Иногда по вечерам Сергей пересказывал Анатолю и новым друзьям какую-нибудь прочитанную им за день книгу. Это необычайно развивало его память и было полезно для окружающих, среди которых были и неграмотные ребята. Анатоль же вообще взял за правило обращаться к Сергею с вопросами обо всем им прочитанном. Непоседливый и шебутной Анатоль читал с усилием, но, обладая хорошей памятью, запоминал все пересказанное другом и не раз удивлял окружающих уже своими рассуждениями о том, что он при его-то складе характера никак знать не мог. В семье Пепеляевых, конечно, догадывались о происхождении такой «начитанности» сына и брата, но и им это нравилось. Потому Сергею все Пепеляевы были рады.
По вечерам к сестрам Анатолия приходили подруги. Несколько раз вместе со старшей сестрой приходила к ним Ася. Как назло, в тот день, когда он собирался идти вечером в гости к Пепеляевым и у них должна быть Ася, ему разбили губы. Никуда в тот вечер он, конечно же, не пошел.
Со слов Анатолия, он знал все про Асю. Знал и то, что с ней случилось. Известно ему было и то, что после того вальса в Общественном собрании девочка, хоть и заикаясь, стала вновь разговаривать. Теперь, по словам Пепеляева, она стала красивой девушкой. Честно говоря, он не мог ее представить девушкой. Он запомнил ее именно девочкой с непонятного цвета глазами. Любопытство смешивалось в его душе с боязнью разочарования от нынешнего облика Аси. Во всем этом было что-то романтическое и волнующее.
Несоответствие его фактического возраста и рода занятий постоянно ему мешало. С трудом преодолев неудобства своего малолетства в кадетском корпусе, при поступлении в училище он опять столкнулся с пройденным. Он опять был самым младшим на курсе, ему исполнилось только пятнадцать лет. А среди поступавших были не только старшие по возрасту выпускники гимназий и кадетских корпусов, но и совсем взрослые выпускники реальных училищ. Почти все давно уже имели опыт общения с противоположным полом. Он же окончательно был сбит с толку новой проблемой. Развитый физически, он внешне хоть и казался старше своих лет, но шестнадцатилетние и семнадцатилетние омские гимназистки, приглашаемые в корпус по праздникам, настораживали его именно своей взрослостью. Ровесницы же были для него какими-то недоразвитыми умственно. Внутреннего смятения добавляло и то, что он чувствовал симпатии к себе со стороны девушек. От этого он еще более зажимался и робел. Душевное равновесие его окончательно полетело в пропасть, когда однажды утром, после зарядки и купания, хитро улыбающийся Анатоль сказал ему:
– Однако свершилось, брат!
– Никак ты невинность потерял? – неуклюже пошутил Сергей.
Анатоль громко засмеялся, оглашая окрестности Ушайки своим хохотом. Открытый, не склонный к интригам и козням, он и смеялся всегда открыто и громко.
– Не угадал. Я, судя по всему, буду оставлен на второй год как не сдавший экзамены на поцелуи и объятия. Но у меня другое дело, хотя это тоже касается всяких там поцелуев и тому подобного... Правда, не меня, а тебя касается. Меня просили передать тебе письмо.
– Какое письмо? От кого? – изумленно спросил Сергей.
– Ну от кого тебе может быть письмо? Посуди сам.
– Где оно? – уже не сомневаясь, от кого ему письмо, спросил Суровцев.
Достав из охотничьей сумки с припасами продолговатый конверт, Анатолий протянул его другу:
– Держи.
Сергей вскочил на ноги. Сердце учащенно билось. Захотелось вдохнуть больше воздуха. Он машинально, но аккуратно при этом вскрыл конверт. В конверте оказался почти пустой лист писчей бумаги с несколькими ровными строчками вверху. Сначала он, ничего толком не видя и не понимая, смотрел на весь лист целиком. Наконец, несколько справившись с неожиданным волнением, перевел взгляд на строчки, написанные красивым девичьим почерком. Письмо не было письмом. Это была записка. Вот она: «Почему Вы избегаете встречи со мной? Мне хотелось бы видеться с Вами. Ася». Сергей невидящими глазами смотрел на противоположный берег реки. Чувства, которые он испытывал, были для него новыми, и они метались в его душе в поисках своего места и не могли никак отыскать. Но точно уверенные, что они здесь не лишние, эти чувства не улетучивались, а начинали терзать рассудок. И уже рассудок, включенный в какой-то необратимый процесс, выдавал свои вопросы: «Почему она решила, что я избегаю ее? Может быть, она думает, что из-за ее заикания? Так нет же. Просто так сложились обстоятельства». Он еще раз прочел последнюю фразу в записке: «Мне хотелось бы видеться с Вами». Он и сам хотел бы увидеться с ней. Он не осознавал, сколько прошло времени, пока стоял с письмом в руках и смотрел на противоположный берег реки. Вероятно, прошла не одна минута. Лист бумаги и конверт чуть подрагивали в его руках. Вывел его из этого непривычного состояния веселый голос Пепеляева, а голос у него почти всегда был веселый. Даже тогда, когда, как казалось Сергею, радоваться было нечему:
– Эй, гусар, чего из дома пишут? Все живы-здоровы? Никто не околел?
