— Для вас можно, — снисходительно согласился начальник смены, — как-никак, свои друзья по несчастью. Пойдем назад, к управлению. Дам вам в сопровождение рабочий самосвал и… дуйте на своем автобусе вниз.
Пожилой, красный от загара шофер в белой парусиновой кепке сел за руль самосвала и, выглянув из кабины, махнул Максиму рукой. Дескать, давай потихоньку за мной. Поехали.
Внизу, на самом дне колодца, было жарко и душно от неподвижного воздуха. Работа протекала размеренно, отлаженно, по-домашнему буднично. Два обычных экскаватора с двух сторон от проезжей дороги методично вгрызались в черный грунт прямо под ногами. Самосвалы растянулись в очередь: где-то был небольшой затор. Подъезжали и тормозили между экскаваторами. Три-четыре полных ковша черной породы, и… самосвал дернулся и пошел. Тут же его место занял следующий. Опять три-четыре ковша. „И так вот, — подумал Игорь,
— наверное, день и ночь. День и ночь. Недели, месяцы, годы. И никаких заключенных. Все шофера и ремонтники — вольнонаемные”.
Игорь нагнулся и с интеллигентной почтительностью двумя пальцами поднял из-под ног кусочек черной руды.
— На память можно взять? — спросил он у сопровождающего их шофера.
— Да хоть две горсти, — беззаботно бросил тот, — у нас тут этого добра навалом.
— А не вредно голыми руками трогать? — пристал к нему Игорь.
— Радиоактивность большая?
— Елки точеные, — искренне рассмеялся шофер, снимая кепку, — да это же простая смолка. Дай ну-ка твой кусочек. Я его сейчас тебе языком оближу, чтобы ты не беспокоился. Вот так, понял? На! — возвратил обратно. — Все у тебя будет в порядке, парень. Баба есть — дети будут.
— Так-то оно так, — произнес задумчиво Тимофеев, — а за вредность сто процентов все-таки идет?
— Это само собой, — согласился шофер.
По дороге в город Игорь между прочим поинтересовался у Василенко, как же используют эту урановую руду в качестве топлива для атомных реакторов, в частности, для БН-350.
Константин Иванович посмотрел на „мудреца” с отеческим снисхождением.
— Игорь Евгеньевич, на БН-350 в качестве топлива будет использована двуокись урана, обогащенная двести тридцать пятым изотопом до двадцати трех процентов. От природной руды до ядерного топлива еще десятки переделов. И делается это не в Шевченко, а совсем-совсем в других местах. И необязательно — именно из этой руды.
Вечером Игорь с некоторой гордостью показал жене кусочек урановой руды. Аля отшатнулась и вскрикнула от испуга.
— Ты что, Игорь, совсем с ума сошел?
— Да это же, Алька, совершенно неопасно, — попытался успокоить ее Игорь, — это безвредная урановая смолка. Ее даже облизать можно. Жена у меня есть — дети будут.
И он тут же, высунув язык, продемонстрировал жене полную безопасность руды для человеческого организма. Игорь положил памятный кусочек на подоконник в кухне, в небольшое кофейное блюдечко с голубым узором. В течение всего вечера он время от времени с трепетом подходил к нему и любовался матовыми черными бликами.
Ночью Аля тихонько спустила ноги с кровати. Приподняв двумя руками длинную ночную сорочку, босиком прошлепала в кухню. Сначала широко открыла форточку. Завернула черный комочек в газету и, неуклюже, по-женски размахнувшись, выбросила сверток на пустынный пляж. „Так-то спокойнее!” — решила она. Помыла руки с мылом. Шмыгнула под простыню. Что-то не давало ей заснуть. Она опять пробралась в кухню и выбросила в форточку кофейное блюдце.
