А когда подошел ближе и взглянул на неласковые распухшие лица русских, то проговорил совсем тихо и робко:
— Пача, ойка!
Рума, на языке манси, — друг, а ойка — господин. Мосолов по-ихнему знал мало. Манси по-русски говорил плохо. Однако разговорились.
— Зовет к себе в зимовье, — перетолковал Мосолов Ярцову. — До броду еще далеко, говорит. Едем, что ли, к нему, Сергей Иваныч? Чего коней мучить! Завтра он нас доведет до броду.
— Едем, — с радостью согласился Ярцов.
Манси шел впереди всадников, он легко перепрыгивал через поваленные стволы.
— Как тебя зовут? — допытывался Ярцов.
— Чумпин, Степан, — откликнулся манси.
— Крещеный?
— Да, — и показал маленький крестик на ремешке.
— Не страшно у них ночевать? — вполголоса спросил шихтмейстер у Мосолова.
— Нет, — решительно заверил приказчик. — Самый безобидный народ.
Впереди между стволами заблестела вода. Баранча показалась. Начался крутой спуск.
Первыми встретили гостей собаки. Четыре пса без лая примчались навстречу, обнюхали людей, лошадей. Остромордые, уши пнем торчат, хвост кольцом на спину, глаза живые и умные. Обнюхали — и умчались вперед, докладывать.
Зимовье всего из пяти маленьких бревенчатых избушек, крытых дерном, таких низких, что можно сорвать любой цветок, выросший на крыше. Перед дверьми каждой избушки дымный костер.
Двое манси мужчин вышли из избушки. Они назвали свои русские имена — Яков Ватин и Иван Белов. Значит, крещеные.
Лошадей поставили в дым, а гостей хозяин самой большой избушки — Ватин — повел к себе. Крохотное оконце затянуто рыбьей кожей. Полна дыму избушка, зато комаров нет. Уселись на полу, на шкурах.
Хозяин ожидал, что приезжие прежде всего поделятся с ним новостями: так полагается по вековечным законам лесной вежливости. Но те сразу же повалились на шкуры и заснули.
Ватин посидел немного около храпящих гостей — столько, сколько потребовалось бы времени на самую краткую беседу, — и вышел распорядиться об угощении.
Гости проснулись на закате солнца. Им принесли котел чего-то горячего и дымящегося. Для свету Ватин зажег сучья в човале — очаге.
— Таайн, рума! — радушно пригласил Ватин. — Ешьте, пожалуйста.
И вылил варево в деревянное корыто.
— Корыто на полу стояло, его, поди, собаки лизали, — пробормотал Мосолов.
— Я не буду есть, — заявил Ярцов. — Лучше своим хлебом обойдемся.
— Э, с погани не треснешь, с чистого не воскреснешь! — И Мосолов зацепил пятерней жидкой каши. Попробовал. — Ничего, посолить бы только. Ешь, ешь, Сергей Иваныч, — видишь, хозяин обижается.
В самом деле, Ватин сердито поглядывал на шихтмейстера. Больше из любопытства взял Ярцов немного варева из корыта.
— Что это такое, Мосолов? На вид каша, а вкус-то рыбный.
— Поре называется. Муку они делают из сушеной рыбы. Это, верно, из нее состряпано. Да ты не разбирай, хуже будет.
Потом Ватин поставил перед гостями деревянную чашку с кусками сырого мяса. Поверх мяса лежал большой звериный глаз.
— Пожалуйста, ешь много. Охотники сейчас пришли, — объяснял весело хозяин. Он схватил глаз и пытался всунуть его в рот Ярцову. — Уй, вкусно!
— Ну тебя к чорту с угощеньем! — Ярцов вскочил и яростно отплюнулся.
— Сергей Иваныч, посиди. Нельзя вогулишек дразнить, пригодятся. Ты вот так…
Мосолов взял звериное ухо, свернул трубочкой, обмакнул в кровь и стал жевать твердый хрящ. Потом незаметно — этому помогала полутьма избушки и клубы дыма — спустил кусок в рукав.
— Видал? Оно даже вкусно — это ведь козла дикого подстрелили они. Мясо не поганое. Я у них белок вареных едал. Заместо курятины всегда сойдет, только смольём наносит. Что ж, в охотку съешь и вехотку.
Пир кончился. Ярцов лежал на шкурах. На корточках, жуя «серку» — лиственничную смолу, — сидел Ватин. Мосолов разулся, сел перед самым огнем и ножом стал подрезать ногти.
В дверное отверстие, затянутое на ночь шкурой, просунулась голова Чумпина. Он что-то робко сказал Ватину. Тот, не глядя, равнодушно ответил. Чумпин вошел в избушку, опустился на корточки возле хозяина, заговорил очень быстро, показывая на русских.
— Чего ему? — спросил Мосолов, разглядывая пальцы ног и двигая ими.
— Хочет показать камни.
— Пусть покажет, — приподнялся Ярцов. — Слышишь, Мосолов, камни. Может, руда.
— А ну его! Я тебе завтра этих камней покажу целый рудник. Убирайся ты живее! — Мосолов даже встал и нетерпеливо махал рукой манси.
