Старика долго не отпускали, просили и просили рассказать что-нибудь еще. И Худу не отказывал. Его слушали раскрыв рот. Чиркудая удивляло умение своего нового знакомого так интересно рассказывать.
Но, наконец-то их отпустили. Чиркудай видел, как Худу устал. Оказывается, от разговоров тоже устаешь. Старик улегся на кошмы и предложил Чиркудаю последовать его примеру. И только сейчас Чиркудая отпустило напряжение последних дней. Он вдруг почувствовал свою спину, которая стала немного болеть и чесаться одновременно. Но это не помешало ему уснуть.
До следующего дня никто к ним не заходил. А в полдень опять пришел нукер с саблей и повел их в другую белую юрту, где Худу рассказывал о найманах и уйгурах. О Темуджине он не упомянул. Потом им дали отдохнуть один день и опять позвали в очередную юрту. Худу никому не отказывал.
Так они прожили в курене до самой зимы. Степь преобразилась, стала белой от выпавшего снега. Ветер, то наметал сугробы в рост человека, то подметал степь будто веником. В юрте было тепло и уютно. Хозяева куреня позаботились о рассказчике и его ученике: навалили кизяк в кучу прямо у входа, рядом с хворостом для растопки.
Когда Худу с Чиркудаем обошли почти все геры, за ними приехали всадники из другого племени, с крытой повозкой. В других стойбищах тоже хотели послушать сказочника. Пришлось попрощаться с гостеприимным Дай-сеченом, нойоном хонхиратов, у которого они гостили, и ехать сквозь завывающую пургу, секущую снегом лицо, к соседям, до которых был день пути. Им дали не новую, но хорошую волчью шубу. Старик расстелил ее в возке и, усадив рядом с собой Чиркудая, закутал обоих в теплый колючий мех.
От хонхиратов они переехали к хабурходам, у которых было много разбросанных по степи куреней. Им приходилось жить в стойбище не более недели, а затем перебираться на новое место. В таких поездках прошла холодная зима.
С каждым днем солнце поднималось все выше и выше, подбираясь к макушке синего неба. Снег начал таять и стекать ручьями в овраги. Повеселели животные, предвкушая молодую траву: им, видно, тоже надоело копытить из-под снега мерзлые кусты.
У хабурходов Худу-сечен заметил хромую лошадь, ковылявшую между юрт и припадавшую на переднюю правую ногу. Он спросил, чья она? Кто-то сказал со смехом:
– Наверное, ничья. Ее скоро забьют на мясо.
Худу-сечен попросил отдать ему эту кобылу. И ему отдали. Он стал за ней ухаживать так, как Чиркудай еще ни разу не видел: прикладывал к ее больной ноге какие-то травы, растирал мышцы горячим молоком, и делал еще что-то. Чиркудай как мог, помогал ему. Лошадь ожила. Подняла понурившуюся голову и почти перестала хромать.
Нукер, подаривший лошадь рассказчику, позавидовал его умению врачевать. Но кобылу не отобрал, а попросил в обмен за нее рассказать о лечении животных. Худу-сечен не отказался. Слушателей было много: оживлять больное животное считалось высочайшим искусством у кочевников.
Как только зеленая трава пленила степь, Худу-сечен попрощался с хабурходами. Взгромоздившись на кобылу, усадил впереди себя Чиркудая, и направил лошадь в неизвестные края. Чиркудай с интересом присматривался к уверенному в себе, ничего не боявшемуся старику. Неожиданно он понял, что то, что для него было новым и необычным, для Худу было давно знакомо, и являлось лишь продолжением жизни старика. И он стал смутно, необъяснимо для себя, осознавать, что детство и старость чем-то похожи друг на друга. Но они находятся на разных концах жизни и разделены большим расстоянием, которое не проедешь в один день на лошади. Как Чиркудай понял из разговоров взрослых, это расстояние называют временем.
На лошади они поехали немного правее того места, где всходило солнце. Как с неприязнью однажды сказал Худу-сечен: «Съездим в Китай», и тяжело вздохнул.
Через месяц Худу привез мальчика в городок под названием Ляоян, который стоял рядом со скалистыми горами, поросшими низким бамбуком. На его улицы так просто, как в стойбище, попасть было невозможно. Это сразу же определил Чиркудай, увидев высокую стену, окружающую город со всех сторон.
В стене были ворота, около которых несколько хмурых солдат, совсем не похожих на нукеров, внимательно осматривали всех приезжих: проверяли багаж, обыскивали одежду. Чиркудай вертел головой, рассматривая стены, город и солдат, не закрывая от удивления рот. Заметив это, Худу грустно улыбнулся: «Смотри – муха залетит». И Чиркудай захлопнул рот. Для него все было новым и необычным.
За воротами стояли странные юрты, сделанные из глины и камня, которые сказитель называл домами. Худу провел Чиркудая в самую середину городка, по тесным улицам и вывел на площадь. Старик уверенно направился к самому высокому дому. У дверей тоже стояли солдаты. Худу отдал повод лошади одному из воинов, глубоко вздохнул и шагнул в дом, поманив Чиркудая за собой. Мальчик с опаской вошел в невиданное им строение. Но от старика старался не отставать: Худу был вторым из взрослых, после кузнеца Джарчи, кому он полностью доверял.
В длинном полутемном коридоре, где пахло совсем не так, как в юрте, им встретился какой-то человек. Он быстро сказал что-то старику на непонятном для Чиркудая языке, и, засеменив впереди, шурша шелковым халатом, повел их дальше, даже не взглянув на мальчика. В конце коридора человек открыл дверь и пропустил Худу и Чиркудая в огромную светлую комнату с большими окнами в стенах.
Чиркудай с любопытством вертел головой, прижимаясь к старику. У дальней стены комнаты, завешанной коврами с красивыми рисунками, кто-то зашевелился и пошел к ним навстречу. Это был странный, одетый как женщина, китаец, На нём был желтый блестящий халат, на котором кто-то нарисовал красивые красные цветы. Он и лицом походил на женщину. И волосы на его голове были закручены как у женщины. В руках китаец держал розовый веер.
Худу уважительно поклонился китайцу, который ответил старику легким кивком головы. Они молча смотрели друг на друга. Но Чиркудай чувствовал, что китаец чего-то ждет от рассказчика. Очевидно, он тоже хотел услышать какую-нибудь сказку. Чиркудай заметил одну странность за людьми: самые разные из них были похожи друг на друга – все любили послушать бывалого человека.
Китаец внимательно посмотрел на мальчика, и ткнув в его сторону веером, кратко спросил:
– Кто такой?
– Приблудился в лесу, – отчего-то поежившись, ответил Худу. – Даже не знает, из какого он племени. Халат на нем тайджиутский, сапоги рода Джурки, шапка куят-гермес… Не знаю, кто он. Родителей нет. И на айрата не похож, хотя сам чёрный, – Худу помялся и, как показалось Чиркудаю, стал оправдываться, что мальчику не понравилось:
– Я один. Детей нет… С ним и его родителями, очевидно, что-то случилось. Вон, белая прядь волос, с такой не рождаются.
– Я не возражаю, – мягко сказал китаец. – Это к лучшему: меньше подозрений. Ты смотришься как настоящий сказитель. Приобрел ученика, – китаец усмехнулся и, похлопав веером по своей ладони, вернулся к стене, где стояло кресло. Усевшись, помолчал и тихо спросил:
– Надеюсь, ты не забыл о нашем уговоре?
– Я всегда исполняю данное слово! – гордо сказал Худу.
Чиркудаю вновь не понравилось поведение старика. Везде он был самым главным, а сейчас стоял перед китайцем, как провинившийся мальчишка.
Китаец, очевидно, тоже заметил подавленность Худу и сказал, успокаивая его:
– Не надо так переживать. Я стараюсь не для чжурчженей, а для киданей. Для империи Ляо, – он помолчал, опустив голову. – Кидане существовали с кочевниками, то бишь с вами, мирно. Ты это знаешь. Чжурчжени наши общие враги. Ну ладно, – китаец еще раз махнул веером: – Может быть, до лучших дней мы и не доживем, а вот он, – хозяин ткнул веером в сторону Чиркудая: – Он их увидит. Потом скажет тебе и мне спасибо.
– Можешь называть нас цзубу, я не обижусь, – с грустной усмешкой предложил Худу.
– Вредный ты и язвительный, Худу-сечен. И мудрый одновременно, – хитро прищурившись, заметил китаец. – Всё норовишь куснуть. Я же тебя не унижаю! Нам, киданям, это не нужно – ваше подчинение. Живите себе, как жили. Я принимаю любой народ, уважаемый Худу-сечен, даже своих врагов, чжурчженей. Но пустыми поклонами даже деревянный кол в землю не вобьешь. Для этого нужно бить по нему лбом. А это больно. И не каждый сможет, – китаец недовольно хлопнул в ладоши.
В комнату вошел человек, встретивший их в коридоре.
– Проводи и накорми, – приказал хозяин.
– Слушаюсь, Ваше императорское Величество, – поклонился человек. И Чиркудай рассмотрел их провожатого – это был розовощекий, как девушка, юноша.
– Завтра поговорим, – кивнул китаец старику, отпуская его.
– Хорошо, Ляо Шу, – согласился Худу и повел Чиркудая за юношей.
Их поселили в большой комнате, с высоким потолком. Но помещение было не так красиво, как у хозяина. Однако все равно комната была больше юрты. Чиркудай осмотрелся и потрогал серые кошмы, аккуратно уложенные на полу у глухой стены и пошел к противоположной, со светлыми окнами, в которые вставили прозрачные листы. Через них мальчик увидел площадь, посреди которой непонятно для чего вкопали в землю толстые бревна.