– Она ничего не сказала на словах? – не принимая шуточный тон, спросил Сергей.
– Наша знакомая многословием не отличается. Просто протянула мне конверт и сказала: «Сереже». Я понял так, что тебе... Может быть, я неправильно ее понял?
– Все ты правильно понял. Поди, еще какое-нибудь коленце выкинул, когда письмо брал?
– Нет. Все было чинно, благородно, по-домашнему, даже барышни менее обычного ржали.
– Так она тебе это письмо при посторонних отдала?
– Да какие там посторонние, – продолжал дурачиться Пепеляев, – все свои. Сестра моя – Вера, сестры Аси – Елена и Лизка. Правда, была еще Нина Гавронская, но она, можно сказать, почти моя невеста.
– А кума с кумой из Новониколаевска там не было?
– Нет. Кума с кумом к нам на Пасху любят приезжать.
– Да ну тебя к черту, – рассмеялся Суровцев, поняв, что Анатоль не был бы Анатолем, если бы не выкинул какой-нибудь фортель, когда принимал письмо. Сергею оставалось только удивиться смелости и открытости Аси.
– Сегодня все опять вечером у нас будут. Мне сказали, чтоб я без тебя не появлялся им на глаза. Грозились обрить меня наголо и кое-что оторвать, если не будет тебя. Ну конечно, ты как заиграешь на фортепьянах да как запоешь, они сразу, как мухи зимой, в спячку впадают! Верка, дура, аж глаза закрывает. Ах, Серж, я иногда думаю, что не в то время родился, – совсем неожиданно перелетел Анатолий на другую тему. – То ли дело в Средние века было! И войны-то были намного честнее нынешних. А сейчас на поле боя ты от каких только случайностей не застрахован. Какая-нибудь пуля-дура может еще до атаки убить. О снарядах я вообще молчу. А жили люди как раньше? Да взять хотя бы начало прошлого века. В то время в дворянских семьях матери сами подговаривали кого-нибудь из дворни. Ну, девку какую-нибудь, и все...
– Что все? – занятый своими мыслями, спросил Сергей. К тому же он не уловил логического перехода от рассуждений Анатолия о войне к девкам. Обычной логики и не было. Была кашеобразная логика возраста.
– Ну, чтобы эта девка барского сына науке любви обучила...
– Девка разве может обучить? Наверное, все же не о девках шла речь.
– Да какая разница! Главное то, что тогда дворянские дети, когда в законный брак вступали, науку любви назубок знали, а тут уже юнкер, а дурак-дураком в этом деле. Я уж думал, может быть, в публичный дом тайно сходить. Накопить денег да ломануться. Честно скажу, я уж думал об этом.
– Ну и что надумал?
– Нельзя. В Томске и думать об этом нечего, – с серьезным видом рассуждал Анатолий.
– Отца все знают. И семью опозоришь, и сам опозоришься. Ну а в том, что отец голову оторвет, и сомневаться не приходится. А еще брат Аркадий говорил, что в Томске очень многие публичные женщины заражены французской болезнью. А он, сам понимаешь, будущий военный врач, знает, что говорит. А что делать? Я, представь себе, уже несколько раз целовался с Ниной, а она мне только вчера сказала, что я не умею целоваться. Оказывается, когда целуешься, нужно захватывать губы любовника своими губами. А я, как теленок, тыкался ей в рот. И главное, сразу она не сказала. Я спрашиваю, почему не научила меня целоваться сразу. Говорит, побоялась, что я плохо о ней подумаю. Я и правда сразу же спросил, кто ее научил целоваться. Она сказала, что старшая сестра. Хорошо барышням – с сестрами своими можно обучаться. А у меня два старших брата да младших два, а толку с них никакого.
Вдруг Анатолий опять громко рассмеялся.
– Ты чего? – спросил Сергей.
– Да я просто представил, что брат Виктор меня целоваться учит.
Сергей вспомнил старшего брата Анатолия, не по годам серьезного, с бородкой клинышком, с пенсне на носу, двадцати трех лет от роду, лезущего с поцелуями к младшему брату. Ему тоже стало смешно.