— Нет, я посмотрю, — заупрямился Ярцов. — Давай сюда камни, Чумпин.
Манси вынул из-за пазухи кожаный мешочек, развязал, достал несколько черных с блестящим изломом камней. Мосолов, стараясь казаться равнодушным, так и впился в них глазами.
Взвесил Ярцов камни на руке — очень тяжелые. Стал рассматривать. Какие-то мелкие крупинки прилипли на изломе. Хотел Ярцов их пальцем сбросить, а они передвинулись и не падают, точно их клей держит.
— Да это магнит! — воскликнул Ярцов.
Мосолов нахмурился, как туча, зверем смотрел на Чумпина.
Ярцов набрал крупинок на ладонь и поднес камень сверху. Крупинки прыгнули и повисли на остром ребре, цепляясь одна за другую.
— Где взял? — спросил Ярцов.
— Там, — Чумпин помахал рукой. — На реке Кушве. Большая гора, яни-урр. Вся гора из такого камня.
— Много такого, говоришь?
— Много. Как комар.
— Да врет он, — вмешался Мосолов. — Это тагильская руда. Что я не вижу, что ли!
— Нельзя врать, люль! — обиженно сказал манси. — Могу вести на Кушву.
— Тагильскую руду мы вчера видели, — размышлял Ярцов. — Ровно бы не похожа. Надо взять камни, пусть рудознатцы посмотрят. А, Мосолов?
— Что ж, можно взять. Давайте я их в седельную сумку спрячу. В Невьянске у Акинфия Никитича знатный рудоведец есть. Скажет сразу, стоящая ли руда.
— Нет, я половину себе возьму, а другую ты бери. Вот этот… нет, я этот возьму, покрасивее. Мосолов, дай твою маточку, испытаем магнит.
Мосолов достал берестяную коробочку-компас. Стрелка бегала за черным камнем, как живая. Ярцов забавлялся от души, подносил камень и с той стороны и с другой, сверху и снизу — совсем с ума свел легкую стрелку.
— Рума ойка, ольн будет? — тихонько спросил Чумпин.
— Какой ольн?
— Спрашивает: будут деньги, награда? — пояснил Ватин.
— А, награда? Будет. Ты сосчитать тех денег не сможешь, что тебе дадут. Руды, говоришь, как комар, вот и денег тебе будет, как комар, ха-ха-ха!
— А сейчас нельзя? Немного, мосса-моссакуэ. У меня нет собаки. Я совсем бедный, нюса манси.
— Сейчас нельзя; не видевши-то, что ты! Далеко эта гора?
— Два дня на лыжах и еще полдня.
— Какие же летом лыжи? Верст сколько?
— Верст они не знают, — вмешался Мосолов. — Меряют зимним ходом. Выходит, верст семьдесят, если полтретья дня. Ещё говорят, если близко или недолго: «два котла сварить». И так меряют: «стрела два раза летит». Ты видал ихние стрелы и луки, Сергей Иваныч? Покажи, Ватин.
Ярцов сразу забыл про камни и стал разглядывать лук. Сделан лук из корня лиственницы с березовой накладкой и оклеен берестовыми ленточками, чтобы не пересыхал. Еще занятнее стрелы — всех видов: с вилкой — на уток, с шариком — на белку, с железной копьянкой — на сохатого. Особая — «ястреб»-стрела, поющая на лету, она служит для спугивания уток из камышей. У основания каждой стрелы в два ряда перья из глухариного хвоста.
Пока Ватин объяснял Ярцову, для чего нужна какая стрела, Чумпин выскользнул из избушки и пошел к себе.
Уже стояла белая ночь. Всё зимовье окутано дымом костров. Чумпин вырыл из земли за своим жильем двухголового деревянного идола, поставил его к стволу сосны, перед ним положил такие же камни, какие дал русским, и стал оправдываться вполголоса:
— Может быть, он прогневал духа Железной горы, рассказав о ней приезжим чужим людям? Конечно, это плохо, но что же делать? Без собаки невозможно охотиться, а русские дадут деньги. Может, даже на ружье хватит — огненный бой! Пф — тук! Тогда самые красивые разноцветные тряпки он навяжет на тебя, Чохрынь-ойка. Как красиво! Пусть только бог не сердится. Ведь Степан не сердился же, что осень была теплая и реки долго не замерзали. Это помешало охоте: шкур добыто совсем мало, всю зиму голодали, собака сгибла. Эй, бог!.. Степан только слегка поколотил тогда тебя. Совсем немножко, мосса-моссакуэ. Не гневайся же, Чохрынь-ойка, не приказывай духу дорог отвести след, когда он поведет чужих на Железную гору. Самые красивые тряпки тебе, не забудь! Ладно, бог? Емас?
Замолчал, стал ждать какого-нибудь знака от бога. Тихо. Льется далекая рокочущая трель козодоя. Позвякивают уздечками лошади, хрустит трава на зубах. Но вот далеко закричал, залаял дикий козел. Одинокий голос прорвал тишину.
