Новиков не вмешивался в разговор, с жадным любопытством глядя на шевалье.
– Но все же, – сказал он наконец, – с общей точки зрения он прав, великий…
Шевалье бросил на него быстрый взгляд… Новиков смутился и тороплио докончил:
– Я хотел сказать, господин шевалье, что мой друг до некоторой степени прав.
Бахтеев с нескрываемым удивлением смотрел то на одного, то на другого.
«Что все это значит? – думал он. – Отчего Новиков, всегда такой смелый и резкий в словах, словно робеет перед этим странным бледным человеком во всем черном, с такими повелительными манерами, и что значит этот эпитет» великий?»
Но шевалье не дал ему долго останавливаться на этих мыслях. —
– Да, это не всякому по силам, возможно, – начал он, – но это только потому, что большинство людей не считают нужным задумываться над самыми элементарными истинами. Скажите, разве общее рабство народов не роднит всех угнетенных? Разве рабы чуждых стран не сочувствуют друг другу и не связаны одними и теми же чувствами – жаждой свободы и ненавистью к своим угнетателям? Разве в войске Спартака фракийцы не дрались щит со щитом рядом с германцами, галлами и римлянами против общего врага?
Лицо шевалье оставалось бледным, только глаза загорелись жутким, зловещим огнем.
– Быть гражданином мира, – продолжал он, – это значит быть на стороне угнетенного. Когда гроза революции опрокинула трон Людовика Святого и молния народного гнева расплавила цепи рабства, разве тогда угнетенные народы других стран были менее дороги нашему сердцу? О, – страстно продолжал он, – служить всему человечеству! Надо объединить все народы, надо указать им один путь – путь свободы… Вы правы – это идея Христа, тут нет ни эллина, ни иудея; идеи, как и чувства, достояние всего человечества. Если любовь и ненависть одинаково понятны всем народам, независимо от их национальности, то им так же обща и жажда свободы – это бессмертие чувств, свойственных душе человека, может обратить народы в одну общую семью!
Князь Бахтеев был захвачен этим вихрем неведомых ему мыслей.
– Да, – продолжал шевалье, – надо только отрешиться от того узкого, эгоистического мирка, в котором живет душа человека. Надо вылезть из своей кротовой норы и взглянуть на мир Божий. Вы тоскуете, вы несчастны, вы безнадежно любите, – говорил шевалье, пристально смотря мрачно горящими глазами в лицо князя, словно говорил именно про него, – вы несчастны в личной жизни, и вы думаете: зачем жить? Что жизнь?
Князь невольно сделал шаг назад. Его поразили эти мысли, так странно совпавшие с его собственными. Это упоминание о безнадежной любви.
– Ах, – продолжал шевалье, – не правда ли, мы центр мира. Но бесчисленное количество таких же мирков, с такими же маленькими страданиями окружает вас, и каждое» я»принимает свой маленький мирок за бесконечную вселенную… Но пусть же маленькое» я»потонет в великом» я»мира – тогда мечты станут действительностью!
Шевалье умолк.
Наступило молчанье.
Новиков в волнении ходил взад и вперед по комнате. Бахтеев старался собрать мысли, проносившиеся в его голове, как лохмотья туч. Ему хотелось возразить.
– Позвольте, господин шевалье, – сказал он наконец. – Вы, высказывая ваши идеи, несколько раз сказали» мы». Кто же это вы?
– А – а, вот в чем дело! – усмехнулся шевалье. – Но разве эти идеи будут стоить больше или меньше, когда вы узнаете, кто проповедует их?
Он пристально взглянул на Новикова. Новиков почтительно опустил голову.
– Ну, если эти мысли нашли отклик в вашей душе, то ваш друг сообщит вам все, что вы захотите.
С этими словами шевалье поднялся.
– Мне пора, – сказал он, – до свидания, господин Новиков, до свидания, князь. Верьте, – добавил он, снова пристально глядя в глаза князя, – люди страдают чаще всего оттого, что слишком много думают только о себе.
Он пожал руку друзьям и вышел. Новиков пошел проводить его.
– Какой странный и интересный человек, – начал князь, когда вернулся Новиков. – Скажи, пожалуйста, кто он такой и откуда явился?
– Да, это удивительный человек, – задумчиво произнес Новиков, – это настоящий избранник. Ты спрашиваешь, откуда он явился. Почем я знаю!.. Но он уполномочил меня сказать тебе, кто он… – Новиков остановился. – Я не буду брать с тебя ни клятв, ни обещаний, он не велел этого, – снова начал Новиков. – Я же верю тебе, что ты сохранишь тайну.
Непонятное волнение овладело молодым князем.
– Я слушаю тебя, Данила Иваныч, – сказал он.