Тимофееву приходилось поддерживать тесные контакты с представителями сотен проектных институтов и конструкторских бюро. Они ехали в Шевченко непрерывным потоком. Принимали оборудование, изготовленное по их техническим заданиям. Отслеживали правильность монтажа. Подготавливали на месте массу технических решений и корректирующие проектные документы. При подписании большинства подобных „увязывающих” и „утрясающих” бумаг подпись Тимофеева была зачастую решающей. На нем же „висела” и переписка с министерством. А Василенко сразу же по приезде погряз в непрерывных оперативных совещаниях строителей и монтажников. „Каламбуры” или „ляпы” вылезали ежедневно и ежечасно. Например, трубопровод большого диаметра согласно проектным документам проходил в верхней части какого-то помещения. По логике, он должен был бы продолжаться и в соседнем, примыкающем. Но там его по документации почему-то не было. Правда, потом он снова появлялся, через сорок метров и вообще на другом этаже. Иногда строители сооружали громоздкую бетонную лестницу в точном соответствии с чертежом. А она бессмысленно упиралась в глухую стену. Оказывается, чертеж этот давно, год назад, устарел, и проектный институт давно уже заменил его на новый вариант, который до строителей почему-то не дошел. Иногда в непримиримый спор между собой вступали разные эксплуатационные службы. Пожарники требовали прорубить в каком-то зале окна и установить в них вытяжные вентиляторы. А режимная служба принципиально не могла с этим согласиться: по их инструкциям зал должен быть глухим и герметичным.
Как опытный технический дипломат Константин Иванович избрал единственно правильную тактику поведения. Он никогда никому не возражал и никого не переубеждал. Мягко соглашался с каким-то начальником СМУ. Но точно так же не возражал и против доводов его оппонента. Если же конкурирующие стороны сходились в рукопашном бою на оперативке в его кабинете, то он искренне заливался смехом, слушая их многоярусный изощренный мат. А потом усаживал их вдвоем друг против друга за отдельный стол, подставлял глубокую пепельницу, графин с водой и вежливо предлагал:
— Ищите, товарищи дорогие, общий язык. Когда найдете — дайте знать.
Интересно, что без публики и зрителей у них сразу исчезал актерский пыл, и они переходили на деловой тон вынужденного компромисса.
Ко всей суматохе и неразберихе, царящей в зоне, Константин Иванович относился по-философски спокойно. Он понимал, что время неуклонно отсчитывает свой счет. В бетонном лабиринте ежедневно с утра до поздней ночи, работают тысячи людей. И, значит, независимо от него лично и независимо от кого бы то ни было вообще дело неумолимо продвигается к своему завершению. Маховик крутится уже восьмой год. Его невозможно остановить, изменить скорость. Все основное оборудование уже изготовлено и большей частью находится на складах или монтажных площадках. И потому — через год ли, через два — все системы будут смонтированы и отлажены. В стальной корпус реактора будет в конце концов загружено ядерное топливо! Рано или поздно физический пуск реактора будет произведен. И Василенко был уверен, что произведен успешно.
Он вспоминал о своем участии молодым специалистом в сборке РДС-1, первом атомном взрывном устройстве на Семипалатинском полигоне. Тогда, в 1949 году, многие конструкторы и большие ученые допускали возможность неудачи или неэффективного взрыва. Василенко, молодой монтажник, был уверен, что все пройдет нормально, потому что он — „везучий”. Сейчас в Шевченко он тоже был уверен в конечном успехе. Раздражало до обиды другое. Проект этого мощного быстрого реактора был закончен намного раньше подобных проектов в других странах. И вот Франция со своим быстрым „Фениксом” начинает нагонять. Между прочим, французы удивлялись советскому долгострою. Когда много позже, после пуска, Василенко встретился с французскими специалистами, он никак не мог объяснить им причину этой задержки. Переводчик испытывал неимоверные трудности при объяснении таких ситуаций, когда труба в одном помещении имела место, а в соседнем — обрывалась, или вдруг произвольно изменяла свое направление. Французы никак не могли уразуметь такие простейшие монтажные истины. Где уж им до охвата всей таинственной русской души?
В первые месяцы работы на новом месте Тимофеев и Василенко испытывали чувство растерянности и придавленности. Это было связано с необузданной грандиозностью строящегося объекта. По сравнению с „домашними” челябинскими реакторами, БН-350 производил на них впечатление повзрослевшей пирамиды Хеопса или увеличенной десятикратно Вавилонской башни. И только постепенно они оба притерлись и втянулись в сумбурный научно-технический хаос.
На личном фронте у Константина Ивановича все как-то уладилось. После разрыва с бывшей женой, от подсознательного воспоминания о которой он иногда вздрагивал по ночам, жизнь предстала перед ним переливающейся замечательными красками, тишиной и спокойствием. Выяснилось, что птички прекрасно поют по утрам. Море изумительно красиво плещет волнами. И вокруг много прекрасных и, главное, трезвых женщин. „Это же настоящее счастье — жизнь!” — думал он, глядя на себя в зеркало. На него смотрел человек приятной наружности, с правильными чертами лица, темными, зачесанными назад волосами.
