительно чихнула.
Надо сказать, сестры Деруик с первого же взгляда на наследника ректора поняли, с кем имеют дело. Стоило Петре и Харриет увидеть его искривленную спину, вздутый живот и профиль в виде полумесяца — выдающийся вперед подбородок тянулся кверху, к скошенному лбу, — девушкам стало ясно, что перед ними — один из тех вечных холостяков, которых зовут в компанию, чтобы петь или пить, но которых ни одна красотка не возьмет ни в мужья, ни в любовники. Если до прихода Берестейнов Петра, уже вошедшая в возраст, когда подыскивают себе женихов, и подумывала о сыне ректора, то при виде гостя ее мечты тотчас развеялись. «Никогда не пойду за такого урода!» — сразу же решила она, и ее сильно задело, когда Виллем, представляя Берестейнам членов своей семьи, сказал: «А это моя сестра Петра, девица на выданье…» Возражать брату Петра не стала, но, когда ректорский отпрыск склонился над ее затянутой в перчатку рукой, руку отдернула, а немногим позже, расспрашивая Паулюса о его кучере, объявила, что тот — настоящий красавец и весьма любезен в обхождении. Элиазар ее словам обрадовался, и девушка из этого сделала вывод, что он не только урод, но еще и глуп как пробка.
Ужин начался весьма благопристойно. В тот день аппетит у регента особенно разыгрался, а вдохновение пропало, и он полностью сосредоточился на перченой утрехтской колбасе. Возможно, от него ни словечка так бы и не услышали за весь вечер, если бы Виллем, которому хотелось все-таки окупить расходы, не начал разговор сам и самым странным образом: извлек из кармана камзола завернутую во много слоев атласа луковицу тюльпана, развернул ее и поднял на ладони.
— Это ведь Admirael Van Engeland, не правда ли, отец? — гордо произнес Элиазар. — Прикинув на глаз, я бы сказал, что луковица весит от ста тридцати до ста сорока гранов. Правильно?
Паулюс одобрительно похлопал сына по плечу.
— Вот уж в чем Элиазар разбирается, в том разбирается! Не знаю, каким чудом ему удается различать луковицы тюльпанов, на мой взгляд, они все одинаковы, да еще как две капли воды похожи на луковицы нарциссов, крокусов или гиацинтов — поди отличи! Ты прав, сынок, это и впрямь луковица Admirael Van Engeland, которую я подарил нашему другу.
Польщенный Элиазар тихонько присвистнул, и соседка сочла его поведение довольно неприличным.
— Ваш сын тоже любитель тюльпанов? — вежливо осведомился Яспер.
— Элиазар? Он-то настоящий знаток! Мои познания, правду сказать, не идут дальше того, как выращивать цветы и как ими торговать, да и в этом сын давно меня превзошел. Все доходы, которые наша семья извлекает из тюльпанов — его заслуга. Именно он в первую очередь покупает их и продает, он же следит за тем, чтобы содержались в порядке наши песчаные участки вокруг Харлема, где они растут в изобилии.
— Стало быть, у вас есть поля, и вы их возделываете?
— Поля за городскими стенами у нас такие, что глазом не охватишь, мальчик мой! Несколько десятков першей[20] у Grote Houtpoort, больших деревянных ворот, еще того больше — неподалеку от розовых плантаций, у соседних малых ворот, Kleine Houtpoort, и, кроме того, большой участок рядом с Bolls-laen, «луковичным путем». Одним словом, можно без преувеличения сказать, что по крайней мере, один из каждых пяти выращенных в Харлеме тюльпанов — наш.
Виллем с Паулюса глаз не сводил. То, что он услышал, его опечалило: гости оказались куда состоятельнее, чем он думал, и Деруики рядом с Берестейнами виделись ему теперь совсем уже бедняками. Дано ли их семьям когда-нибудь сравняться? Сколько он ни внушал себе, что процветанием своим Паулюс обязан не только собственному труду, что есть здесь доля удачи, а может быть, и какая-то хитрость, — такое богатство в одних руках, такое множество людей на службе у одного поражали воображение. Ну и можно ли, сравнив себя с ним, не ощутить собственного убожества?
Внезапно, как и тогда в «Золотой Лозе», старший из Деруиков утратил дар речи. Он сидел весь красный, с вытаращенными глазами, с отвисшей губой, и вид у него был такой, словно бедняга вот-вот лишится чувств. Угасающую беседу спасла Харриет, взяв на себя излюбленную роль дерзкой девчонки:
— Вот как? А разве порядочные люди интересуются тюльпанами? Говорят, ими больше всех увлекаются простолюдины, а торгуют ими в тавернах и прочих злачных местах…
— Харриет, разве можно так! — одернул сестру Яспер. — Ты оскорбляешь наших гостей! Не обращайте внимания, господа… С этой девицей сам черт не сладит!
— Да я всего лишь спросила!
— Замолчи, наглое создание! — прикрикнул Виллем.
Элиазар поглядел на Харриет свысока:
— Кто тебе это сказал, девочка?
— Отец моей подруги Сольвейг.
— Ну и дурак он, отец твоей подруги! Тюльпанами увлекается никакое не простонародье, тюльпанами увлекаются сообразительные и практичные люди, и я горжусь тем, что принадлежу к их числу! Конечно, тюльпаны, в отличие от меди или французского коньяка, пока не котируются на амстердамской бирже, и кажется, что деньги в них вкладывать не так уж надежно. Возможно даже, в глазах столичных регентов мы выглядим необразованной деревенщиной, которая торгует цветочками, как сами они когда-то торговали шерстью или топленым салом!
Виллем отчаянно мотал головой, показывая, что он со столичными регентами никак не согласен.
— Они не правы, сударь!
— Разумеется, не правы! И вскоре почувствуют это на собственной шкуре! Когда господа из Амстердама увидят, какие неслыханные доходы сулит торговля тюльпанами, когда мы за горстку луковиц получим их особняки, их кареты и их великолепные упряжки — они пожалеют о том, что нами гнушались. Есть ли еще товар, чья стоимость удваивается только оттого, что он переходит из рук в руки, а из этих других рук — в третьи? Найдется ли на свете самородок настолько весомый или драгоценный камень настолько безупречный, чтобы он один мог сделать вас богачом? Правда ведь, нет ничего подобного? А чудо, которое совершили простые цветоводы, — вот оно, у всех перед глазами!
Красноречие Элиазара подстегнуло и его аппетит: чем больше он работал языком, тем быстрее двигался и его нож, почти с каждым словом отрезая по кружку колбасы. Зато ректор, стоило ему вступить в разговор, сразу же отодвинул тарелку.
— Образованный человек не может презирать тюльпаны… Только невежды считают их грубыми и никчемными. В других странах знают им цену, там их ценят не меньше, чем у нас — розы и лилии! Известно ли вам, к примеру, что те, кто поклоняется султану, считают этот цветок священным, потому что турецкое его название — lale — состоит из тех же букв, что и имя Всевышнего? И больше всего ценятся те сорта, у которых чашечка миндалевидная, а лепестки удлиненные, как острия пик. Их названия: Nur-i-Adin — «Свет рая» или Dur-i-yekta — «Несравненная жемчужина»…