– Я буду краток, – отозвался Новиков, – но я начну с того, что тебе, конечно, известно. Ты ведь знаешь о масонах? Об этом всемирном братстве каменщиков, созидающих уже много веков камень за камнем храм Соломона, несокрушимое здание свободы, любви и братства?
– Так ты масон! – в волнении воскликнул Бахтеев. – Не знал этого, хотя знаю о масоне и иллюминате Новикове, твоем однофамильце.
– Да, я масон, – ответил Новиков, – хотя еще не пострадал, как мой знаменитый однофамилец, и я горжусь, что принадлежу к этому братству. Я нашел цель жизни.
– Цель жизни? – спросил Бахтеев и встал с места.
– Я не буду проповедником, – начал Новиков. – Ты слышал, что говорил Монтроз? Вот единая великая цель нашей ложи. Мы теперь сильнее, чем думают… В наших рядах есть люди, от которых, быть может, зависят судьбы народов… Мы возродились и вернулись теперь к прежним, лучшим, благородным идеям начала масонства, к неустанной борьбе за правду и права человека. Наши ложи в Германии, Франции, России не праздная забава сытых бар, шутовство и игра в тайны. Нет. Мы передовая позиция угнетенного человечества… – Новиков в волнении ходил по комнате. – Наполеон потряс мир, – продолжал он, – он докончил дело революции, он пробудил самосознание народов, и он, этот тиран, этот гигант, наступивший железной пятой на грудь Европы, указал путь свободы народам. Он пробудил Германию от ее рабского сна, он всколыхнул Россию и бросил нам новые идеи и стремления… И мы объединились теперь для блага народа. О, если бы мы могли избежать теперь этой войны и посвятить все силы истощенной, но просыпающейся России… Но мы работаем, и мы достигнем своего… – Новиков остановился, затем снова продолжил. – Да, я был несчастлив, я погибал, не видя истинного света… Но теперь, теперь я счастлив и горд. Пусть силы мои малы, но я живу не бесплодно… Мы уже многого достигли…«Он» позволил мне говорить с тобой и этим как бы приобщил тебя к нашему братству…
– «Он», но кто же» он»?! – нетерпеливо воскликнул Бахтеев.
Новиков поднял руку и торжественно, медленно произнес:
– Он – Кадош, великий мастер Великого Востока. Он верховный глава всех истинных масонских лож. Он велик и почти всемогущ. От Нила до Невы, от Эбро до Сены сотни тысяч людей повинуются его слову.
– Но ты? Кто же ты? – спросил Бахтеев.
– Я мастер Великой Директориальной ложи Владимира к порядку, – с гордостью ответил Новиков. – Эта ложа объединила всех истинных масонов. К ней присоединились ложи: «Александра к Коронованному Пеликану», «Елизаветы к добродетели», «Петра к истине», «Les amis reunis», «La Palestine» и много других.
Новый мир открывался перед глазами Бахтеева. До сих пор окружающая его жизнь казалась ему простой и несложной. Он жил, как живут все, не задумываясь над веками установленным укладом жизни, и вдруг лицом к лицу столкнулся с какой‑то новой, кипящей и деятельной жизнью, таинственной и сильной. Он был потрясен. Смутное недовольство собою, неудовлетворенность – все осветилось новым светом.
– Я хотел бы работать с вами, – тихо сказал он.
– Хорошо, – ответил Новиков, – я счастлив, что ты хочешь этого. Великий мастер не ошибся, когда, уходя, сказал мне: «Он будет ваш». Хорошо, – повторил он, – я введу тебя в ложу – учеником.
– Когда же? Когда? – в волнении спросил князь. – Ведь времени так мало. Ведь я пришел к тебе, чтобы сговориться о дне отъезда в армию. Я думал, что мы выедем завтра или послезавтра… Как же быть?
Новиков задумался.
– Да, – сказал он, – я тоже хотел ехать на днях. Я не знаю, когда будет заседание ложи и притом можно ли тебя ввести сразу… Мне придется поговорить…
– Я не могу здесь дольше оставаться, я должен ехать, – глухим голосом произнес Бахтеев.
Новиков быстро взглянул на него.
– Если не удастся здесь, – сказал он, – то все равно, можно принять тебя и за границей.
– Я предпочел бы здесь, – ответил Бахтеев.
– Хорошо, – подумав, произнес Новиков, – я постараюсь сегодня же поговорить с Монтрозом и завтра же сообщу тебе.
– Благодарю, – сказал Бахтеев, – а я, значит, подожду подавать рапорт об отъезде. День – другой не расчет.
И неожиданно чувство радости охватило его при мысли, что разлука с Ириной отсрочена.
