— В том, что ты влюбилась в него, — выпалил отец.
«Вот, — подумала она, — наконец-то все пошло в открытую. Я никогда не позволяла себе думать так, но сейчас отец выразил это словами».
— Возможно, ты и прав, — спокойно ответила Джесси. — Я не воспринимала такое понятие. Я знала, что лейтенант Фремонт — один из самых приятных и симпатичных молодых людей, с какими я когда-либо встречалась. Но ты не одобрял романтических рассказов, а литература об исследованиях не может помочь молодой девушке в осознании того, что она влюблена. Теперь же, когда ты поставил меня перед фактом, я полагаю, что люблю его.
Том Бентон произнес сдержанным тоном:
— Лейтенант Фремонт не появится больше в нашем доме; его не станут приглашать, и ты его больше не увидишь.
— Но почему ты наказываешь его? — спросила она.
— Он заставил тебя влюбиться в него.
— Заставил меня! — Ее голос был таким же плоским, таким же напряженным, как у отца. — Что, у меня нет собственного рассудка? Действительно, отец, это недостойно тех лет твоего наставничества. Ты знаешь, что я отнюдь не слабый или глупый ребенок…
— Тем не менее сюда он больше не придет. И ты не увидишь его. Брак слишком авантюрный и может соблазнить лейтенанта.
— Лейтенант Фремонт не авантюрист. Он один из наиболее талантливых и многообещающих мужчин в Вашингтоне. Ты сам говорил это.
— Может быть. Но он не столь многообещающий, чтобы не видеть, какие преимущества дает женитьба на дочери сенатора Бентона.
Глаза Джесси вспыхнули от возмущения. Она подошла к окну, отодвинула шторы и устремила взгляд на темно-зеленые поля вокруг Вашингтона.
— Итак, ты думаешь, что произвел на свет такую непривлекательную, не вызывающую интереса дочь, что лейтенант не мог влюбиться в нее за ее собственные достоинства?
Том Бентон сказал более спокойно:
— Прости, дорогая, я не хотел умалить твое обаяние и значение. — Однако его голос все еще оставался холодным. — Джесси, я должен защищать тебя. Ты слишком молода, чтобы знать…
— Сенатор, — сказала она размеренно, — вы прибегаете к самой плохой софистике. Считаете ли вы, что я была слишком молодой, чтобы научиться читать в четыре года, слишком молодой, чтобы в пять лет просиживать в библиотеке конгресса, слишком молодой, чтобы совершать с вами выезды на охоту и в лагеря, слишком молодой, чтобы в восемь лет слушать вас с сенатской галереи, читать вместе с вами увесистые серьезные книги, слишком молодой, чтобы в десять лет начать записывать ваши речи, слишком молодой, чтобы в четырнадцать лет стать вашим советником и доверенным лицом, бродить по вечерам по улицам Вашингтона, а вы в это время решали проблемы и проверяли правильность своего решения по моей реакции? А теперь вдруг вы суете мне в лицо календарь и заявляете, будто я недоразвитая, не доросшая до семнадцати лет, ребенок, не ведающий, что делает.
Она продолжала говорить, безжалостно используя свое преимущество, как это делал Том Бентон, когда его желания оказывались под ударом.
— Я никогда не оспаривала ваше мнение. Если меня хвалили за хорошую работу, я работала еще более упорно, чтобы заслужить еще большую похвалу, и вы даже заявляли, что вам вскоре придется пойти на выучку ко мне. А теперь, при первом повороте событий, который вам не по вкусу, вы превращаетесь в раздраженного отца, стремящегося давить тяжелой рукой.
Том глядел на нее, сохраняя спокойствие:
— Вот это речь, Джесси, быть может, тебе следует стать сенатором от Миссури?
Джесси быстро подошла к отцу, сделав примирительную мину:
— Я не хочу быть сенатором от Миссури. Я хочу быть дочерью сенатора. Отец, ты знаешь, как я тебя люблю, нам не было нужды говорить об этом. Ты нежно вел меня за руку все эти счастливые годы, ты не можешь вдеть мне, как волу, в нос кольцо под предлогом, что делается такое ради меня самой.
— Что сказал тебе лейтенант Фремонт?
— Ничего… во всяком случае прямо от него я не слышала. Возможно, я читала его мысли, но свидетельства такого рода судом не принимаются, не так ли?
— Совсем не забавно.
— Лейтенант Фремонт был очень осторожным, — продолжала она, — Ты форсируешь события, отец, ведь ты никогда не шел напролом в деликатных вопросах.
— Я слишком хорошо учил тебя, — застонал сенатор.
— Ну вот, Том, — проворчала Джесси, — ты вложил мне в руки оружие для борьбы, и неужели ты думаешь, что я его не использую, когда мое счастье под угрозой?
— Твое счастье! Но это же фантастика, Джесси! Впервые у тебя появилось романтическое увлечение, и ты уже говоришь о своем счастье! Лейтенанта Фремонта просто не будут приглашать в этот дом.
Они молча стояли, глядя друг на друга глазами столь одинаковыми, что их можно было принять за зеркальное отражение. Противоборствовали их воля и упорство. Затем Джесси повернулась и пошла в свою комнату.
Ее ожидала Мейли с подносом, на котором стояла еда.
— Ты, наверное, проголодалась, дитя, — сказала пожилая негритянка, — я видела твою тарелку, когда ее принесли на кухню: ты даже не прикоснулась к еде.
— Спасибо, Мейли, но я не хочу есть.
Женщина посмотрела на нее с откровенным удивлением:
— Не хочешь? Что с тобой, детка, ты захворала?
— Так утверждает отец.
— Что же ты подцепила? Хочешь, я принесу отвар сенны?
Джесси грустно улыбнулась:
— Спасибо, Мейли, не приноси, отвар сенны ничего не лечит и уж во всяком случае не лечит то, что я подцепила.
_/7/_
Последующие недели были бы невыносимыми для Джесси, если бы не присутствие бабушки Макдоуэлл, каждую весну приезжавшей к Бентонам с визитом. Как в школе, так и дома в ее воспоминаниях постепенно угасал облик лейтенанта Фремонта. Хотя она чувствовала себя несчастной от разлуки с ним, она не впадала в отчаяние и была уверена в том, что силы, которые свели их вместе, слишком велики, чтобы исчезнуть лишь по той причине, что Томас Гарт Бентон счел ее слишком юной для любви. Она хотела поговорить с отцом о лейтенанте Фремонте, убедить его, что давление на нее будет иметь обратный результат. Если бы отец позволил ему вновь приходить на обеды в воскресенье, она дала бы обещание вести себя равнодушно и контролировать себя во время бесед.
Но и в конце второй недели Джесси не смогла обсудить вопрос с отцом. Он готовился выступить в сенате, а это, по его оценке, потребует нескольких часов, и, чтобы сберечь голос для такого события, хранил молчание несколько дней. Джесси решила, что даст ему возможность отдохнуть и через день вызовет его на откровенный разговор. Придя в библиотеку на следующее после выступления утро, она обнаружила, что он все еще испытывает неприятное ощущение в горле, и, пожалев его, решила проявить терпение.
Разлука с Джоном Фремонтом была тем более болезненной, что в доме Бентонов не было никого, с кем она могла бы поговорить о нем. Потому она была рада встрече с бабушкой Макдоуэлл.
Бабушка Макдоуэлл родилась восемьдесят лет назад в Виргинии, в Черри-Гроув. Она пережила войны с индейцами в Революционную войну. На ее лбу белел шрам от ножа, брошенного в нее, когда она была ребенком, индейцем, воевавшим на стороне англичан. Она называла этот шрам меткой короля Георга. Когда бабушка была больна или переживала неприятности, навалившиеся на детей и внуков, шрам, казалось, становился большим по размеру, когда же она чувствовала себя хорошо и семья процветала, он почти исчезал. С возрастом у бабушки Макдоуэлл проявились необычные качества. Вместо того чтобы худеть, она приятно располнела, вместо того чтобы ворчать по поводу накапливавшихся последствий разных недомоганий, она становилась все более добродушной, вместо того чтобы уставать от любовных дел и браков детей, внучат, племянников и племянниц, она с интересом наблюдала за тем, как происходит весь этот процесс. Джесси стоило произнести несколько фраз о лейтенанте Фремонте, как бабушка Макдоуэлл кивнула головой и заметила:
— Итак, наконец-то подошел черед и моей Джесси. Я начала тревожиться по поводу тебя: к тому времени, как я достигла твоего возраста, у меня уже была дочь.
Смерть президента Уильяма Гаррисона[2] спустя месяц после его инаугурации предоставила Джесси первую возможность увидеть Джона. Похоронный кортеж должен был проследовать по Пенсильвания-авеню к Капитолию. Дом Бентонов находился в квартале от главной улицы, и члены семьи не могли наблюдать за процессией из окон. Том Бентон сообщил бабушке Макдоуэлл, что она может посмотреть на кортеж из дома Хасслера на Капитолийском холме. На вопрошающий взгляд Джесси он ответил:
— Мистер Хасслер сделал предложение сегодня, когда я встретил его в конторе полковника Аберта. Да, ты можешь сопровождать бабушку.
В день похорон утро выдалось холодным и дождливым. Бабушка Макдоуэлл надела черное шелковое платье и черную накидку на вате, а мать разрешила Джесси надеть платье и пальто из темно-зеленого вельвета. Том Бентон высадил дочь и тещу у дома Хасслера, а сам поспешил в сенат на официальную церемонию. Входную дверь открыл лейтенант Фремонт при всех регалиях. Джесси воскликнула:
